Как меня осуждали собаки и верблюд...
Быть может, я не очень внимательно изучал в школе "Зоологию" – науку о жизни животных. Как бы там ни было, во мне какое-то время жило такое понимание: всё, что делают животные, общаясь с людьми, – результат только условных рефлексов. "Условный рефлекс" - это очень просто. Например, вы несколько раз перед накладыванием еды в мисочку собаки, включаете звонок. А затем собака, услышав звонок, немедленно бежит к своей мисочке. Звонок стал для неё сигналом близкой кормежки, а по-научному, у неё появился условный рефлекс, то есть такой вот ответ на звук звонка: надо бежать к еде...
Но не обошли моей жизни случаи, когда животные явно показывали: они, как и люди, могут вести себя на основе самостоятельных размышлений и глубоких переживаний, а не просто откликаться на какие-то сигналы, например, звонок...
***
Много лет назад мы с женой сняли на лето дачу в поселке Клязьма под Москвой и жили там с бабушкой и сыном-дошкольником. Хозяева этой дачи имели добрую, приветливую собаку, которая любила ходить с нами на речку и плавать в ней.
Однажды, будучи в очень хорошем, веселом настроении, я решил пошутить. Схватил эту собаку и бросил её в реку с довольно высокого берега. Стыдно об этом вспоминать, но тогда я подумал, что эта "шутка" покажется веселой и ей.
...Когда собака вышла из воды на берег, она одиноко, медленно, с опущенной головой, даже не взглянув на меня, побрела к дому. И затем много дней не приближалась ко мне, а если я пытался к ней подойти, понуро отходила в сторону. Она явно показывала мне свою глубокую обиду.
Я множество раз старался упросить её о прощении. В конце концов она простила меня и стала относиться ко мне по-дружески.
И я больше не позволял себе бесцеремонного отношения к ней...
***
Но не обошли моей жизни случаи, когда животные явно показывали: они, как и люди, могут вести себя на основе самостоятельных размышлений и глубоких переживаний, а не просто откликаться на какие-то сигналы, например, звонок...
***
Много лет назад мы с женой сняли на лето дачу в поселке Клязьма под Москвой и жили там с бабушкой и сыном-дошкольником. Хозяева этой дачи имели добрую, приветливую собаку, которая любила ходить с нами на речку и плавать в ней.
Однажды, будучи в очень хорошем, веселом настроении, я решил пошутить. Схватил эту собаку и бросил её в реку с довольно высокого берега. Стыдно об этом вспоминать, но тогда я подумал, что эта "шутка" покажется веселой и ей.
...Когда собака вышла из воды на берег, она одиноко, медленно, с опущенной головой, даже не взглянув на меня, побрела к дому. И затем много дней не приближалась ко мне, а если я пытался к ней подойти, понуро отходила в сторону. Она явно показывала мне свою глубокую обиду.
Я множество раз старался упросить её о прощении. В конце концов она простила меня и стала относиться ко мне по-дружески.
И я больше не позволял себе бесцеремонного отношения к ней...
***
Не знаю, как сейчас, но в годы моих бесчисленных командировок в нефтяные и газовые регионы Западной Сибири я видел там, в новых городках и рабочих поселках, множество бездомных собак. Иногда они бродили в одиночку, но, пожалуй, чаще целыми стаями. Я привык к мысли, что эти собаки неизменно миролюбивы и практически не мешают людям жить.
Почему их было так много? Полагаю, что, прежде всего, в результате частого переселения людей на просторах Западно-Сибирской низменности. К примеру, приехал парень работать в Нижневартовск, поселился в бараке-общежитии, и случилось так, что появился у него четвероногий дружок, который мог и не претендовать на жизнь в доме, поскольку был по своему происхождению прекрасно приспособлен к северным зимам. Радовался, что хозяин, когда не на работе, не забывает его покормить. Но вдруг хозяина переводят работать на новое нефтяное месторождение, а жить ему теперь предстоит в поселке Радужный. Ему абсолютно неясны предстоящие жилищные условия, да и всё прочее. Он погладит на прощание своего временного дружка и улетит на вертолете. А дружок даже не сердится – знает жизнь. Лишь погрустит немного и прибивается к стае бездомных собак...
Однажды я находился в командировке в северном городе Ноябрьске, расположенном в Ямало-Ненецком автономном округе. В то зимнее утро я шел по улице, и мою голову грела огромная меховая шапка с пушистым собачьим мехом, которую подарил мне сын специально для поездок на Север. Неожиданно одна большая бездомная собака обратила на меня внимание. Поняла, что моя шапка сделана из убитой "соплеменницы" – и, думаю, её переполнило возмущение. Она стала неотступно следовать за мной. Следовала очень близко и громким рычанием откровенно демонстрировала злобное отношение ко мне.
Стало страшно. И, проходя мимо одной из автобусных остановок, я решил запрыгнуть в проходящий автобус перед самым его отходом. Так мне удалось спастись.
После этого случая я носил в той командировке только вязаную шапку...
***
Мне было тогда лет тридцать. Мои друзья по работе, с которыми я оказался в командировке на знойных степных просторах Западного Казахстана, были не старше. Конечно, основное время мы отдавали, как говорится, "оказанию научно-технической помощи" экспедиции сверхглубокого разведочного бурения, но в свободные минуты проявляли неподдельный интерес к жизни окружающей нас желто-бурой степи. После московского асфальта здесь всё было в новинку: колючки – единственное растительное богатство вокруг нас, змеи, скорпионы, фаланги, время от времени приходящее на водопой стадо баранов и овец.
Стадо подходило к очень большой луже, образовавшейся возле непрерывно фонтанирующей водяной скважины, которую пробурили геологи для нужд экспедиции. И нас впечатляла корректность, умение уважать старших, царящие в стаде. Никто не смел подходить к воде, пока не утолит жажду группа старейшин. Эта группа из пяти – шести баранов направлялась прямо к короткой Г-образной трубе, выходящей из скважины, и останавливалась вблизи неё. Из группы выходил старейший баран, подходил к отверстию трубы, прикладывал к нему губы и начинал пить вкусную прохладную воду. Он пил не спеша, с явным наслаждением.
Напившись, он медленно отходил в сторону, а к трубе подходили остальные "аксакалы". Между ними ощущалась некоторая незлобная конкуренция: они слегка мешали друг другу наслаждаться потоком воды, выходящим из трубы. Но, тем не менее, воды, конечно, всем им хватало, и, утолив жажду, они тоже отходили от скважины.
И только тогда остальные члены стада стремительно окружали лужу, а наиболее решительные подходили к самой трубе, и все с упоением пили и пили до полного утоления жажды. А после этого стадо неторопливо куда-то уходило.
Но больше всего нас интересовали верблюды. Эти величественные и спокойные существа, не реагирующие на перемещение людей и машин, на лай живущих в экспедиции собак, на звуки, доносящиеся с работающей буровой, казались нам абсолютно невозмутимыми.
Однажды наша лаборантка, двадцатипятилетняя Валечка, попросила меня и еще одного нашего сотрудника посадить её на верблюда и сфотографировать. Мы вдохновенно откликнулись на её просьбу, уверенные, что это не станет серьезной проблемой. Решили, что распределим наши роли следующим образом. Мой коллега будет подсаживать Валечку на верблюда, а я буду стоять перед этим "гордым кораблем пустыни" и отвлекать его внимание, чтобы он оставался совершенно спокойным в ходе нашей ответственной операции.
И вот в какой-то момент мы приблизились в степи к одному из верблюдов и начали действовать. Мой коллега и Валечка очень медленно и тихо приближались к его правому боку, а я встал перед его мордой и начал с ним беседовать. Естественно, я уже не вспомню, что именно говорил ему, но это, конечно, был добрый, дружелюбный монолог, который, как мне думалось, радовал и даже несколько усыплял верблюда.
Надо сказать, что он смотрел на меня с интересом и слушал со вниманием... но лишь до того момента, когда остальные двое участников операции подошли к нему вплотную. Когда же это случилось, он повернул голову и начал внимательно смотреть на них.
Тогда я продолжил свое обращение к нему более громким голосом. Он вновь повернулся ко мне. Я подал взмахом руки сигнал: начинайте посадку. Коллега поднял Валечку, и она стала карабкаться на верблюда.
Тут он всерьез заволновался, начал часто поворачивать голову то к ним, то ко мне. Возможно, я вообще перестал бы теперь привлекать его внимание, если бы, осознав, что он потерял всякий интерес к моему монологу, не изобразил нечто вроде танца папуасов.
Вдруг, повернув голову в мою сторону очередной раз, верблюд низко опустил её, а затем резко вскинул. И – о, ужас! – в те секунды, когда его голова перемещалась из нижнего положения в верхнее, из пасти изверглась на меня какая-то зеленая, травянистая на вид масса. Я, конечно, отпрянул, пытаясь стряхнуть этот сюрприз с головы, лица и одежды. Мои друзья, естественно, прекратили свои действия и поспешили отойти от верблюда.
Увидев, что мы от него отстали, верблюд невозмутимо стал лакомиться очередным кустиком колючки.
...Лицо и голову я отмыл без особого труда. А мои выходные рубаха и брюки, к сожалению, остались с несмываемыми пятнами...
Почему их было так много? Полагаю, что, прежде всего, в результате частого переселения людей на просторах Западно-Сибирской низменности. К примеру, приехал парень работать в Нижневартовск, поселился в бараке-общежитии, и случилось так, что появился у него четвероногий дружок, который мог и не претендовать на жизнь в доме, поскольку был по своему происхождению прекрасно приспособлен к северным зимам. Радовался, что хозяин, когда не на работе, не забывает его покормить. Но вдруг хозяина переводят работать на новое нефтяное месторождение, а жить ему теперь предстоит в поселке Радужный. Ему абсолютно неясны предстоящие жилищные условия, да и всё прочее. Он погладит на прощание своего временного дружка и улетит на вертолете. А дружок даже не сердится – знает жизнь. Лишь погрустит немного и прибивается к стае бездомных собак...
Однажды я находился в командировке в северном городе Ноябрьске, расположенном в Ямало-Ненецком автономном округе. В то зимнее утро я шел по улице, и мою голову грела огромная меховая шапка с пушистым собачьим мехом, которую подарил мне сын специально для поездок на Север. Неожиданно одна большая бездомная собака обратила на меня внимание. Поняла, что моя шапка сделана из убитой "соплеменницы" – и, думаю, её переполнило возмущение. Она стала неотступно следовать за мной. Следовала очень близко и громким рычанием откровенно демонстрировала злобное отношение ко мне.
Стало страшно. И, проходя мимо одной из автобусных остановок, я решил запрыгнуть в проходящий автобус перед самым его отходом. Так мне удалось спастись.
После этого случая я носил в той командировке только вязаную шапку...
***
Мне было тогда лет тридцать. Мои друзья по работе, с которыми я оказался в командировке на знойных степных просторах Западного Казахстана, были не старше. Конечно, основное время мы отдавали, как говорится, "оказанию научно-технической помощи" экспедиции сверхглубокого разведочного бурения, но в свободные минуты проявляли неподдельный интерес к жизни окружающей нас желто-бурой степи. После московского асфальта здесь всё было в новинку: колючки – единственное растительное богатство вокруг нас, змеи, скорпионы, фаланги, время от времени приходящее на водопой стадо баранов и овец.
Стадо подходило к очень большой луже, образовавшейся возле непрерывно фонтанирующей водяной скважины, которую пробурили геологи для нужд экспедиции. И нас впечатляла корректность, умение уважать старших, царящие в стаде. Никто не смел подходить к воде, пока не утолит жажду группа старейшин. Эта группа из пяти – шести баранов направлялась прямо к короткой Г-образной трубе, выходящей из скважины, и останавливалась вблизи неё. Из группы выходил старейший баран, подходил к отверстию трубы, прикладывал к нему губы и начинал пить вкусную прохладную воду. Он пил не спеша, с явным наслаждением.
Напившись, он медленно отходил в сторону, а к трубе подходили остальные "аксакалы". Между ними ощущалась некоторая незлобная конкуренция: они слегка мешали друг другу наслаждаться потоком воды, выходящим из трубы. Но, тем не менее, воды, конечно, всем им хватало, и, утолив жажду, они тоже отходили от скважины.
И только тогда остальные члены стада стремительно окружали лужу, а наиболее решительные подходили к самой трубе, и все с упоением пили и пили до полного утоления жажды. А после этого стадо неторопливо куда-то уходило.
Но больше всего нас интересовали верблюды. Эти величественные и спокойные существа, не реагирующие на перемещение людей и машин, на лай живущих в экспедиции собак, на звуки, доносящиеся с работающей буровой, казались нам абсолютно невозмутимыми.
Однажды наша лаборантка, двадцатипятилетняя Валечка, попросила меня и еще одного нашего сотрудника посадить её на верблюда и сфотографировать. Мы вдохновенно откликнулись на её просьбу, уверенные, что это не станет серьезной проблемой. Решили, что распределим наши роли следующим образом. Мой коллега будет подсаживать Валечку на верблюда, а я буду стоять перед этим "гордым кораблем пустыни" и отвлекать его внимание, чтобы он оставался совершенно спокойным в ходе нашей ответственной операции.
И вот в какой-то момент мы приблизились в степи к одному из верблюдов и начали действовать. Мой коллега и Валечка очень медленно и тихо приближались к его правому боку, а я встал перед его мордой и начал с ним беседовать. Естественно, я уже не вспомню, что именно говорил ему, но это, конечно, был добрый, дружелюбный монолог, который, как мне думалось, радовал и даже несколько усыплял верблюда.
Надо сказать, что он смотрел на меня с интересом и слушал со вниманием... но лишь до того момента, когда остальные двое участников операции подошли к нему вплотную. Когда же это случилось, он повернул голову и начал внимательно смотреть на них.
Тогда я продолжил свое обращение к нему более громким голосом. Он вновь повернулся ко мне. Я подал взмахом руки сигнал: начинайте посадку. Коллега поднял Валечку, и она стала карабкаться на верблюда.
Тут он всерьез заволновался, начал часто поворачивать голову то к ним, то ко мне. Возможно, я вообще перестал бы теперь привлекать его внимание, если бы, осознав, что он потерял всякий интерес к моему монологу, не изобразил нечто вроде танца папуасов.
Вдруг, повернув голову в мою сторону очередной раз, верблюд низко опустил её, а затем резко вскинул. И – о, ужас! – в те секунды, когда его голова перемещалась из нижнего положения в верхнее, из пасти изверглась на меня какая-то зеленая, травянистая на вид масса. Я, конечно, отпрянул, пытаясь стряхнуть этот сюрприз с головы, лица и одежды. Мои друзья, естественно, прекратили свои действия и поспешили отойти от верблюда.
Увидев, что мы от него отстали, верблюд невозмутимо стал лакомиться очередным кустиком колючки.
...Лицо и голову я отмыл без особого труда. А мои выходные рубаха и брюки, к сожалению, остались с несмываемыми пятнами...