Неделя отдыха
Повесть, посвященная людям старшего поколения русскоязычной Америки
1
В автобусе не было той стихии оживленных голосов, которая характерна для дружной компании пассажиров. Тихо переговаривались некоторые из сидящих рядом или разделенных узким проходом. А большинство просто наблюдало очаровательные пейзажи за окнами автобуса. Вдоль дороги почти непрерывно тянулись покрытые зеленым ковром густого леса холмы. Временами виднелись какие-то приземистые городки. А иногда к дороге подступали скалистые массивы горных пород. "Хоть общую геологию изучай..." - подумал Арон Александрович, бывший профессор Петербургского горного института.
Было лето 2001 года. Автобус вез группу немолодых жителей города Нью-Йорка на север штата, в довольно скромный дом отдыха, называемый здесь кемпом. Он был специально создан одной из еврейских организаций для летнего отдыха именно таких гостей. Наряду с английской речью в салоне автобуса можно было услышать и русскую. Несколько русскоязычных иммигрантов выиграли в районном центре по обслуживанию пожилых людей льготные путевки для недельного пребывания в этом кемпе. Они были представителями волны 90-х годов. Им здесь предстояло перезнакомиться, а, возможно, и подружиться.
Рядом с Ароном Александровичем, у окна, сидела его жена Роза Семеновна. Оба они выглядели истинными петербуржцами: стройные, с прямыми спинами, интеллигентными лицами. Оба – с густыми совершенно седыми шевелюрами. Скорее, были похожи на брата с сестрой. Ехали молча. Роза Семеновна с явным интересом наблюдала за всем, что проплывало за окном автобуса. Арон Александрович был задумчив и грустен.
Они приехали в Америку два года назад, и он, оторванный от любимого дела, постоянно пребывал в депрессии, которая резко усилилась через год, когда их постигла огромная беда. Их единственный сын, геолог, поддавшись лавине российского торгового предпринимательства, занялся бизнесом по реализации научно-технических новинок для нефтедобычи, а вскоре увидел, что ему планомерно "перекрывают кислород" более мощные конкуренты. Поняв, что в российском бизнесе ничего значительного не добьется, он уговорил пожилых родителей эмигрировать в Америку, где живет родная сестра Розы Семеновны, и потихоньку там обустраиваться, сам же решил последовать с семьей за ними через год-полтора, после завершения текущей довольно привлекательной торговой сделки. Но был убит в какой-то бизнес-разборке...
На предстоящей неделе Арон Александрович и Роза Семеновна должны будут пройти знаменательный рубеж – 50-летие совместной жизни. Но супруга понимала, что душевное состояние Арона вряд ли позволит отметить эту дату даже очень скромно. Впрочем, о предстоящем событии знает только едущая с ними землячка и ровесница Маргарита – женщина непростой судьбы и неукротимого оптимизма. Маргарита – их соседка по нью-йоркскому дому, и с ней, безудержно общительной, трудно было бы не познакомиться. Своё отчество она им не сообщила. Кстати, Арон Александрович и Роза Семеновна уже привыкли быть здесь просто Ароном и Розой.
Их жизнь на американской земле облегчалась тем, что Роза неплохо, намного лучше его, владела английским. Она преподавала этот язык в том же институте, где он, доктор технических наук, был заведующим, а в последние годы профессором на кафедре геофизических методов разведки полезных ископаемых. Ей было легче адаптироваться здесь не только ввиду знания языка – помогла уже сложившаяся в Петербурге привычка к пенсионной жизни. Смерть сына, конечно, потрясла её, как и мужа, но она смогла взять себя в руки: ведь требовалась повседневная забота об Ароне, особенно психологическая поддержка. В его же душе потеря сына помножилась на тоску о преждевременно, как казалось ему, семидесятилетнему, потерянной работе, которая являлась смыслом его жизни...
За Розой и Ароном сидели двое их ровесников – супруги Владимир Иванович и Лидия Израилевна. Оба в очках, оба умеренно упитанные, Владимир Иванович – с проницательным, чуть жестким взглядом и абсолютно лысой головой, а Лидия Израилевна – с очень спокойными и добрыми глазами и волнистыми коротко постриженными волосами, окрашенными в каштановый цвет.
Иркутяне, выпускники мединститута, они многие годы работали в Братске, участвовали в становлении там медицинского обслуживания, стали известными в регионе специалистами: он – хирургом, она – кардиологом. Во второй половине
90-х годов, будучи уже пенсионерами, по настоянию детей, уехали с ними от российской разрухи в Израиль, затем выиграли американскую грин-карту и перебрались в Нью-Йорк, в более прохладный климат. Вскоре и дети сменили непривычную израильскую жару на комфортную погоду канадской провинции Онтарио. Это стало по существу воссоединением семьи: бесконечное количество дешевых телефонных разговоров, взаимные визиты, учеба внуков в колледжах штата Нью-Йорк...
Лидия Израилевна слегка тронула за плечо Розу Семеновну:
- Вы, я думаю, говорите по-русски?
И, увидев её улыбку, продолжила:
- Попробуйте, пожалуйста, мое домашнее печенье. Вот, в пакете... Меня зовут Лида, а мужа – Володя.
- Спасибо, с удовольствием. А мы – Роза и Арон.
Боевая и неунывающая Маргарита ехала в первом ряду сидений рядом с Евгением, музыкантом из Новосибирска. Они хорошо гармонировали друг с другом. Худые, подвижные, с почти одинаковыми прическами, если так можно назвать гладко уложенные волосы, которые сзади связаны в пучок. И волосы-то у обоих густо-черные, явно крашеные. Оба приехали в Америку лет пять назад.
Маргарита давно ушла от мужа-пьяницы и больше замуж не выходила. Правда, откровенничала иногда так (всерьез или шутя – никому не ведомо): "Оставшись одна, мужиков старалась не пропускать". Вырастила сына, вслед за которым и перебралась в эту страну по его настоянию. Сын на пять лет раньше оказался здесь в длительной командировке по бизнесу и женился на бывшей однокласснице.
А Евгений, выпускник, а затем преподаватель и в итоге профессор Новосибирской консерватории, получил звание заслуженного деятеля искусств, временами гастролировал с фортепьянными концертами по России. Его супруга лет пять назад умерла от рака. Когда его спрашивали, зачем он уехал в Америку, Женя отвечал: "От тоски". Затем добавлял: "Здесь – та же тоска...". Его сын, приехав сюда по рабочей визе, женился на русской солистке нью-йоркского балета, остался в Америке, стал здесь востребованным композитором. Он и вызвал отца, а вскоре после его приезда уехал работать в Лос-Анджелес, по контракту с Голливудом. Ехать вслед за ним нет смысла, поскольку следующий контракт может привести сына в иной город. Вот и тоскует Женя в Нью-Йорке, преподавая детям музыку на дому и иногда выступая на незначительных благотворительных мероприятиях.
В последних рядах сидений ехали ещё двое русскоязычных – супруги Миша и Галя, бывшие заводчане из Казани (они, естественно, представлялись всем по-американски, без отчества, хотя им уже было за шестьдесят пять). Эмигрировали они, как и Маргарита, в середине девяностых, когда стало активно рушиться производство на их заводе резино-технических изделий. Он работал начальником экспериментального цеха, она – инженером ОТК. Растить детей им не довелось. 45 лет назад у них родилась дочь Сонечка, но, не прожив и года, умерла: врачи не смогли спасти ее от крупозного воспаления легких. Позже у Гали родить не получилось...
В Нью-Йорке уже жили мать Миши и семья его младшего брата – родные настойчиво их звали. А в Казани совсем не стало родственников. Думали, думали и решили ехать. Рядом с родными стало теплее и надежнее. Миша – высокий и эффектный, немного похож на поседевшего артиста Юрия Яковлева. Галя – маленькая, с кудрявой седой шевелюрой и чуть по-детски искрящимися и любопытными глазами.
Путь никому не показался утомительным. В салоне была приятная прохлада. На телеэкранах демонстрировался любимый всеми фильм "Серенада солнечной долины". За окнами не прекращались чудесные пейзажи Северо-Востока Америки, украшенного многообразием Аппалачских гор. По пути была только одна остановка, в какой-то типовой сервис-эрии (комплексной зоне обслуживания).
А через два с половиной часа пути автобус вдруг свернул на узкую грунтовую дорогу и через минут пять оказался в месте назначения – на территории кемпа. Пассажиры увидели довольно большое озеро с огороженной канатом зоной для купания. Вдоль озера, за прогулочной дорожкой со скамейками по обеим сторонам, растянулась вереница одноэтажных летних домиков с верандами – бунгало, как здесь говорят. За домиками виднелась дорога для двустороннего движения автомобилей, а за ней и за озером – густой лес. Выделялись своей величиной три дома: столовая, клуб и танцевальный зал. Перед столовой, между озером и прогулочной дорожкой, сохранена просторная зеленая лужайка, в центре которой возвышается высокий, раскидистый клён.
Автобус остановился между столовой и этой лужайкой, и всех пригласили в просторный зал столовой. На круглых столах уже находились легкие угощения. Прибывшим предложили пока разместиться за столами где попало и перекусить, после чего все будут получать ключи от своих комнат.
Русскоязычные отдыхающие, естественно, потянулись друг к другу и уселись за единым столом – благо, он был рассчитан как раз на восемь человек. Впервые они ощутили себя единой "командой", что, конечно, создавало ощущение уюта. И впереди, как им думалось, была неделя покоя и радостей. Но они ошибались...
2
Маргарита решительно заявила, что потребует размещения русскоязычной группы в едином бунгало, и группа зааплодировала её намерению, к удивлению ничего не понявших окружающих. Но опытная администрация сама проявила то же намерение – и новая "команда" пошла с ключами в свой общий летний домик.
Он, в отличие от других бунгало, стоял несколько особняком, разместившись на небольшом холме, откуда открывалась красивая панорама всего кемпа. Кроме общей веранды с длинным столом, окруженным стульями, для жильцов домика предназначалась открытая, поросшая травой полянка, оборудованная раскладными столиком и четырьмя стульями. Над полянкой и домиком нависали кроны высоких ароматных сосен. В бунгало было шесть комнат: три двухместных и три одноместных. В двухместных, естественно, разместились петербуржцы Арон и Роза, сибиряки с Ангары Владимир и Лида и казанские заводчане Миша и Галя, а в одноместных – Маргарита из северной столицы России и Женя из Новосибирска – самого знаменитого города на полноводной Оби.
- Кто же будет у нас девятым? – громко спросила сама себя Маргарита...
... Прошло около часа, и новые жители бунгало начали появляться на веранде. Первой вышла Маргарита, за ней Миша с Галей.
- Какая красота! – воскликнула Галя, любуясь пейзажем, открывающимся с их холма. И стали появляться другие, словно её голос мобилизовал их. Вскоре на веранде были все, кроме питерцев Арона и Розы. Может быть, они решили немного отдохнуть с дороги.
- Ситуация как нельзя удачная, - вдруг заявила Маргарита и обратилась ко всем:
- Друзья, прошу вас на несколько минут выйти со мной на нашу полянку.
И там продолжила:
- Здесь Арон с Розой нас не услышат – у них окна на противоположную сторону. Во-первых, я хочу, чтобы вы знали: Арон – в глубокой депрессии. Он геофизик, работал профессором в Ленинградском горном институте, был увлечен делом, но их сын, бизнесмен, из-за своих неурядиц уговорил их всей семьей уехать в Америку. Они поехали первыми чуть более двух лет назад, а он обещал приехать позже. Но после их отъезда погиб. Случилась какая-то разборка с конкурентами – и окончилась для него плачевно... Вот такое дело...
Маргарита немного помолчала, оглядела всех и, убедившись, что каждый слушает её внимательно, заговорила вновь:
- Жизнь, как вы знаете, многогранна. Через четыре дня, почти перед нашим отъездом отсюда, исполняется 50 лет совместной жизни Розочки и Арона.
- Ого! – негромко произнес Женя с какой-то загадочной интонацией, в которой угадывалась и легкая грусть.
- А что "ого"? Мы все или приблизились к семидесяти, или прошли эту дату, будь каждый здоров! Они окончили институт и поженились, а затем помчались годы в трудах и заботах, радостях и печалях. И удалось им дружно прожить полвека. Это, думаю, великая дата! У меня, например, такой не будет – ушла от мужа-пьяницы, промучившись с ним четырнадцать лет, и с тех пор холостая. Я очень рада за Розу и Арона и надеюсь, что, если уж нам посчастливилось собраться такой приятной компанией, мы сможем сделать для них скромный праздник. Организацию предлагаю поручить мне и нашему работнику искусств Евгению. Я узнала, что он пианист и был профессором Новосибирской консерватории. Есть возражения и другие предложения?
Увидев, что все по-доброму улыбаются, она так завершила свой монолог:
- Решение принято! А детали будем обсуждать в рабочем порядке. Теперь, как я понимаю, нас ждет ланч.
И вдруг на поляне появились Арон и Роза. Она, ощутив, что все находятся в каком-то добром единении, спросила с улыбкой:
- Тут что, происходило общее знакомство? А мы опоздали?
Женя принялся отвечать:
- Нет, этого пока не было. Мы ещё приглядываемся друг к другу... Обменивались первыми впечатлениями... Но поскольку до ланча еще полчаса, мы можем коротко представиться компании, если никто не возражает.
- Какие могут быть возражения? - задумчиво произнес Арон. – Нам быть вместе неделю, так что хотя бы имена друг друга надо знать. И из каких мест нас сюда занесло...
Первой доложила о себе Маргарита из Питера. Она с чуть наигранной и, похоже, шутливой грустью сообщила, что в уровне образования, по-видимому, отстает от всех присутствующих: удалось окончить только техникум легкой промышленности. Через несколько лет стала начальником отдела снабжения одной из швейных фабрик и успешно работала в этой роли до отъезда в Америку в середине девяностых.
Тогда деятельность фабрики рушилась на глазах, её помещения стали активно брать в аренду разные новоиспеченные частные фирмы. Сын Маргариты не имел страсти к коммерческой деятельности. Инженер-электрик, он хорошо знал английский язык и работал в отделе информации научного института. Видя нарастающий экономический и социальный беспредел в стране, предложил матери эмигрировать. К счастью, был приглашен работать менеджером в известную российскую коммерческую фирму, а вскоре направлен представлять её в Америке. Здесь женился, получил грин-карту и вызвал Маргариту. Его российская фирма рухнула, и сейчас сын работает по специальности в американской строительной компании, имеет дочь.
Ну, а про бывшего мужа ей рассказывать не хотелось. Был начальником цеха на фабрике, ещё в молодости спился – и она с сыном ушла от него. Никогда об этом не жалела. Вот и весь сказ...
- Ну, коль начали с холостых, позвольте следующим быть мне, - попросил всех Женя из Новосибирска.
Никто не возразил, и он начал свою короткую исповедь. Оказалось, что он, как и Маргарита, вырос в Ленинграде. И, видимо, остался бы там после школы. Но у него появился друг-ровесник из Новосибирска, приезжал летом к родным, жившим, как и он, на Васильевском острове. Они оба самозабвенно любили музыку и нередко, усевшись на ступеньках невской набережной, играли дуэтом на гитаре. Играли для себя, но обычно появлялись слушатели – и были даже аплодисменты.
Друг и уговорил Женю поступить в Новосибирскую консерваторию – дескать, для Сибири новые таланты намного актуальнее, чем для Питера. Да и вообще Сибирь – чудо: полюбишь – не разлюбишь!
Ну, и уехал Женя из Ленинграда. Окончив консерваторию, остался там же преподавать, в итоге стал профессором. Концертной деятельностью занимался слегка, больше нравилось пестовать молодые таланты.
Женился на преподавательнице той же консерватории. Жили дружно и счастливо – лучше не бывает. Но несколько лет назад она ушла из жизни – рак...
У дочери уже была своя семья, жила в своих заботах и хлопотах. А он остался наедине со своей тоской. Всё валилось из рук. Понял, что единственный шанс ожить – это крутая смена обстановки.
Приехал в Америку по вызову сына, который здесь обосновался ранее. Приехал, спасаясь от тоски, но спастись от неё не удалось. Сын с семьей – тоже музыкант – вскоре перебрался на Западное побережье – контрактная работа. А Женя учит ребятишек музыке на дому – в этом и состоит его скромная радость жизни...
Маргарита поинтересовалась:
- А где вы, Женя, жили в Ленинграде?
- На Васильевском, 11-я линия, дом 11.
У Маргариты расширились глаза, она воскликнула:
- Вы шутите?
Её вопрос показался всем довольно нелепым, Жене, конечно, тоже. Он улыбнулся:
- А что, мой ответ похож на шутку?
- Это невероятно! – воскликнула она. – Вы Женька из пятой квартиры?
- Да...
Он помолчал в замешательстве и вдруг дрогнувшим голосом спросил:
- А вы... никак... наша Ритка-сорванец?!
Она с улыбкой кивнула. И они вдохновенно бросились навстречу друг другу, обнялись. А затем Женя, продолжая обнимать Маргариту одной рукой за плечи, объявил то, что уже всем стало ясно:
- Друзья, мы росли в одном доме, мы – из одной песочницы!
И добавил:
- Я был спокойным и застенчивым, а Ритка постоянно цеплялась ко мне со всякими шуточками и проказами. Я её побаивался. В блокаду её куда-то увезли, а я с мамой оставался в городе... Вернулась она повзрослевшей, и мы друг другом уже мало интересовались.
- Ну, что, переходим на "ты"? – спросила Маргарита.
- Ещё бы! Вот уж поистине тесен мир!
Всем передалось радостное волнение Маргариты и Жени, все смотрели на них со светлыми улыбками, даже Арон потерял свой печально-задумчивый вид...
Вдруг громко прозвучал хриплый баритон:
- Приветствую тебя, малоуважаемая колбасно-еврейская эмиграция!
На веранду по короткой лестнице поднимался пожилой мужчина с чемоданом. И на голове его, и на лице произрастал густой седой волосяной покров, слившийся в нечто единое, нерасторжимое и впечатляющее. Из этого покрова торчал большой, явно еврейский нос и пронзительно сверкали глаза. Несложно было заметить, что он немного навеселе.
Его странное для Америки заявление всех несколько покоробило. Он это заметил и, было похоже, получил удовлетворение. И снова заговорил:
- Не сердитесь, господа. Я всегда говорю правду – привыкайте. Вспомните: "правда – бог свободного человека!" Меня привез приятель на своей машине. Перед выходом из машины я закусил и выпил – не обессудьте. Мое имя – Эрнест. Отчество, знаю, не используете – вы же аме-ри-канцы! Ну, а я всего лишь россиянин, приехал к приятелю погостить. И решил немного отдохнуть на природе. Определили меня, увы, "к своим". Так что сосед я ваш. А вот и моя комната.
Когда он закрыл за собой дверь, все в некотором замешательстве, молча пошли в сторону столовой.
3
- Странный тип, - произнес Арон в своей привычной задумчивости, спускаясь с полянки по холму.
- Хам! – уточнила Маргарита, а затем добавила: - Но нас много, а он один.
- Ложкой дёгтя, знаете ли... – заметил сибирский хирург Владимир. – Пожалуй, если он продолжит разнузданное поведение, дам ему в морду.
- Морда его защищена прямо-таки джунглями – вся покрыта мощной растительностью, - улыбнулся Женя.
- Ничего, почувствует – я когда-то успешно занимался боксом.
- Давайте пока о нем не думать, - предложила маленькая Галя, бывшая заводчанка из Казани. – Ведь наш отдых такой коротенький. Будем верить, что этот Эрнест его не испортит. Он же тоже приехал отдохнуть, а не конфликтовать.
- Но известно же, что кому-то в радость добрые отношения, а кому-то – возможность нахамить, унизить... – вступила в разговор сибирский кардиолог Лида.
Вдруг зазвучал красивый, густой бас Миши, очень выделяющийся из остальных голосов, не отличающихся явной колоритностью. Он решил поддержать предложение своей супруги:
- Чего мы разнервничались? Давайте – я тоже вас прошу – прекратим сейчас о нём думать… ну, а позже решим, пускать ли его в свою компанию. И нет проблемы!
- По-моему, вы правы, - оценила его слова Роза, супруга задумчивого Арона. – Жаль только, что он нарушил наше интересное знакомство.
- Ничего, познакомимся, как говорится, в рабочем порядке, - заявила Маргарита и, помолчав, добавила: - Кстати, прекрасно, что за столами только восемь мест – с нами его не посадят.
Тут они подошли к столовой. И все уже ощущали, что стали друг другу ближе.
За столом разговор, конечно, продолжился. Первым начал говорить Арон:
- Я хочу отметить, что, похоже, каждому из нас повезло с компанией. Наглых и вредных в ней, вроде бы, нет... А это для нас с Розой очень важно сейчас... Хотел даже сказать "спасительно", но воздержусь, потому что вряд ли что-то может спасти нас от нынешней печали... Но душа рядом с вами может согреться и оживиться – пустяк ли это?
После этих слов Арон замолчал и задумался. Все были готовы внимательно его слушать. Каждый ел молча и неторопливо. Роза порадовалась, что Арон тоже не забывал про еду. Почувствовав доброе внимание людей, он не смог остановить свою исповедь и продолжил делиться с ними тем, что отягощало душу.
Сначала просто представился: назвал своё имя, сообщил, что он доктор технических наук, был в Петербурге профессором знаменитого горного института, созданного ещё Екатериной II, работал на кафедре геофизических методов разведки. Затем поведал, что, к великому сожалению, их с Розой приезд в Америку оказался абсолютной и очень печальной нелепостью. Поддались уговору сына и поехали "обживать новую землю" первыми, а сын должен был приехать через год – полтора, завершив какой-то важный проект в коммерции, связанной с реализацией новой техники для нефтедобычи. Он впутался в эту коммерцию в годы ельцинской неразберихи. Впутался, оставив работу в геологической науке... Впутался, чтобы вскоре погибнуть в какой-то жестокой бизнес-разборке...
На глазах Арона появились слезы. Роза сидела с опущенными глазами и вдруг как-то некстати произнесла:
- Арон, ешь, пожалуйста...
А он продолжил свой монолог. Сказал, что ему невыносимо тяжко: оставлена любимая работа, которой посвящена жизнь, и потерян единственный сын – добрый, чуткий, с солнечной душой. Розе чуточку легче – уже привыкла быть "на заслуженном отдыхе". У него же вся жизнь поломана... Он давно осознал, что вне творческой работы жить просто не может. На что надеялся, уезжая? Что старость его изменит? Это заблуждение... А теперь какое может быть творчество – без лабораторий, аспирантов, контактов с производством?! Осталась одна надежда: написать книгу о своей жизни в науке. Может быть, такая книга станет кому-то полезной. А может быть, никому...
Он опять замолчал. Все тоже молчали, чувствуя, что он сказал ещё не всё. Не хотели перебивать его мысли.
- Дорогие мои, вы уж простите, что я позволил себе выплеснуть на вас столько грустного... Могу и похвалиться: у нас с Розой через четыре дня, как говорится "золотая свадьба". Но, конечно, нам не до праздника... Только Розочка у меня и осталась...
Он взял её руку, приподнял и поцеловал. Роза посмотрела на всех с чуть смущенной улыбкой.
И Маргарита не выдержала, а может быть, просто посчитала, что более удобного момента для раскрытия общего "заговора" не будет.
- А вот нам – до праздника! – воскликнула она и быстро продолжила говорить: – Мы решили всей нашей компанией отпраздновать ваш прекрасный юбилей в воскресенье, перед отъездом. От вас ничего не потребуется – только улыбаться. Всё подготовим мы: и еду, и даже маленький концерт... Займем в дневное время часа на три танцевальный зал, принесем туда столы и стулья, еду из столовой – взамен ланча. Ну, а всё дополнительное купим в ближайшем городке. Кстати,
кое-что, возможно, уже есть в наших чемоданах. Администрация нам поможет – договорюсь! Так что от праздника вам не увильнуть. Жизнь должна продолжаться!
Арон с Розой растерянно молчали. Лишь через полминуты или даже больше Роза произнесла:
- Господи, мы такого и представить не могли... Спасибо, дорогие! Вы замечательные люди. Ну, что ты думаешь, Арон, по поводу такого предложения?
Арон всё еще находился в замешательстве. Наконец ответил:
- Был у меня в молодости учитель – мой любимый профессор. Он отмечал застольем каждое очередное пятилетие своей жизни. Шестьдесят пять, семьдесят... последний раз – восемьдесят, уже после инфаркта. А в восемьдесят три умер... Так вот, он говорил гостям: "Друзья! Я сегодня хочу сделать праздник прежде всего не для себя, а для всех вас. Считаю, что миг юбилея – это для нас добрый костер, а возле костра всегда уютно, всегда свободнее проявляется щедрость наших душ. Такой миг делает нас лучше и сильнее в этой сложной и не очень комфортной жизни". Я с ним солидарен. Спасибо, друзья! Я сдаюсь – чувствую, что капризничать бессмысленно. Если есть повод, пусть у нашей компании будет маленький праздник... Но, конечно, в подготовке стола мы примем посильное участие – безоговорочно. Ну, а за столом будем улыбаться – обещаю."
И все новые знакомые Арона и Розы зааплодировали, опять удивляя окружающих.
- Детали обсудим отдельно, - подытожила разговор Маргарита.
В этот момент к их столу перемещался откуда-то издалека Эрнест. Когда он подошел, по его глазам стало заметно, что он добавил алкоголя в свой организм. Встав за спиной Владимира, который намеревался "дать ему в морду", спросил:
- Чему это вы аплодировали, господа веселые?
Не услышав ответа, он придвинул свободный стул от соседнего стола и сел между Владимиром и Лидой. Внимательно оглядел всех, кто сидел за столом.
- Скажу по совести – вы для меня не очень привлекательные соседи. Американцам давать по мозгам нет стимула. Пусть живут, как хотят, плевать мне на них. А вот вам хочется, типично нашенские еврейские физиономии.
- Поаккуратнее, оратор! – одернул Эрнеста Владимир. – Пожалеешь! Хотя я и не еврей, а русский, как и ещё кое-кто за этим столом, но за хороших людей постою надежно. Я мастер спорта по боксу, и на тебя моих навыков хватит, литрболист.
- Ах, ах, дрожу! Ты – в Америке, друг: поплатишься и за мое увечье, и за моральный ущерб. Немного знаю ваши законы. И, кстати, я сам еврей, так что не сею никакой межнациональной розни. Но я живу в России, хлебаю все её неурядицы, а вы пасетесь на сочном лугу американского благополучия.
- Чего же ты ошиваешься здесь, в Америке, и испражняешься зловонно перед нами? – спросил Владимир.
- О, да ты просто поэт! Но учти, мастер спорта, я тоже в морду бить умею. С молодости привык защищать свое национальное достоинство. Однажды даже осужден был – условно. А здесь я, потому что приятель в гости пригласил. Приятель детства. Ему я отъезд простил, потому что его пригласили сюда как талантливого специалиста, а наша убогая страна не смогла предложить ему достойной альтернативы. У него здесь блестящая карьера, и к нему я отношусь только уважительно. Он не относится к колбасно-еврейской эмиграции. И привыкайте, пожалуйста, к тому, что я люблю говорить правду. Достаточно мы врали и нам врали в родном СССР. Хватит! Кстати, меня настолько покоробил лавинный отъезд евреев в конце прошлого века, что я три года назад принял православие. Не хочу быть в этом непатриотичном стаде. В России родился – в России и умру. Вот вам моя правда.
- А кто вы по специальности, и чем вам удалось осчастливить бедную Россию? – обратился к Эрнесту Арон.
- Я геофизик, окончил Московский геологоразведочный. Исследовал скважины, месил грязь в Башкирии... Надоело – и ушел на издательскую работу. Не воровал, не спекулировал, чем и горжусь. Живу скромно, правда, вот, увы, попиваю... В этот кемп поехал, чтобы слишком не утомлять семью приятеля. Проведу здесь недельку – и в Москву.
- Мы, оказывается, коллеги, - сообщил Арон. - Только я с производства перешел в науку и преподавание. Стал профессором Ленинградского горного.
- Значит, взятки брал со студентов! – резюмировал Эрнест.
Арон заметно побледнел и встал:
- Как вы смеете!
И пошел к выходу. Остальные, кроме Эрнеста, тоже встали и пошли вслед за Ароном. Так окончился первый ланч.
4
В танцевальном зале было прохладно – можно отдохнуть от июльской жары. Но находиться здесь бесцельно - это, конечно, скучно, поэтому отдыхающие, которым хотелось уйти от зноя, собирались в столовой. Там разрешалось сыграть за пустыми столами в шахматы, домино, карты – в любую настольную игру. Кроме того, там всегда можно было попить холодного апельсинового сока или горячего кофе и просто побеседовать. Там же стояли компьютеры – войди в Интернет и узнай, к примеру, мировые новости либо проверь свою электронную почту.
А некоторые подолгу спасались от жары в озере...
Только два человека находились в танцевальном зале. Профессиональный музыкант Женя сидел за пианино, а рядом стояла бывший врач-кардиолог Лида.
Шла репетиция.
Лида сама предложила Жене подготовить для празднования "золотой" свадьбы Арона и Розы несколько музыкальных номеров:
- Люди говорят, что у меня неплохо получаются русские романсы. Думаю, смогу порадовать наших юбиляров. Ну, а вы, бесспорно, сможете покорить всех нас каким-то своим любимым фортепьянным произведением. А возможно, и не одним.
Жене понравилось её намерение. Да и вообще, он сразу выделил её из новой компании как очень теплого, лиричного, располагающего к себе человека. Ему казалось, что он просто физически ощущает добрый магнетизм её души. "Сибирячка... – размышлял он. – Наша Сибирь формирует добрые и широкие души... Пусть и не у каждого, но среди сибиряков так много прекрасных людей!.."
Они репетировали два популярных романса: "Только раз бывает в жизни встреча' и "Калитка". Женя понял, что Лиде можно было и не репетировать. Её неожиданно чистое и насыщенное меццо-сопрано тонко передавало настроение этих замечательных произведений.
- Вы ведь профессионально поете, Лидочка, - восхищенно воскликнул он, когда в самом начале репетиции она впервые исполнила "Только раз...". - Вы учились?
- Спасибо за добрые слова. Я участвовала в самодеятельности – и всё. Там, конечно, были наставники – несколько за мою долгую жизнь...
- Я покорен вашим исполнением. Уверен, что это будет самым впечатляющим сюрпризом для наших "молодоженов". Понимаю, что для вас весь смысл репетиции – проверить меня как аккомпаниатора. Да?
- Нет, вы не правы. Я редко пою для людей и всегда при этом волнуюсь. Мне надо "переболеть" этим волнением, стать достаточно спокойной, в полной мере слиться с аурой романса. Это не получится без репетиций.
- А я вас устраиваю как аккомпаниатор? – улыбнулся он.
- Не издевайтесь, Женя. Вы знаете, я уже мечтаю послушать ваше исполнение, когда вы будете репетировать какую-то фортепьянную музыку для нашей компании. Конечно, если вы мне позволите.
- Готов прямо сейчас.
- Только сначала я еще раз спою, Ладно?
- Я рад подчиняться вам, - сказал он чуть театрально, но очень тепло, и, помолчав в задумчивости, вдруг воскликнул: - Лидочка! Есть идея! А что, если нам давать совместные маленькие концерты в русской общине?! Ведь в Нью-Йорке немало всяческих ячеек, где группируются русскоязычные люди, в основном пожилые – вы это прекрасно знаете. И не только в Нью-Йорке. Русскоязычная Америка – это миллиона два жителей или больше... Так наша жизнь станет интереснее. Приносить людям радость – это всегда прекрасно, тут неважен масштаб деятельности. Думаю, у нас появятся спонсоры...
- Ну, вы и мечтатель! Это же надо докатиться до такой мечты – благотворительность для гнилой среды колбасных паломников!
Это был голос Эрнеста. Они не заметили, как он вошел.
- Какой же вы вонючий человек! – воскликнул Женя. – Мне уже надоела ваша пошлая поза самозваного прокурора. Что вы знаете обо мне, о Лиде, о других людях, которых обижаете исходя из собственных банальных догм. Уверен, что каждый из них больше дал России, чем вы. Мы жили честно десятки лет, мы, как могли, служили своей стране. На старости лет оказались здесь, и на это у каждого были причины, за этим у каждого – своя непростая судьба. А в вас отсутствует добронравие, жизнь перед вами, как говорил Евтушенко, "безвинно виновата за то, что так рисунком не проста". И коль вы такой субъект, то, думаю, толку от вас в стране было не так уж много. Видали мы таких "правдолюбцев"... У Эрнеста появилась ироничная улыбка, и он уже был готов ответить, но тут в зал вбежала неугомонная Маргарита и с порога энергично заговорила:
- О! Да я вижу – в наших рядах наметился консенсус! Эрнест, мы решили коллективно провести благородное, а быть может, просто целебное мероприятие. У нашего профессора из Питера – тяжелая депрессия: уехал сюда, чтобы быть на старости лет рядом с единственным сыном... а сын погиб. Теперь они с женой "коптят небо" на чужой земле. А через несколько дней – их золотая свадьба! Мы просто обязаны их поддержать – поздравим, сделаем скромное застолье с маленьким концертом. Готовимся, репетируем...
Эрнест слушал, не перебивая, и глаза его выражали легкое любопытство расслабленного туриста, слушающего рассказ гида.
- Ну, что ж, - сказал Эрнест, обойдясь на этот раз без прокурорских комментариев, - если вы меня допустите в свои дружные ряды, я могу почитать стихи.
- А какие? – заинтересовалась Маргарита.
- Только что я услышал цитату из Евтушенко. Меня тошнит от этого вздрюченного фельетониста. Но я балдею от Бодлера и Мандельштама. Думаю, такое пристрастие не посчитается порочным.
- Я ничего не читала Бодлера... – растерянно произнесла Маргарита.
- Это простительно, его в школе не изучали. К тому же, Шарль Бодлер писал очень давно, он родился, когда набирал силу талант Пушкина. И жил-то он во Франции, участвовал в революции 1848 года. Был бунтарем и великим художником человеческих пороков.
- Прочтите хоть несколько строк, – взволнованно попросила Маргарита, не заметив издевки в словах Эрнеста.
- Ну, если вам интересно... Это фрагмент стихотворения "Альбатрос"... о беспечной птице, от скуки пойманной матросами и нелепо оказавшейся среди них на палубе корабля.
И он начал читать стихи, став вдруг очень сосредоточенным и даже отрешенным. Читал сдержанно, но довольно громко и прочувствованно. Это были такие строки:
...И вот, когда
царя любимого лазури
На палубе кладут,
он снежных два крыла,
Умевших так легко
парить навстречу буре,
Застенчиво влачит,
как два больших весла.
Быстрейший из гонцов,
как грузно он ступает!
Краса воздушных стран,
как стал он вдруг смешон!
Дразня, тот в клюв ему
табачный дым пускает,
Тот веселит толпу,
хромая, как и он.
Поэт, вот образ твой!
Ты также без усилья
Летаешь в облаках,
средь молний и громов,
Но исполинские
тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе,
средь шиканья глупцов.
- Как здорово! – воскликнула Маргарита. – Эрнест, я включаю вас в программу нашего концерта. А вы уж сами решайте, что будете читать. Согласны?
- Я уже говорил, что готов... Жаль только, что мне не придется репетировать... – Эрнест выразительно посмотрел на Лиду и Женю, - с чужой женой.
Лида напряженно замерла, а Женя вскочил со стула, и лицо его стало пунцовым. Он медленно и воинственно произнес:
- Что-то я не понял этого замечания. Нельзя ли пояснее?
Маргарита неуклюже попыталась разрядить обстановку:
- Женя, дорогой! Ну, позавидовал человек вашему слаженному исполнению – вот и всё. Правда же, Эрнест?
- Исполнение действительно неплохое, - ответил Эрнест. – Но я – о другом. Причем это не критика, скорее восхищение. Пока доктор Владимир читает книжку на уютной полянке возле нашего домика, маэстро Женя обхаживает его милую жену с каштановой волнистой шевелюрой... если не сказать, охмуряет.
У Лиды на глазах стали видны слезы, она заметно побледнела и тихо сказала:
- Вы, Эрнест, нехороший человек. Для вас вся сущность человеческих отношений – это паскудство и грязь. И вы убеждены, что именно вам дано знать истинную жизнь. Думаю, что вы блуждали только по её задворкам и там создали свою модель мира. А жизнь намного сложнее и при этом, знайте, намного чище. Впрочем, чтобы это понять, надо быть добронравным человеком...
- Ах, какой красивый монолог! – театрально откликнулся Эрнест. – И вы с маэстро, конечно, станете активно углублять своё знание сложностей жизни в процессе вашей дружной совместной концертной деятельности...
Маргарита растерянно подошла к Жене:
- Женечка, о чем это он?
Но Женя не стал отвечать. Он быстро подошел к Эрнесту и молча влепил ему пощечину.
Эрнест среагировал мгновенно. Он смачно плюнул Жене в лицо и, не очень кстати вспомнив пословицу "Сила есть – ума не надо", пошел к выходу.
Маргарита ощутила нечасто посещающую её растерянность и осознала, что ей не следует здесь оставаться. На душе её стало нехорошо. Когда за Эрнестом закрылась дверь, она медленно, опустив голову, пошла вслед за ним...
Женя и Лида некоторое время молчали – просто не знали, что делать дальше. Наконец Женя заговорил:
- Простите меня, пожалуйста, Лидочка, за несдержанность. Надеюсь, вас не загипнотизировал этот душный тип, и мы сможем продолжить репетиции. Да, он наблюдателен: я на самом деле очарован вами. Но что в этом порочного, что в этом грязного?..
- Мне с вами тоже приятно, Женя... А, кстати, через пять минут – полдник, будем пить кефир. Так что давайте теперь перейдем к укреплению здоровья, да?
5
- Вас величать Владимир Иванович? – поинтересовался Арон.
- Здесь это лишнее, - ответил бывший хирург из Братска. – Отчество не употребляют даже юные, обращаясь ко мне. Бухарско-еврейская молодежь воспитана получше другой и называет меня дядя Володя. А наши, европейские – только по имени. Однажды был просто забавный случай. Я стал учиться на курсах английского языка – такова наша общая участь на этой земле – и там познакомился с новой студенткой, приехавшей из Москвы. Ей было не больше двадцати пяти. Естественно, с первой минуты знакомства она обращалась ко мне только "Володя". А через неделю вдруг заявила, что ей уже надоело общаться со мной на "вы" – и, дескать, она предлагает быть проще: перейти на "ты". Я решил не отказываться, хотя, честно говоря, это меня несколько покоробило. Но... мы же теперь в Америке... Нужны ли здесь наши воспитательные принципы?
- Вы правы, – грустно вздохнул Арон. - Я поучился в колледже – тоже для улучшения своего английского. И вот что там видел. Молокосос лет восемнадцати задает вопрос преподавателю, сидя на стуле, положив вытянутые ноги на другой стул, перед собой, и держа в руке открытую банку пепси-колы. И та немолодая женщина, стоя у доски, вежливо дает ему разъяснения по изучаемому материалу. Замечание сделать нельзя: это юноша может расценить его как моральный ущерб – и будут для неё грустные последствия. По-моему, в Америке "права человека" доведены до абсурда. Вы только подумайте, куда простирается защита этих прав! Молодежь поощряется в игнорировании элементарных этических норм. Насаждается беспомощность преподавателей и даже родителей в сфере воспитания. По существу все лишены права гласной оценки воспитанности детей, юношей и девушек. Любая личность священна! Даже если она – куча дерьма. А назовешь вещи своими именами – поплатишься, мало не покажется... Хочу в Ленинград! Знали бы вы, как мне тоскливо без моего города, без моего дела!
Они прогуливались по лесной дорожке кемпа, протянувшейся вдоль берега озера. День оказался облачным, нежарким, а озеро добавляло мягкой прохлады в воздухе. Прогуливаться было приятно, и на дорожке находилось довольно много людей. Проходя мимо друг друга, они обменивались улыбками, а некоторые слегка кивали головами, хотя в основном не были знакомы. Эта простая вежливость создавала для людей дополнительный уют.
- Арон, - мягко и как-то осторожно заговорил Владимир, - я больше всего боюсь быть моралистом. Особенно в отношении своих ровесников. Но всё же я кое-что скажу. Ностальгия – страшная, разрушительная вещь. Мне с женой пришлось ехать сюда длинным путем, через Израиль. И там я был свидетелем того, как от острой ностальгии умерла жена моего бывшего однокашника. Да, умерла! Не выдержали нервы и сердце. Так что, убедительно прошу вас справиться со своей ностальгией и её порождением – вашей депрессией...
- У вас сколько детей? – перебил его Арон.
- Двое.
- А я остался без единственного сына, по зову которого бросил всё и перебрался сюда.
- Я понимаю вас, Арон, – и нет слов, чтобы комментировать вашу ситуацию. Её и врагу не пожелаешь. Но ведь надо жить дальше – это мудрое правило для всех нас. Вот у Евтушенко вышла книга "Не умирай раньше смерти". Думаю, такие слова должен сказать себе каждый, особенно если не искалечил свою жизнь алкоголизмом, наркоманией, азартными играми...
- ...или эмиграцией, - добавил Арон и спросил: - А что вас, русского, занесло в Израиль?
- Поверьте, душа меня туда не звала. Но когда мы с женой – она у меня еврейка – уже пребывали в пенсионном возрасте, дети настойчиво стали агитировать нас за отъезд в эту страну. Они для Израиля – полноценные евреи. Кстати, и их супруги – евреи тоже, так получилось... И мы подчинились... Видите ли, Россия переживает очень новое для себя время – начало эпохи свободного перемещения в другие страны, а затем, если хочется, возврата на родину. Эта, обычная для большинства государств норма жизни стала опьянять многих россиян, особенно молодых. Да и немало стариков вдохновилось. Думаю, такой энтузиазм потихоньку будет остывать... Головокружение долго не длится... А что касается нашей семьи, израильский климат оказался для нас очень некомфортным – всё-таки мы сибиряки! Нам с женой, как говорят, подфартило: мы выиграли американскую грин-карту и перебрались сюда, в более прохладный климат. А затем дети переселились в Канаду, в Торонто... У меня ощущение, что все мы живем вместе... Чуть ли не ежедневно говорим по телефону, посещаем друг друга, внуки учатся рядом, в нашем штате...
- Завидую... - Арон грустно покачивал головой, вслушиваясь в течение каких-то своих мыслей.
- Но позвольте закончить то, что мне хотелось сказать вам до этой маленькой исповеди, на которую вы меня спровоцировали, - попросил Владимир.
- Ну, пожалуйста.
- Так вот, дорогой Арон. Вы творческий человек, доктор наук, профессор. Ваша жизнь была наполнена интересными событиями и делами, а значит, она не может быть неинтересной для людей. Вы упоминали о своем желании написать книгу. Мы с вами пережили очень сложные, противоречивые времена. Об этих временах будут спорить еще десятилетиями, давая событиям диаметрально противоположные оценки. Но бесспорно, что фактором стабильности, фактором серьезнейших достижений этих времен, достижений, обеспечивающих жизнеспособность России и сегодня, стала вдохновенная деятельность научно-технической интеллигенции. Эта деятельность была неколебимой, упорной, вдохновенной.
- Да, и, в частности, в нефтегазовой отрасли никакого застоя не было, а были, считаю, героические свершения в таких тяжелейших условиях, каких ещё не знал мир.
- Вы просто обязаны оставить новым поколениям правдивое повествование о делах и судьбах российской научно-технической интеллигенции своего времени.
Это станет эстафетой нравственности взамен эстафеты морального упадка, которую самозабвенно создает ныне немалое число писателей и киношников России, пекущихся о "правде жизни" в своем, к сожалению, мелкотравчатом видении.
- Спасибо вам, Владимир! Вы вселяете в меня искорки оптимизма. Я обещаю вам, что обязательно напишу такую книгу. Меня лечит наша беседа, дорогой доктор... Человек должен находить силы для жизни именно в себе...
Вдруг сзади раздался голос Эрнеста:
- И появится очередное вранье в духе социалистического реализма.
Он уже несколько минут шел следом за Ароном и Владимиром, слушая их разговор.
- Что вы хотите сказать своим невнятным заявлением, уважаемый обличитель? – спросил Арон.
- Извольте, уважаемый будущий писатель. Что такое соцреализм? Это и производственная тематика, и борьба лучшего с хорошим, и начальники, не трахающие своих секретарш, и ученые, не подставляющие ножки коллегам... Думаю, именно такие мотивы будут звучать в вашем слащаво-мемуарном произведении. Однако все гуманитарные проповеди торжествующей совковости – это ложь. Совковая псевдорелигия не смогла создать ничего положительного. Промышляла воровством и перелицовкой краденого. Чего стоит хотя бы такая излюбленная заява: "Не хлебом единым жив человек…"! Незаконченность тезиса вызывает у несмышленого читателя желание закончить его самому, например так: "а светлым учением родной коммунистической партии!". Но это заблуждение. Потому что пропагандируемый тезис – недосказанное изречение Христа: "Не хлебом единым жив человек, а всяким словом, исходящим от Бога". Совковые жулики на источник не ссылались... В методе соцреализма главное – не залезать внутрь человека и показать, что совковая правда победит (с помощью партии или здорового коллектива, будь и то, и другое проклято!). Это великая неправда о человеческом общежитии. Вот мой талантливый дружок Сеня Вольфсон 15 лет назад по пьяни замерз зимой под забором на улице Москвы. И как это не спас его здоровый научный коллектив института?! Реальная жизнь делает нормального человека не счастливым, а удрученным. Один из героев Сэлинджера говорит, что счастливым может быть либо человек очень толстокожий, либо моральный извращенец. Вот правда! Вы же, вослед идиоту Горькому, будете показывать, что человек рожден для счастья, как птица для полета... - Эрнест, по-моему, ваш душевный настрой представляет собой узко врачебный интерес, - с печальной улыбкой произнес Владимир. – У вас несомненный синдром нереализованности, зависти, жажды мщения всему свету. Вы воистину инфарктогенная личность. Держались бы вы подальше от людей...
- Вы же воистину комедианты: намерены представить людям лживое добронравие сытых эгоистов. Постыдитесь сладко вспоминать милые штрихи своих трудовых свершений в нашем неустроенном и страдающем мире.
На этот раз ему решил ответить Арон:
- Мы с вами оказались коллегами: инженерами-геофизиками в области каротажа скважин. Это достаточно узкий профессиональный круг. Но я никогда не читал, не слышал и не встречал вас как специалиста. Поэтому мне ясно, что ничего существенного в научно-технический прогресс вы не внесли. Зато, как я вижу, вы стали крупным специалистом по социалистическому реализму. Но тут вы выбрали собеседников не по рангу. Что же касается проблемы счастья... Я узнал счастье состоявшейся судьбы – и об этом мне есть, что написать. Не для вас, естественно...
6
Этот день оказался дождливым, и все жители "русского" домика на горке, кроме юбиляров Арона и Розы, после ланча собрались в танцевальном зале для общей репетиции предстоящего концерта в честь золотой свадьбы седых петербургских интеллигентов. Организатор этого дружеского шоу Маргарита пригласила на репетицию и задиристого, бесцеремонного Эрнеста, хотя он никому, да и ей самой не нравился. Но она надеялась на благополучный исход. Ведь это просто несовместимо – прочесть стихи Бодлера и Мандельштама и тут же отравить людям добрый праздник. Видимо жизнь его очень обидела, озлобила чем-то, но добрые-то дела лечат... Другие ей не возражали, демонстрировали вежливость.
Эрнест вел себя спокойно, не делал никаких комментариев по поводу исполнения романсов Лидой и Женей. Он молча поулыбался и когда Маргарита неожиданно предложила вниманию всех миниатюры Георгия Фрумкера.
Она неплохо декламировала, и всем стало веселее, когда в её исполнении звучали четверостишия, в частности, такие:
Всё может быть,
всё в жизни может быть.
Я сам, наверно,
сильно изменился,
Но первую любовь не позабыть.
Забудешь тут,
когда на ней женился!
* * *
Стране не вылезть из дерьма,
В которой столько лет упрямо
Иван кивает на Петра,
И оба дружно – на Абрама.
* * *
Яви мне милость,
всемогущий Бог!
Прости,
что оторвал тебя от дел...
Но если сделал ты,
чтоб я не МОГ,
То сделай так,
чтоб я и не ХОТЕЛ.
...А когда очередь дошла до Эрнеста, он очень выразительно продекламировал бодлеровского Альбатроса и, услышав аплодисменты, сказал:
- Я, пожалуй, мог бы прочесть пару стихотворений – вряд ли это будет утомительно для виновников торжества.
- По-моему, возражений не будет, – предположила Маргарита и вопросительно посмотрела на всех. Никто не возражал, и она кивнула Эрнесту:
- Пожалуйста!
Он немного поразмышлял и объявил:
- Теперь будет небольшое стихотворение великого Осипа Мандельштама, чистого и возвышенного поэта, жизнь которого была растерзана тоталитарной системой.
И в чуткой тишине зазвучали такие строки:
В самом себе, как змей, таясь,
Вокруг себя, как плющ, виясь,
Я подымаюсь над собою –
Себя хочу, к себе лечу,
Крылами темными плещу,
Расширенными над водою...
И, как испуганный орел,
Вернувшись, больше не нашел
Гнезда, сорвавшегося в бездну,
Омоюсь молнии огнем
И, заклиная тяжкий гром,
В холодном облаке исчезну.
- Таинственно и красиво... – промолвила задумчиво Галя, которая приехала из Казани. – Я, признаюсь, раньше не слышала ни одного стихотворения Мандельштама. И не держала в руках ни одной его книги...
- Это вполне естественно. К вашему сведению, Мандельштаму принадлежит такая фраза: Быть может, самое утешительное во всем положении русской поэзии – это глубокое и чистое неведение, незнание народа о своей поэзии. А в этом стихотворении поэт хотел изобразить судьбу творческого человека мятежной души, который стремится к гармонии между самим собой и огромным сложным миром, но это оказывается ему не под силу. Он в своих отчаянных поисках не приобретает ничего, да и теряет то, что имел, – и бесследно исчезает из жизни...
Наступило молчание. Каждый задумался о чем-то своем... Молчание нарушила неугомонная Маргарита.
- Спасибо, Эрнест, - сказала она. – Читая стихи, вы становитесь другим, прямо-таки привлекательным человеком. Скажу вам честно, некоторые – и не без основания – думают, что вы, вероятнее всего, испортите нашу юбилейную затею. Но я твердо поверила, что вы способны по-настоящему украсить её. Пусть так и будет! А теперь хочу сообщить, что и среди нас есть поэт. Это наш Миша, муж Гали. И пусть он не Мандельштам, пусть вся его деловая жизнь прошла на Казанском заводе резино-технических изделий, но человек он творческий. Он руководил экспериментальным цехом – уже это характеризует его. А ещё он многие годы писал стихи и этим приносил людям много радости. Прошу, Миша! Я уже знаю, что он написал, – мне очень понравилось. Думаю, понравится и вам.
Миша несколько неуверенно вышел на свободное пространство перед собравшимися, немного помолчал и произнес:
- Друзья, я, честно говоря, волнуюсь...
Ранее на его чистый бас почему-то не обратили особого внимания, а теперь он звучал прямо-таки завораживающе. Да и сам Миша вдруг предстал, казалось, в похорошевшем облике: высокий, импозантный, похожий на истинного седовласого мастера художественного слова. Таков он, эффект эстрады, эффект сцены...
Больше вступительных слов не было, он просто начал читать стихи:
Мы всей душой сегодня –
с вами,
на вашей золотой меже!
...Всем юным
мы в заслугу ставим
то, что они смогли
УЖЕ,
но рады до сердечной боли
теперь тому, кто мы
ЕЩЁ!
Ещё живем,
хотим застолий
и не ведём болезням счёт,
в нас жажда дружбы
не тускнеет,
и в плен нас
старости не взять...
Пусть впредь
вам жизнь сердца согреет,
А мы поможем ей,
друзья!
Все зааплодировали, кроме Эрнеста. Лида воскликнула:
- Замечательно! Стихи и душевные, и философские – Арон и Роза порадуются, их, несомненно, согреет это стихотворение!
Но было ясно, что Эрнест сейчас начнет высказывать своё критическое суждение. Так и произошло. Он заговорил:
- Как вам хочется предстать перед юбилярами милыми, добрейшими людьми! И как несложно это сделать в благополучной стране, куда вы все удрали! В принципе вы, конечно, правы: праздник надо сделать праздником! Но, уж простите, зачем при этом обращаться к юбилярам доморощенными "воз-вы-шен-ными" стихами, которые просто не имеют право называться поэзией. Зачем бесцеремонно влезать в ту священную сферу, где творили Пушкин, Шекспир, Гете, Мандельштам? Постарайтесь понять, что в юбилейно-поздравительных текстах содержится необходимая по жанру ложь. Она называется "комплиментарность" и является псевдохудожественным приемом. Комплиментарные тексты мимикрируют под поэтическое творчество. Понимаю, мы грешны и поддаемся желанию писать юбилейные поздравления в виде стихов. Но я такие творения за поэзию не почитаю. Обращайтесь к юбилярам своими словами в прозе, без рифмованных красивостей – это будет благороднее. Ну, в крайнем случае, сочиняйте шуточный вздор...
Закончив недолгий монолог, он с явным вызовом оглядел всех.
- Я хочу защитить мужа, - заявила Галя. – Что вы мелете, Эрнест?! Пушкин, Гете... Разве Миша написал это приветствие для включения в антологию мировой поэзии? И разве он неискренен в своем стихотворении? Он сочинил эти строки, чтобы просто, как и поняла Лида, согреть сердца Арона и Розы. Там нет "красивостей", там есть просто открытость души. Тоже мне, литературовед нашелся... Лжива именно ваша "прямота", потому что она лишена любви к людям, а без этого, естественно, не может быть объективной.
- Ох, ох, образец человеколюбия! – заговорил Эрнест. - Насколько я понял, получив некоторую информацию, ваше человеколюбие десятилетиями было обращено в основном к самой себе. Ведь у вас нет детей. Да?
- При чем это? Зачем вы касаетесь моей беды? У меня умерла совсем крошечная доченька, а потом, к сожалению, я не смогла родить. Долго мы с Мишей не теряли надежду, но она не оправдалась. В чем же вы меня обвиняете?
- Комфортную жизнь вы себе устроили с вашим Мишей. Почему-то не стали никого усыновлять, успокоились на бездетности. Вот оно – всё ваше человеколюбие.
- Какой же вы гадкий человек! – вступил в перепалку Миша. – Как вам не стыдно лезть в наши души, в нашу судьбу?! Что вы знаете о нашей жизни, позволяя себе мерзкую бесцеремонность?
Он заметно побледнел, а Галя вдруг разрыдалась, уткнувшись лицом в его плечо.
- Мы всю жизнь старались нести людям добро, - продолжил Миша, - и люди были нам признательны. Люди уважали и любили нас. Но не хочу вас ни в чем убеждать, ведь вы единственный понимаете, что такое хорошо и что такое плохо.
Ваша миссия – быть прокурором среди нас, жалких людишек. Не так ли?
- Вам очень хочется быть прокурором, но удалось стать лишь хамом, - сказал, зачем-то сняв очки, сибиряк с Ангары Володя. – Я очень рекомендую вам сейчас же удалиться.
- Мне забавна наша дискуссия, - вдруг невозмутимо улыбнулся Эрнест. – Понимаю: нам всем следует похвалить творение Михаила. Но, увы, комплиментарное обсуждение много хуже, чем "хранить молчанье в важном споре". Вы, как мне кажется, насыщены патокой, а я – такой уж: сложный, неудобный. Но не унываю, поскольку верю Достоевскому, который писал, что в сердцах живых, не плакатных людей происходит битва Бога с дьяволом.
- Битва в вашем сердце дурно пахнет. Поэтому хватит демагогии – удалитесь, пожалуйста, - очень жестко повторил Володя.
- Ну, а с вами, добронравный вы мой, у нас еще найдется, о чем побеседовать, - вяло ответил Эрнест и пошел к выходу.
7
Утро предвещало дневную жару. Небо безоблачное, нет никакого ветерка, солнце уже начало печь голову, и, казалось, вся природа затаилась в ожидании его скорого буйства.
В половине десятого, после завтрака, Маргарита вышла на террасу столовой, где увидела Эрнеста. Сразу заметила, что он слегка навеселе. Поздоровались. Он взял её под руку и отвел в сторону.
- Я жду вас, самая милая женщина нашей компании, - объявил он.
- Спасибо за комплимент. Но почему-то в нашей компании вы какой-то "гадкий утенок", все уже опасаются вас. Не пойму я вашего настроя: ведь не было никаких обид с нашей стороны... И, кстати, нет среди нас таких, кто не отдал бы свою трудовую жизнь России. И если мы сегодня живем в новой стране, то вовсе не американская колбаса – причина этому. Кстати не люблю её и никогда не покупаю. Никто из нас в России всерьёз не голодал. Просто в жизни каждого сложились определенные обстоятельства, которые стимулировали отъезд. Кто-то хотел воссоединения семьи. Кто-то устал от проявлений антисемитизма и опасался его взлёта в будущем. Кому-то было необходимо решить медицинские проблемы. Кому-то было тошно от ельцинского экономического хаоса и развала тех дел, которым отдавал себя десятки лет... А у кого-то, возможно, возникло желание провести остаток жизни в более цивилизованной стране, в новой обстановке, освежить душу. Во всём мире люди имеют право сменить страну проживания, если ощущают такую потребность – и никто их при этом не оскорбляет. Хемингуэй, например, выбрал Кубу. И разве плохо, что такая возможность появилась у россиян?
- Не агитируйте меня, милая женщина. Вы умеете красиво говорить, но меня не может не раздражать то, что, удобно устроившись в благополучной стране, вы все стали этакими счастливыми паиньками, словно вернулись в отрочество. Ну, нельзя, поймите, в нашем возрасте быть такими юными!
- Да, пожалуй, мы здесь даже помолодели душой. Ну, и что?
- Один великий философ написал: "По сути, единственное, что можно сказать о цели человека в этой жизни: он должен родиться, чтобы умереть ДРУГИМ". Вы же, повторюсь, выглядите столь же наивными подростками, как и 55 лет назад. А ведь каждый человек прошел через смерть близких и друзей. И мы, немолодые люди, понимаем, что нас ждет в ближайшем будущем тот же великий и последний в этом мире экзамен. И что? Надо ли верить лжи Горького, что человек рожден для счастья, как птица для полета? Вот, например, для моего горьковского счастья зарубили саперной лопаткой самого светлого, замечательного, мудрого человека, которого я знал – православного священника отца Александра Меня. А моего друга Гришу Подгурского, правозащитника, отравили в поезде. И как же я должен воспринимать ваше умиротворенное, светлое мироощущение?
- Я бы на вашем месте порадовалась, что встретила в жизни что-то хорошее, - сказала Маргарита уже не столь уверенным голосом, каким произносила недавний монолог.
- Меня волнует не проблема человеческого выбора между хорошим и плохим, или, в более привычной для меня терминологии, между добром и грехом. Увы! Нам в жизни очень часто приходится выбирать между одним грехом и другим грехом. Вот вам ещё один реальный эпизод для счастья. Лежит сейчас мой однокашник в больнице. У него вырезали в т о р у ю почку. Он лежит, присоединенный к искусственной почке и, как вы понимаете, достать ему, семидесятилетнему старику, почку для пересадки – это проблема. Если достанут – отнимут её у какого-нибудь молодого человека или ребенка. И радоваться будут и однокашник, и его близкие, что кому-то голову случайно автомобилем или топором раскроили. А нет – он будет вынужден каждые 2 - 3 дня чиститься. И все равно не протянет долго с искусственной почкой. Она калечит организм. Вон, даже Андропову надолго обеспечить жизнь не смогли. Так что, реально – живой труп... Вы счастливы?.. Хотите и ещё кое-что расскажу?
- Нет, не надо Эрнест...
Маргарита задумалась, молча глядела куда-то вдаль – минуту, а быть может, и дольше. Затем печально улыбнулась:
- Вы правильно сказали, что каждому из нас довелось пережить смерть близких и друзей. Но разве это означает, что мы должны забыть радости жизни? И разве можно будет винить вашего однокашника, если ему пересадят почку кого-то погибшего – и он станет радоваться жизни? Нет, я не могу разделить ваше угнетенное, недоброе состояние, уж простите...
Вдруг Эрнест положил ладони на плечи Маргариты и как-то хищно улыбнулся. Маргарита отодвинулась от него, и ему пришлось опустить руки. Затем приблизился к ней и тихо заговорил:
- Я не буду больше о грустном... Рита, мы взрослые, уже немолодые и одинокие люди – нам некого обманывать вольным поведением.
Маргарита взволнованно насторожилась, а Эрнест продолжал:
- Кстати, долго жил я с гражданской женой – прогнала меня два года назад. Я, видите ли, стал невыносим... Да, к сожалению, пью часто... Обитаю теперь в семье брата... Пока не выгоняют... Так вот что хотел бы вам сказать, коль уж вы не желаете забывать радости жизни. Известно, что две радости являются для человека бесспорными – вкусная еда и секс. С едой здесь, вроде бы, всё в порядке. Ну, а вторым мы здорово обделены, к сожалению. Я прошу вас, приходите ко мне потихоньку сегодня ночью, после двенадцати – не пожалеете, я ещё в полном порядке.
- Знаете, Эрнест, одно время я не пропускала мужчин – спасалась от тоски. Но сейчас, извините, у меня не то настроение. Моя душа расположена к другому человеку.
- К Евгению что ли?
Увидев, что она кивнула головой, воскликнул:
- Как же вы наивны! Ведь он явно клеится к поющей врачихе Лиде, хочет начать с ней гастрольную деятельность.
- А мне верится... Мы с ним начинали в одной песочнице, в Ленинграде... В какой-то мере родственные души... А теперь оба одиноки... – её голос чуть дрожал. - Кстати, вот и он! Мы с ним едем в город за некоторыми покупками к нашему юбилейному застолью.
Женя быстро шел от их дома к столовой. И одновременно подъехал микроавтобус, который раз в день возит желающих в ближайший городок за покупками и обратно.
- Жаль... Но – успеха! - сказал Эрнест, и Маргарита уловила даже теплоту в его голосе.
...В микроавтобусе, кроме Маргариты и Жени, были только американцы – так русскоязычные иммигранты обычно называют всех англоязычных жителей Соединенных Штатов. Поэтому можно было свободно беседовать, словно никого рядом и не было.
- Ты какая-то возбуждённая, - внимательно заглянул ей в глаза Женя. – Опять этот тип наговорил какие-то гадости?
- Сейчас, Женечка, сейчас. Давай чуть-чуть помолчим. Мне надо собраться с мыслями... Женя послушно начал смотреть в окно. Подумал о том, что северо-восток Америки удивительно красив... Другие мысли не возникали, и он тупо ждал, когда Маргарита заговорит.
- Женя, - наконец раздался её голос, - скажи мне, пожалуйста, у тебя есть... женщина?
"Вопросец, однако..." - недоуменно подумал он и ответил:
- Чего нет, того нет.
И вдруг услышал:
- Давай поженимся!
Он растерялся. Понял, что возник нешуточный момент, когда бросаться словами нельзя, каждое должно быть уместным, продуманным. Рядом очень хороший, очень искренний человек. Да ещё страдающий от одиночества. Он опять стал смотреть в окно, только более сосредоточенно. Маргарита молчала. Её лицо покраснело. Он не замечал этого. "Какое неожиданное предложение! – недоуменно думал Женя. – Она милая, беспокойная, заботливая... но я совершенно не готов к такому решению..."
- Риточка, почему... так внезапно? – тихо спросил он. – У тебя душа отчего-то болит? Скажи, что произошло. Скажи, пожалуйста.
- Да всё, вроде бы, идет нормально. Но подумай, Женя, вот о чем, - и она заговорила почти словами Эрнеста. - Мы немолодые люди и понимаем, что нас ждет в недалеком будущем последний в этом мире экзамен... Неужели доживать в одиночку? Страшно... Мы ведь земляки, ленинградцы, а значит, просто не можем не понимать друг друга... Или я ошибаюсь? Муж-то перестал меня понимать. Но он спился, деградировал – это особый случай...
Женя долго молчал.
- Ты, наверное, обидишься, Риточка, но я прошу тебя: давай возобновим эту тему позже – я сам скажу когда. Не знаю, поймешь ли ты меня, но сейчас в моей душе живет Лида, и нечего не могу с собой поделать.
- Но ведь ты знаешь...
- ...что она замужем? Нет, я никогда не разрушу её семью, да и возможно ли это в нашем возрасте? Не об этом речь. Я хочу быть её близким другом... не более. Что тут поделаешь? Возможен только один вариант: стать другом семьи, а какие-то избыточные чувства запереть глубоко в сердце... Мы же знаем отношение Тургенева к Полине Виардо или Александры Коллонтай к Ленину... Впрочем, не ведаю, что будет в моей душе через месяц, через полгода. Но сейчас в ней нет того, что позволило бы сказать тебе: да.
Теперь надолго замолчала Маргарита. И в конце концов Женя не выдержал её молчания:
- Прости меня, Риточка. Я не мог тебе врать... Давай подождем. Ладно?
- Не мучайся, дорогой мой человек, - она вдруг легко и мило улыбнулась, – я всего лишь пошутила. Просто немного скучно стало. Забудь наш разговор... Но другом моим будешь – никуда не денешься!
8
- Нет, Эрнест, я решил не обижаться на вас. Вы и без этого, чувствую, очень обижены судьбой... а скорее, самим собой. Вам всё время что-то мешает жить, причем это ваши собственные атрибуты, словно у плохого танцора... сами знаете что.
Это говорил Женя, который медленно шел с Эрнестом после ланча к их бунгало на маленьком холме. Эрнест был совершенно трезв и, как обычно, удрученно задумчив. Он сказал:
- И всё же не могу понять, чего это вы все сюда понаехали. Что вы тут реально нашли... кроме колбасы? Лично меня уже тянет назад, хотя я здесь только месяц. Тоска здесь! Постоять бы сейчас в очереди у московского пивного ларька и поговорить с теми мужиками о последнем футбольном матче!
Женя усмехнулся и неожиданно предложил:
- А хотите, я вам, как любителю поэзии, прочту кое-что из любимого мною Ильи Сельвинского?
- Это не мой кумир, извините.
- И всё же... Мне кажется, если бы он знал вас, то посвятил вам это маленькое стихотворение... Вы-то зачем приехали сюда? Ничего светлого не приобрели для своего настроения и методично портите его другим. Где та земля, которую вы любите? Есть ли она? Вот я уехал из России, потому что мне стало невыносимо тоскливо после потери жены, при этом меня ждал здесь любимый сын. Я надеялся, что на душе полегчает. Ошибся или нет – моя проблема, но важно, что у меня есть любимая Сибирь, мой родной Ленинград, ставший родным Новосибирск. Всё это – в моей душе навсегда. И пусть судьба моя на старости лет оказалась сложнее, чем могла бы быть, останься в живых Маша, мне есть, что любить на российских просторах... А к тому же, стараюсь уважительно познавать эту великую страну – Америку.
- Какие вы все правильные! От сытости и благополучия что ли? Впрочем, вы обещали стихотворение, а забрели куда-то в сторону.
- Да, вы правы. Пожалуйста:
Он ходит с тоской патриота-борца:
- Как скучно, ребята, в Европе!
Сейчас бы тово... похлебать борща
Такого, какой в Конотопе.
Да разве водятся здесь такие
Средь ихних пошлых вещей?
Болеет возвышенной ностальгией
Патриот конотопских щей.
- Ну, поддел, дорогой, поздравляю! – бесстрастно произнес Эрнест. – Только дешево это, как и весь ваш Сельвинский. Не понимаете вы меня. Борщ для меня – дело двадцать пятое. Просто не люблю я вас, благополучных халявщиков, пасущихся на сочном американском лугу.
- Мы благодарны Америке за её заботу о стариках, даже о тех, которые не трудились для неё. Но не будьте наивным: наше благополучие зарабатывается огромным трудом поколений наших детей и внуков на благо этой страны. Всё – в разумной гармонии... Впрочем, бессмысленно вас агитировать – вы слышите только свою мрачную душу.
Они уже подходили к своему домику. На крыльце показалась Лида, буквально излучающая вдохновение. Она быстро подошла к ним и взяла под руку Женю:
- Ну, что, пора провести генеральную репетицию?
- Пора, Лидочка. Я пришел за вами.
- Ну, ну, репетируйте, если вам это так необходимо,- покачал головой Эрнест. – Лично я уже готов к выступлению. Возможно, тоже порепетировал бы, да не с кем – вот беда.
Но Лида с Женей, видимо, уже не слышали его. Во всяком случае, реакции не последовало. Они быстро уходили в сторону танцевального зала. Глядя им вслед, Эрнест размышлял: "Радостные, как придурки. Таких вот Козьма Прутков имел в виду, когда советовал: если хочешь быть счастливым – будь им... А чему радуются? Тому, что выступят перед несколькими старперами и те им поаплодируют? Конечно, но не всё так просто у этой парочки... Поверь, дорогой, я смогу помешать тебе клеиться к замужней женщине. И, возможно, к тебе вернется пощечина, которую ты лихо отвесил мне недавно..."
...В этот раз Лида пела с каким-то особым душевным подъемом, проникновеннее, чем прежде. Это повлияло и на аккомпанирование. Женя бережно и вдохновенно отслеживал трепетную работу её души. Исполнив два намеченных ранее романса, они некоторое время молчали, очарованные собственным творчеством. И благодарно посмотрев ему в глаза, Лида сказала:
- По-моему, мы настоящие молодцы – я ощущаю восторг! А вы?
- Только бы спеть так же на юбилее! Я, честно говоря, не ожидал, что у нас возникнет такое душевное единение. Мы ведь, вправду, могли бы радовать романсами русскую Америку. И у самих жизнь, повторюсь, стала бы красивее и интереснее.
- А я уже сказала мужу о вашей идее. Она ему понравилась.
- Какая же вы решительная! Не заревновал?
- Смеетесь? Мы уже отпраздновали золотую свадьбу – поженились на третьем курсе Иркутского мединститута. Вместе поехали работать в Братск, вместе организовывали там медицинское обслуживание, стали известными в области специалистами. Володя защитил докторскую. Я, как могла, помогала ему в подготовке, но всё же он очень понервничал и перенапрягся. И случился инфаркт. Это было двадцать лет назад. Ну, а затем, тьфу-тьфу, все нормально. Мы с детьми очень берегли его на первых порах, пока не восстановился достаточно... Нет, Женя, теперь ревность бессмысленна... Да и раньше мы этим не страдали. Я всегда любила дружить с мужчинами больше, чем с женщинами – они проще и надежнее. Володя тоже становился их другом...
Женя подарил ей открытую, теплую улыбку и произнес:
- Я давно замечаю, что в реальной жизни большинства людей пошлости меньше, чем нам показывают в современных сериалах. Для меня очень важно то, что вы рассказали. И я буду счастлив стать другом вашей семьи. Но – что тут поделаешь! – самые нежные чувства я обречен испытывать... к вам, Лидочка. Я, пожалуй, прочту вам замечательное стихотворение Сельвинского – люблю этого поэта. Одно читал сегодня Эрнесту, хотел его кольнуть, а это – совсем другого типа. Ладно?
- Да... - не очень уверенно ответила она.
- Только воспринимайте его с улыбкой... Оно называется "Трицератопс":
В древнейшем мире, когда потоп
Еще и не снился эрам,
Жил на земле трицератопс,
Он был исполинским зверем.
Веками ревел в косматую тьму.
Но время его отлетело...
Чудовище вымерло потому,
Что башка
перевесила тело.
Он в горы унес
торжественный вой,
Но в кратер вулкана сверзся.
А я погибаю, друзья, оттого,
Что меня перевесило сердце.
Мне кажется, оно написано про меня... Но это все, конечно, не больше чем шутка. Пусть и немного грустная. Тут впору слегка перефразировать Веронику Тушнову: "Что нам грустить: живем любя. Хоть ты другого, я тебя".
- Женя, я немного смущена. Давайте спускаться на землю. И будем на ней хорошими друзьями. Знайте: мне очень приятно наше общение...
...А Эрнест, проводив взглядом Лиду и Женю, направляющихся на свою генеральную репетицию, вошел в бунгало и постучал в дверь комнаты Владимира и Лиды. Прозвучал голос Владимира: "Заходите".
Он лежал на кровати и читал какую-то книгу.
- А вы ничего не готовите к золотой свадьбе соседей? – спросил Эрнест.
- Нет. Я, к сожалению, никудышный деятель искусств.
- Но вашу супругу, как я вижу, влечет к истинным деятелям этой сферы.
Владимир улыбнулся:
- Садитесь, пожалуйста, - вот стул. Вы имеете в виду её репетиции с Женей?
Эрнест сел на стул под окном, находящимся почему-то высоко, под самым потолком. "Охраняют тайну личной жизни, козлы", - подумал Эрнест и ответил:
- Естественно. Вас их контакты совсем не смущают?
Владимир весело засмеялся:
- Вы сами, может быть, хотели бы готовить с ней исполнение романсов? Я, например, не могу ей помочь. Ну, а вы можете предложить свои услуги – воля ваша.
- Нет уж, простите, в хахали к замужней женщине набиваться не буду. А известно ли вам, что они уже планируют совместные гастроли чуть ли не по всей Америке?
- Лида мне говорила, что они хотели бы давать концерты для русскоязычных американцев. Чем это плохо? Знаете ли, во многих людях десятилетиями дремлют невостребованные таланты. И в таком, несколько тревожном состоянии они занимаются другими, подчас очень важными и даже любимыми делами, чем приносят людям немало пользы.
Владимир поднялся, сел на кровати, спустив ноги на пол, в тапочки, помолчал и продолжил:
- Но дремлющий талант продолжает жить и тревожить. Вы не заметили, что здесь, на американской земле, немало наших стариков, завершивших свою многолетнюю карьеру, начинают участвовать в театральных постановках, писать книги, заниматься журналистикой или живописью? Многие люди многогранно талантливы, и если они могут реализовать новые грани, это приносит им большую радость. Вот Лида моя любит и умеет петь, люди с удовольствием слушают её пение. И пусть поет...
- А если она влюбится в холостого и эмоционального Евгения? Вы-то с ней уже не коллеги по делам, а они вдохновенно творят вместе!
- Эрнест, позвольте мне не обсуждать эту тему. Мы с ней, если хотите, коллеги по многолетней судьбе. Нас связывают любовь, дружба, дети, свершения – и я верю в силу этой связи. Но она ведь живой человек – у неё должны быть и моменты иного вдохновения. Вы читали "Голубую чашку" Гайдара?
- Вы, наверное, и сейчас Гайдара читаете? У меня впечатление, что я попал в пионерский лагерь.
Эрнест встал и, не попрощавшись, вышел из комнаты.
9
- Розочка, - сказал Арон, и на лице профессора она увидела очень редкую в последние времена улыбку. – Милая, я очень остро ощутил, что человеческое тепло – это самое волшебное лекарство. Каких замечательных людей мы здесь обрели! Как они стараются сделать нам сердечный праздник! Ты чувствуешь? Я, конечно, не вполне осознал, что именно они готовят, но какая-то трогательная подготовка постоянно ощущается.
- Маргарита всех взбаламутила, эта неугомонная землячка с Васильевского острова... Она уже как родная... наша... питерская...
- Нет, все они – чудесные люди. Поверь, я просто ожил в тепле их сердец... Этот странный Эрнест не в счет... хотя он вполне ощутимая ложка дегтя. Что-то гнетёт его в жизни. Чувствую – неудачник, не радует его прошедшая жизнь. Видимо, пробежал мимо предназначенной ему судьбы в суете, в мельтешении... Знали мы таких. Все они, естественно, безрадостные, но он очень уж рассержен на всё и всех... Эх, не хочу сегодня об этом думать. Нынешний день должен быть у нас светлым: сегодня – ровно 50 лет с того дня, когда мы стали жить вместе! Помнишь ЗАГС на Петроградской?.. Вспомни, как мы впервые вошли в с в о ю комнату. Мои родители выделили для нас с тобой одну из двух смежных комнат нашей семьи в коммуналке, а сами разместились в проходной комнате... Ты им очень понравилась... Уже не верится, что всё это происходило наяву, так много было всего за полвека...
- Всё я помню, - сказала Роза, почему-то вздохнув, и светло, почти по-юному улыбнулась. – Как я рада, что у тебя на душе сейчас хорошо и спокойно! Как рада!.. Ты не можешь представить...
Этот разговор происходил в их комнате перед завтраком. Начинался предпоследний день отдыха в кемпе. Погода баловала отдыхающих: на небе ни облачка. Завтра, благодаря энтузиазму их чутких соседей по бунгало, состоится юбилейный обед в танцевальном зале (администрация уже дала на это согласие), а на следующее утро – отъезд домой, в Нью-Йорк. Отъезд с огромным, бесценным обретением – новой, рожденной здесь дружбой.
Вдруг раздался стук в дверь.
- Пожалуйста! - откликнулся Арон.
Дверь распахнулась, и в комнате оказались все новые друзья: землячка по Петербургу и соседка по Нью-Йорку Маргарита с огромным букетом цветов, музыкант из Новосибирска Женя, врачи из Братска Владимир и Лида, инженеры из Казани Миша и Галя. Все они тепло улыбались. Маргарита торжественно и выразительно посмотрела на Владимира. Он зачем-то погладил свою абсолютно лысую голову и начал речь:
- Дорогие Розочка и Арон! Мне было заявлено: ты, дескать, профессор – вот и поздравляй другого профессора и его супругу от имени всех нас. Дорогие мои! Завтра у нас будет юбилейное застолье – и мы скажем вам много хорошего. Но годовщина-то вашей супружеской жизни именно сегодня. Поэтому не можем отложить все поздравительные слова на завтра. Мы принесли вам этот, по-моему, неплохой букет... Маргарита, прошу!
Маргарита вручила цветы Розе и крепко поцеловала её и Арона в обе щеки. А Владимир продолжал:
- Знаете, друзья, нам с Лидой уже довелось пройти такой рубеж. Он очень приятный, волнующий, но совершенно не страшный. За ним есть главное для каждого из нас – жизнь! Она продолжается. И пусть в ней будет побольше радостных моментов и поменьше грустных. Залог этому – пятьдесят лет вашего непростого, но наполненного трудными и интересными делами совместного пути. И мы, как сможем, постараемся дарить вам в будущем только радостные моменты жизни.
Роза и Арон стояли, явно смущенные и взволнованные неожиданным визитом новых друзей, и это мешало им свободно и легко улыбаться, хотя улыбка всё же постепенно одолевала их невольную скованность. Оба стройные, с прямыми спинами, интеллигентными лицами, густыми, совершенно седыми волосами, они казались неким символом строгого, подтянутого Петербурга, их родного города.
- Спасибо, дорогие, - сказала Роза, и её лицо наконец озарилось широкой, светлой улыбкой.
Арон подошел к своей кровати и взял лежащий на ней лист бумаги, свернутый пополам.
- Я тут вспомнил молодость и написал маленькое стихотворение, посвященное вам, дорогие мои. Думал прочесть его завтра за нашим столом, но теперь не могу сдержаться... Очень волнуюсь... Даже Розочке не успел показать. Но отступать некуда.
Он развернул листок.
- Послушайте и будьте, пожалуйста, снисходительны:
Мы все – из разных дел и судеб,
Но новой связаны судьбой –
Мы все друзья!
И пусть не будем
Мы знать теперь судьбы иной!
И вот уж чувствую, что, вроде,
Взяв у депрессии права,
Стремленье к жизни
в сердце входит
Через стремленье сердца к вам!
Гости дружно зааплодировали. Глаза Арона увлажнились, ему пришлось приложить к ним носовой платок, который, по российским традициям, был не бумажным, а тканевым.
- Большое спасибо, и на сегодня – всё! – заявила Маргарита. – Завтра в час дня ждем вас в танцзале. Форма одежды свободная, настроение сугубо праздничное. Всё понятно?
Роза и Арон, благодарно глядя на своих гостей, кивали головой, и это выглядело больше, чем согласием, – признательным поклоном растроганных до глубины души людей.
- Эрнест сообщил нам, что у него сейчас срочный разговор с Нью-Йорком – он зайдет после завтрака.
Да, он не обманул и после завтрака пришел в комнату Розы и Арона. Было видно, что он уже навеселе. В руках у него была начатая бутылка коньяка и три уложенных один в другой одноразовых стаканчика.
- Поздравляю вас, юбиляры супружеской жизни! – воскликнул он. – Остальные ваши соседи приходили к вам с цветами. Я не люблю повторений – и принес, думаю, не менее существенный объект – вот эту бутылку прекрасного французского коньяка. Грешен – продегустировал. И теперь уверен, что вам понравится.
- Спасибо, Эрнест, за поздравление, - сказал Арон, - но не хотелось бы пить в утренние часы.
Роза достала с полки коробку шоколадных конфет, положила её на стол и открыла:
- Я вот что предлагаю, Эрнест. Вы пьете за наше благополучие любую приятную для вас порцию, а мы, как говорится, пригубим. И дружно закусим конфетами. Обещаем, что завтра, за общим столом будем решительнее. Ладно? А за ваше внимание мы искренне признательны.
Эрнест вздохнул:
- Я примерно этого и ожидал. Некомфортно мне со всеми вами, уважаемые. Ну нельзя же быть до такой степени правильными! Помнится, Достоевский писал приблизительно так: "Широк человек, широк, в нем и идеал Мадонны помещается, и идеал Содома... В нем дьявол с Богом борется, а поле боя – сердца людей!". А вы – из реальной жизни или с плаката? Где диалектика ваших сердец?
- Видите ли, Эрнест... В них сейчас не борьба, а гармония. Мы с Розой благодарны судьбе за её чудный подарок – тех людей, которые вас так сильно разочаровывают. Для нас они ценнее, чем врачи – я не преувеличиваю. Доброе слово – подчас важнейшее лекарство... А знаете, почему вы противостоите всем нам? Мне кажется, мы были более целеустремленными в делах, мы искали себя не по цитатам из Достоевского, и судьбы наши попросту – состоялись. А что касается сложностей жизни, переживаний, ударов судьбы... Ну, пожалуйста, не карикатурьте нас – этого в наших судьбах, конечно, было не меньше, чем в вашей. Но мы, несомненно, менее капризно строили свои судьбы. И сегодня думаем о них спокойно и даже гордо. Вас же тревожит своя судьба – и все мы, простите, представляемся в чём-то провинившимися перед вами.
- Вы мыслитель, и это приятно, - заметил Эрнест. – Чёрт с ним, коньяком! Я, конечно, сейчас выпью стаканчик за вас с Розой, а затем давайте немного погуляем по лесу – очень хочется побеседовать с умным человеком.
...Они вдвоем неторопливо брели по безлюдной лесной дорожке, заросшей травой. Арон, откликнувшись на просьбу Эрнеста, охотно и долго рассказывал о своей жизни. Воспоминания согревали его душу... Вдруг Эрнест прервал его рассказ:
- А можно мне вставить несколько слов?
- Конечно.
- Прямота – мой незыблемый принцип. Хочу сделать три замечания. Во-первых, ваша судьба, конечно, не сложилась бы столь благополучно, если бы вы не были коммунистом. Но уж позвольте мне считать всех коммунистов нашего поколения (и бывших и нынешних), в сущности, подонками. Для меня их выбор равносилен тому же, что примкнуть к фашистам. Во-вторых, какой вы к чёрту воспитатель молодежи, если не смогли удержать собственного сына от оголтелой любви к деньгам и грязной российской коммерции! И наконец, в-третьих. Зачем вы согласились на этот дешевый фарс с вашей "золотой свадьбой" всего лишь через год после гибели сына? Этот "пир во время чумы" – нелепость... Впрочем, я вам, несомненно, не указ...
Арон вдруг замер и побледнел. Сел на большое поваленное дерево. Медленно произнес, тяжело и часто дыша:
- Ваша "прямота" примитивна, болезненна и жестока... Не поискать ли вам где-нибудь... для блага окружающих... цитату и о том, что прямота и бесцеремонность – очень разные вещи?.. Думаю, бесцеремонность – это прямота минус благопристойность... Простите, я неважно себя почувствовал... Посижу немного, а вы возвращайтесь один... Я – попозже...
- О, какое изящное мышление! Вы, несомненно, опоздали родиться!.. Ну, что ж, посидите, подумайте. А я вот почувствовал, что тоска контактов со всеми вами доводит меня до запоя...
И Эрнест пошел обратно, к кемпу...
10
Наступил день празднования золотой свадьбы Розы и Арона. Солнечным утром русскоговорящая команда из бунгало, приютившегося на холме под кронами ароматных сосен, дружно собралась в столовой за завтраком. Задерживались только виновники торжества, и все восприняли эту задержку благосклонно: сегодня юбилярам разрешается всё. Все обратили внимание и на отсутствие Эрнеста за своим столом.
Маргарита уже напомнила директору кемпа, что, согласно их договоренности, не позднее половины первого в танцевальный зал должны быть перенесены четыре раскладных стола и десять стульев, а ланч их компании следует подготовить на вынос. Она также пригласила директора принять участие в их празднике. Директор кемпа, молодой, лет тридцати пяти, симпатичный смуглый парень, пообещал зайти...
- Роза идет, - заметил, глядя в окно, Женя. – Почти бежит.
- Опаздывает, - пояснила Галя из Казани. – Сейчас должен и Арон появиться.
Но когда Роза, бледная, с ужасом в глазах, подбегала к их столу, всем стало ясно, что произошла какая-то беда. Она беспомощно сложила руки на груди и тихо произнесла:
- Арон умирает... Мне показалось, перестал дышать...
Маргарита среагировала мгновенно:
- Володя и Лида, врачи, быстро с Розой – к Арону! Я – к директору, вызовем скорую помощь. Остальные оставайтесь здесь – там толпа не нужна.
Роза вдруг покачнулась, Володя поддержал её и посадил на свой стул. От воды она отказалась. Через две – три минуты смогла встать...
...Скорая помощь не понадобилась. Когда появилась и уже до этого, когда пришли Роза с Володей и Лидой, Арон был мертв...
Вскоре на специальной машине увезли его тело. От Розы не отходила медсестра кемпа. Роза в застывшей позе, молча, сгорбленная, сидела на своей кровати. Сидела без слез, глядя в одну точку. Маргарита попросила Володю с Лидой и медсестру оставить её с Розой один на один.
...Позже, через несколько часов, из кемпа в Нью-Йорк выехали две машины. Легковую вел директор кемпа, а за ним сидели Роза и медсестра. В микроавтобусе находились новые друзья Розы. По дороге Маргарита сообщила им о том, что Роза ей поведала.
Арон пришел из леса после прогулки с Эрнестом один и в очень плохом состоянии. У него была одышка, появился необычный – сухой, отрывистый – кашель, он держался за сердце. Испуганная Роза порывалась обратиться за помощью, но он категорически запретил. Дескать, завтра праздник – и нечего огорчать людей. Просто его очень расстроил подлец Эрнест, но это скоро пройдет, а уж за ночь – наверняка. Видно, болело сердце – попросил валидол. Через час принял валокордин, капель сорок. Обед проспал. Попросил Розу принести его ужин домой, а всем сказать, что он спокойно отдыхает перед завтрашним днем. Поел, как показалось Розе, с аппетитом, затем почитал за столом газету и сказал, что хочет сегодня поспать подольше, поэтому ляжет прямо сейчас. Видно, очень надеялся, что за ночь ему станет лучше.
Лучше не стало. Утром опять – такой же кашель. Роза сказала, что самому больше лечиться нельзя, надо вызвать врача. Но Арон, приняв валидол, попросил подождать еще часок – обязательно должно стать лучше. Роза просто растерялась: никогда раньше с ним ничего подобного не происходило. И согласилась подождать один час. Но скоро кашель усилился, Арон стал задыхаться. Вдруг повернулся на правый бок и затих... Перестало улавливаться дыхание...
Вот что рассказала Маргарита через несколько часов в микроавтобусе. А в то утро, побыв с Розой наедине, она вышла из комнаты, попросила медсестру вернуться к Розе и почти шёпотом, быть может, только для себя, сказала:
- Убить бы следовало этого гада Эрнеста. Он своим поганым языком отнял жизнь у Арона. Но как доказать?..
Перед ней молча стояли Владимир с Лидой, Женя, Миша с Галей. Издали на них поглядывали другие отдыхающие. Кемп уже знал о случившемся, но никто не позволял себе бестактно подойти к ним и начать расспросы. Эрнеста не было видно.
Неожиданно подъехала легковая машина и остановилась у их холма. Из неё вышел пожилой грузный мужчина с пышной седой шевелюрой, поднялся к их бунгало, поздоровался и спросил по-русски:
- Вы не скажете, в какой комнате обитает Эрнест?
Заглянув в ту комнату, он вышел с удрученным видом и сказал:
- Так я и ожидал: у него запой. Лежит в свинском состоянии с мутными глазами. Песни не орал? Иногда он любит таким образом сотрясать воздух, но, видимо, сейчас у него не столь мажорное настроение.
- А почему вы здесь появились? – хмуро поинтересовался Женя.
- Надо забрать Эрнеста. Он приехал ко мне в гости из Москвы на месяц. Но уже дней через десять жена взмолилась, чтобы я что-нибудь придумал и выселил его хоть на какое-то время. Общаться с ним действительно невыносимо: злоба, скулеж, развязность... и пьянка. В этом он весь! Ну, я и придумал его недельный отдых в этом кемпе – дескать, для разнообразия. Вижу, вы приличные люди, и мне жаль, если он портил вам отдых.
Гневом вспыхнули глаза Маргариты, но она промолчала.
- Зачем же вы его пригласили в Америку? – продолжил Женя свой допрос.
- Сглупил. И проклинаю себя за это. А жена меня – вдвойне. Не знал, какой он теперь и клюнул на его просьбу. Америкой, видите ли, подышать захотел... Мы давным-давно вместе учились в институте. Он был, вроде бы, нормальным парнем. Умный, начитанный, спортивный, пил не больше других. Вот только очень любил женщин, в этом равных ему не было. Ну, ещё... не раз пускал в ход кулаки, если кто-то позволял себе неуважение к еврейской национальности...
- Тем не менее, позже принял православие, – заметил Миша, бывший начальник цеха из Казани.
- Вы знаете об этом? Да, так и было. Завел дружбу с православными священниками, имел задушевные беседы с самим Менем, который позже погиб. Это и многое другое узнавал я из его писем... Он жил в Москве, а моя семья – в Краснодаре… Мы спешно уезжали сюда – надо было спасать жену: у неё возникла проблема с печенью. Её здесь спасли...
- Ну, а чем Эрнест занимался в России? – задал вопрос Владимир.
- На это ответить непросто. Он всегда считал себя весьма многогранной личностью. Бесконечно хватался за новые дела. Учился на инженера, но хотел быть художником. В итоге всё же решил остаться на инженерном поприще, но на производстве ему было скучно. Окунулся в область технической информации, поднаторел в английском. Даже в аспирантуру поступил, но ничего в науке не создал и бросил это дело. Вот так... Знаю, увлекался дружбой с какими-то правозащитниками, был членом какого-то нелегального общества, в некоторой мере углубился в православие (к иудаизму, по-моему, интереса не проявлял). В последние годы начал писать стихи и рассказы. Говорит, что надеется издать книгу "о шальных и талантливых людях". Такие, как мы, дисциплинированные трудяги (и в настоящем, и в прошлом), его, как писателя, не интересуют... В общем, замахов было много, а серьезных ударов не получалось. Но жизнь-то почти прошла. Вот и взяло его зло, а подпитывается оно ещё и завистью Эрика ко всем, кто благополучен... Он поздновато, но всё же женился. Точнее, жил лет двадцать с прекрасной и деловой женщиной в гражданском браке, на её жилплощади. Дольше она выдержать не смогла и выгнала его. Теперь снимает комнату.
- Он сейчас вообще не работает? – спросил Владимир.
- Да, - вздохнул приятель Эрнеста, – несколько лет. Его рискнул пригреть наш однокашник, у которого есть своя фирма и успешно идет научно-коммерческая деятельность. Какое-то время Эрик неплохо работал в качестве коммивояжёра, но однажды запил не вовремя, потерял важные документы – и фирма лишилась серьезных денег. Естественно, его выгнали. Чувствую, и для вас он оказался не сахар – ещё раз выражаю сожаление.
- Эх, что о нем говорить! - вступила в разговор Галя. – Забирайте это дерьмо, чтобы и духа его здесь не было. Достал он тут всех... а одного непоправимо...
Приятель Эрнеста не смог уловить весь смысл сказанного Галей и нехотя пошел к комнате Эрнеста. Минут через двадцать он вынес из комнаты и уложил в багажник машины большой баул, а затем они появились вдвоем. Приятель практически нёс Эрнеста на себе, перекинув его руку через себя и вцепившись в нее двумя руками на груди. Эрнесту оставалось только вяло перебирать ногами по полу. Оказавшись вблизи своих соседей по бунгало, он поднял на них остекленевшие глаза и произнес:
- Ну и достали вы меня, други! Прощайте... и простите, если что не так...
Запихнутый своим приятелем на заднее сидение машины, он, по-видимому, немедленно заснул и больше не проявлял никаких признаков сознания.
Машина уехала...
В автобусе не было той стихии оживленных голосов, которая характерна для дружной компании пассажиров. Тихо переговаривались некоторые из сидящих рядом или разделенных узким проходом. А большинство просто наблюдало очаровательные пейзажи за окнами автобуса. Вдоль дороги почти непрерывно тянулись покрытые зеленым ковром густого леса холмы. Временами виднелись какие-то приземистые городки. А иногда к дороге подступали скалистые массивы горных пород. "Хоть общую геологию изучай..." - подумал Арон Александрович, бывший профессор Петербургского горного института.
Было лето 2001 года. Автобус вез группу немолодых жителей города Нью-Йорка на север штата, в довольно скромный дом отдыха, называемый здесь кемпом. Он был специально создан одной из еврейских организаций для летнего отдыха именно таких гостей. Наряду с английской речью в салоне автобуса можно было услышать и русскую. Несколько русскоязычных иммигрантов выиграли в районном центре по обслуживанию пожилых людей льготные путевки для недельного пребывания в этом кемпе. Они были представителями волны 90-х годов. Им здесь предстояло перезнакомиться, а, возможно, и подружиться.
Рядом с Ароном Александровичем, у окна, сидела его жена Роза Семеновна. Оба они выглядели истинными петербуржцами: стройные, с прямыми спинами, интеллигентными лицами. Оба – с густыми совершенно седыми шевелюрами. Скорее, были похожи на брата с сестрой. Ехали молча. Роза Семеновна с явным интересом наблюдала за всем, что проплывало за окном автобуса. Арон Александрович был задумчив и грустен.
Они приехали в Америку два года назад, и он, оторванный от любимого дела, постоянно пребывал в депрессии, которая резко усилилась через год, когда их постигла огромная беда. Их единственный сын, геолог, поддавшись лавине российского торгового предпринимательства, занялся бизнесом по реализации научно-технических новинок для нефтедобычи, а вскоре увидел, что ему планомерно "перекрывают кислород" более мощные конкуренты. Поняв, что в российском бизнесе ничего значительного не добьется, он уговорил пожилых родителей эмигрировать в Америку, где живет родная сестра Розы Семеновны, и потихоньку там обустраиваться, сам же решил последовать с семьей за ними через год-полтора, после завершения текущей довольно привлекательной торговой сделки. Но был убит в какой-то бизнес-разборке...
На предстоящей неделе Арон Александрович и Роза Семеновна должны будут пройти знаменательный рубеж – 50-летие совместной жизни. Но супруга понимала, что душевное состояние Арона вряд ли позволит отметить эту дату даже очень скромно. Впрочем, о предстоящем событии знает только едущая с ними землячка и ровесница Маргарита – женщина непростой судьбы и неукротимого оптимизма. Маргарита – их соседка по нью-йоркскому дому, и с ней, безудержно общительной, трудно было бы не познакомиться. Своё отчество она им не сообщила. Кстати, Арон Александрович и Роза Семеновна уже привыкли быть здесь просто Ароном и Розой.
Их жизнь на американской земле облегчалась тем, что Роза неплохо, намного лучше его, владела английским. Она преподавала этот язык в том же институте, где он, доктор технических наук, был заведующим, а в последние годы профессором на кафедре геофизических методов разведки полезных ископаемых. Ей было легче адаптироваться здесь не только ввиду знания языка – помогла уже сложившаяся в Петербурге привычка к пенсионной жизни. Смерть сына, конечно, потрясла её, как и мужа, но она смогла взять себя в руки: ведь требовалась повседневная забота об Ароне, особенно психологическая поддержка. В его же душе потеря сына помножилась на тоску о преждевременно, как казалось ему, семидесятилетнему, потерянной работе, которая являлась смыслом его жизни...
За Розой и Ароном сидели двое их ровесников – супруги Владимир Иванович и Лидия Израилевна. Оба в очках, оба умеренно упитанные, Владимир Иванович – с проницательным, чуть жестким взглядом и абсолютно лысой головой, а Лидия Израилевна – с очень спокойными и добрыми глазами и волнистыми коротко постриженными волосами, окрашенными в каштановый цвет.
Иркутяне, выпускники мединститута, они многие годы работали в Братске, участвовали в становлении там медицинского обслуживания, стали известными в регионе специалистами: он – хирургом, она – кардиологом. Во второй половине
90-х годов, будучи уже пенсионерами, по настоянию детей, уехали с ними от российской разрухи в Израиль, затем выиграли американскую грин-карту и перебрались в Нью-Йорк, в более прохладный климат. Вскоре и дети сменили непривычную израильскую жару на комфортную погоду канадской провинции Онтарио. Это стало по существу воссоединением семьи: бесконечное количество дешевых телефонных разговоров, взаимные визиты, учеба внуков в колледжах штата Нью-Йорк...
Лидия Израилевна слегка тронула за плечо Розу Семеновну:
- Вы, я думаю, говорите по-русски?
И, увидев её улыбку, продолжила:
- Попробуйте, пожалуйста, мое домашнее печенье. Вот, в пакете... Меня зовут Лида, а мужа – Володя.
- Спасибо, с удовольствием. А мы – Роза и Арон.
Боевая и неунывающая Маргарита ехала в первом ряду сидений рядом с Евгением, музыкантом из Новосибирска. Они хорошо гармонировали друг с другом. Худые, подвижные, с почти одинаковыми прическами, если так можно назвать гладко уложенные волосы, которые сзади связаны в пучок. И волосы-то у обоих густо-черные, явно крашеные. Оба приехали в Америку лет пять назад.
Маргарита давно ушла от мужа-пьяницы и больше замуж не выходила. Правда, откровенничала иногда так (всерьез или шутя – никому не ведомо): "Оставшись одна, мужиков старалась не пропускать". Вырастила сына, вслед за которым и перебралась в эту страну по его настоянию. Сын на пять лет раньше оказался здесь в длительной командировке по бизнесу и женился на бывшей однокласснице.
А Евгений, выпускник, а затем преподаватель и в итоге профессор Новосибирской консерватории, получил звание заслуженного деятеля искусств, временами гастролировал с фортепьянными концертами по России. Его супруга лет пять назад умерла от рака. Когда его спрашивали, зачем он уехал в Америку, Женя отвечал: "От тоски". Затем добавлял: "Здесь – та же тоска...". Его сын, приехав сюда по рабочей визе, женился на русской солистке нью-йоркского балета, остался в Америке, стал здесь востребованным композитором. Он и вызвал отца, а вскоре после его приезда уехал работать в Лос-Анджелес, по контракту с Голливудом. Ехать вслед за ним нет смысла, поскольку следующий контракт может привести сына в иной город. Вот и тоскует Женя в Нью-Йорке, преподавая детям музыку на дому и иногда выступая на незначительных благотворительных мероприятиях.
В последних рядах сидений ехали ещё двое русскоязычных – супруги Миша и Галя, бывшие заводчане из Казани (они, естественно, представлялись всем по-американски, без отчества, хотя им уже было за шестьдесят пять). Эмигрировали они, как и Маргарита, в середине девяностых, когда стало активно рушиться производство на их заводе резино-технических изделий. Он работал начальником экспериментального цеха, она – инженером ОТК. Растить детей им не довелось. 45 лет назад у них родилась дочь Сонечка, но, не прожив и года, умерла: врачи не смогли спасти ее от крупозного воспаления легких. Позже у Гали родить не получилось...
В Нью-Йорке уже жили мать Миши и семья его младшего брата – родные настойчиво их звали. А в Казани совсем не стало родственников. Думали, думали и решили ехать. Рядом с родными стало теплее и надежнее. Миша – высокий и эффектный, немного похож на поседевшего артиста Юрия Яковлева. Галя – маленькая, с кудрявой седой шевелюрой и чуть по-детски искрящимися и любопытными глазами.
Путь никому не показался утомительным. В салоне была приятная прохлада. На телеэкранах демонстрировался любимый всеми фильм "Серенада солнечной долины". За окнами не прекращались чудесные пейзажи Северо-Востока Америки, украшенного многообразием Аппалачских гор. По пути была только одна остановка, в какой-то типовой сервис-эрии (комплексной зоне обслуживания).
А через два с половиной часа пути автобус вдруг свернул на узкую грунтовую дорогу и через минут пять оказался в месте назначения – на территории кемпа. Пассажиры увидели довольно большое озеро с огороженной канатом зоной для купания. Вдоль озера, за прогулочной дорожкой со скамейками по обеим сторонам, растянулась вереница одноэтажных летних домиков с верандами – бунгало, как здесь говорят. За домиками виднелась дорога для двустороннего движения автомобилей, а за ней и за озером – густой лес. Выделялись своей величиной три дома: столовая, клуб и танцевальный зал. Перед столовой, между озером и прогулочной дорожкой, сохранена просторная зеленая лужайка, в центре которой возвышается высокий, раскидистый клён.
Автобус остановился между столовой и этой лужайкой, и всех пригласили в просторный зал столовой. На круглых столах уже находились легкие угощения. Прибывшим предложили пока разместиться за столами где попало и перекусить, после чего все будут получать ключи от своих комнат.
Русскоязычные отдыхающие, естественно, потянулись друг к другу и уселись за единым столом – благо, он был рассчитан как раз на восемь человек. Впервые они ощутили себя единой "командой", что, конечно, создавало ощущение уюта. И впереди, как им думалось, была неделя покоя и радостей. Но они ошибались...
2
Маргарита решительно заявила, что потребует размещения русскоязычной группы в едином бунгало, и группа зааплодировала её намерению, к удивлению ничего не понявших окружающих. Но опытная администрация сама проявила то же намерение – и новая "команда" пошла с ключами в свой общий летний домик.
Он, в отличие от других бунгало, стоял несколько особняком, разместившись на небольшом холме, откуда открывалась красивая панорама всего кемпа. Кроме общей веранды с длинным столом, окруженным стульями, для жильцов домика предназначалась открытая, поросшая травой полянка, оборудованная раскладными столиком и четырьмя стульями. Над полянкой и домиком нависали кроны высоких ароматных сосен. В бунгало было шесть комнат: три двухместных и три одноместных. В двухместных, естественно, разместились петербуржцы Арон и Роза, сибиряки с Ангары Владимир и Лида и казанские заводчане Миша и Галя, а в одноместных – Маргарита из северной столицы России и Женя из Новосибирска – самого знаменитого города на полноводной Оби.
- Кто же будет у нас девятым? – громко спросила сама себя Маргарита...
... Прошло около часа, и новые жители бунгало начали появляться на веранде. Первой вышла Маргарита, за ней Миша с Галей.
- Какая красота! – воскликнула Галя, любуясь пейзажем, открывающимся с их холма. И стали появляться другие, словно её голос мобилизовал их. Вскоре на веранде были все, кроме питерцев Арона и Розы. Может быть, они решили немного отдохнуть с дороги.
- Ситуация как нельзя удачная, - вдруг заявила Маргарита и обратилась ко всем:
- Друзья, прошу вас на несколько минут выйти со мной на нашу полянку.
И там продолжила:
- Здесь Арон с Розой нас не услышат – у них окна на противоположную сторону. Во-первых, я хочу, чтобы вы знали: Арон – в глубокой депрессии. Он геофизик, работал профессором в Ленинградском горном институте, был увлечен делом, но их сын, бизнесмен, из-за своих неурядиц уговорил их всей семьей уехать в Америку. Они поехали первыми чуть более двух лет назад, а он обещал приехать позже. Но после их отъезда погиб. Случилась какая-то разборка с конкурентами – и окончилась для него плачевно... Вот такое дело...
Маргарита немного помолчала, оглядела всех и, убедившись, что каждый слушает её внимательно, заговорила вновь:
- Жизнь, как вы знаете, многогранна. Через четыре дня, почти перед нашим отъездом отсюда, исполняется 50 лет совместной жизни Розочки и Арона.
- Ого! – негромко произнес Женя с какой-то загадочной интонацией, в которой угадывалась и легкая грусть.
- А что "ого"? Мы все или приблизились к семидесяти, или прошли эту дату, будь каждый здоров! Они окончили институт и поженились, а затем помчались годы в трудах и заботах, радостях и печалях. И удалось им дружно прожить полвека. Это, думаю, великая дата! У меня, например, такой не будет – ушла от мужа-пьяницы, промучившись с ним четырнадцать лет, и с тех пор холостая. Я очень рада за Розу и Арона и надеюсь, что, если уж нам посчастливилось собраться такой приятной компанией, мы сможем сделать для них скромный праздник. Организацию предлагаю поручить мне и нашему работнику искусств Евгению. Я узнала, что он пианист и был профессором Новосибирской консерватории. Есть возражения и другие предложения?
Увидев, что все по-доброму улыбаются, она так завершила свой монолог:
- Решение принято! А детали будем обсуждать в рабочем порядке. Теперь, как я понимаю, нас ждет ланч.
И вдруг на поляне появились Арон и Роза. Она, ощутив, что все находятся в каком-то добром единении, спросила с улыбкой:
- Тут что, происходило общее знакомство? А мы опоздали?
Женя принялся отвечать:
- Нет, этого пока не было. Мы ещё приглядываемся друг к другу... Обменивались первыми впечатлениями... Но поскольку до ланча еще полчаса, мы можем коротко представиться компании, если никто не возражает.
- Какие могут быть возражения? - задумчиво произнес Арон. – Нам быть вместе неделю, так что хотя бы имена друг друга надо знать. И из каких мест нас сюда занесло...
Первой доложила о себе Маргарита из Питера. Она с чуть наигранной и, похоже, шутливой грустью сообщила, что в уровне образования, по-видимому, отстает от всех присутствующих: удалось окончить только техникум легкой промышленности. Через несколько лет стала начальником отдела снабжения одной из швейных фабрик и успешно работала в этой роли до отъезда в Америку в середине девяностых.
Тогда деятельность фабрики рушилась на глазах, её помещения стали активно брать в аренду разные новоиспеченные частные фирмы. Сын Маргариты не имел страсти к коммерческой деятельности. Инженер-электрик, он хорошо знал английский язык и работал в отделе информации научного института. Видя нарастающий экономический и социальный беспредел в стране, предложил матери эмигрировать. К счастью, был приглашен работать менеджером в известную российскую коммерческую фирму, а вскоре направлен представлять её в Америке. Здесь женился, получил грин-карту и вызвал Маргариту. Его российская фирма рухнула, и сейчас сын работает по специальности в американской строительной компании, имеет дочь.
Ну, а про бывшего мужа ей рассказывать не хотелось. Был начальником цеха на фабрике, ещё в молодости спился – и она с сыном ушла от него. Никогда об этом не жалела. Вот и весь сказ...
- Ну, коль начали с холостых, позвольте следующим быть мне, - попросил всех Женя из Новосибирска.
Никто не возразил, и он начал свою короткую исповедь. Оказалось, что он, как и Маргарита, вырос в Ленинграде. И, видимо, остался бы там после школы. Но у него появился друг-ровесник из Новосибирска, приезжал летом к родным, жившим, как и он, на Васильевском острове. Они оба самозабвенно любили музыку и нередко, усевшись на ступеньках невской набережной, играли дуэтом на гитаре. Играли для себя, но обычно появлялись слушатели – и были даже аплодисменты.
Друг и уговорил Женю поступить в Новосибирскую консерваторию – дескать, для Сибири новые таланты намного актуальнее, чем для Питера. Да и вообще Сибирь – чудо: полюбишь – не разлюбишь!
Ну, и уехал Женя из Ленинграда. Окончив консерваторию, остался там же преподавать, в итоге стал профессором. Концертной деятельностью занимался слегка, больше нравилось пестовать молодые таланты.
Женился на преподавательнице той же консерватории. Жили дружно и счастливо – лучше не бывает. Но несколько лет назад она ушла из жизни – рак...
У дочери уже была своя семья, жила в своих заботах и хлопотах. А он остался наедине со своей тоской. Всё валилось из рук. Понял, что единственный шанс ожить – это крутая смена обстановки.
Приехал в Америку по вызову сына, который здесь обосновался ранее. Приехал, спасаясь от тоски, но спастись от неё не удалось. Сын с семьей – тоже музыкант – вскоре перебрался на Западное побережье – контрактная работа. А Женя учит ребятишек музыке на дому – в этом и состоит его скромная радость жизни...
Маргарита поинтересовалась:
- А где вы, Женя, жили в Ленинграде?
- На Васильевском, 11-я линия, дом 11.
У Маргариты расширились глаза, она воскликнула:
- Вы шутите?
Её вопрос показался всем довольно нелепым, Жене, конечно, тоже. Он улыбнулся:
- А что, мой ответ похож на шутку?
- Это невероятно! – воскликнула она. – Вы Женька из пятой квартиры?
- Да...
Он помолчал в замешательстве и вдруг дрогнувшим голосом спросил:
- А вы... никак... наша Ритка-сорванец?!
Она с улыбкой кивнула. И они вдохновенно бросились навстречу друг другу, обнялись. А затем Женя, продолжая обнимать Маргариту одной рукой за плечи, объявил то, что уже всем стало ясно:
- Друзья, мы росли в одном доме, мы – из одной песочницы!
И добавил:
- Я был спокойным и застенчивым, а Ритка постоянно цеплялась ко мне со всякими шуточками и проказами. Я её побаивался. В блокаду её куда-то увезли, а я с мамой оставался в городе... Вернулась она повзрослевшей, и мы друг другом уже мало интересовались.
- Ну, что, переходим на "ты"? – спросила Маргарита.
- Ещё бы! Вот уж поистине тесен мир!
Всем передалось радостное волнение Маргариты и Жени, все смотрели на них со светлыми улыбками, даже Арон потерял свой печально-задумчивый вид...
Вдруг громко прозвучал хриплый баритон:
- Приветствую тебя, малоуважаемая колбасно-еврейская эмиграция!
На веранду по короткой лестнице поднимался пожилой мужчина с чемоданом. И на голове его, и на лице произрастал густой седой волосяной покров, слившийся в нечто единое, нерасторжимое и впечатляющее. Из этого покрова торчал большой, явно еврейский нос и пронзительно сверкали глаза. Несложно было заметить, что он немного навеселе.
Его странное для Америки заявление всех несколько покоробило. Он это заметил и, было похоже, получил удовлетворение. И снова заговорил:
- Не сердитесь, господа. Я всегда говорю правду – привыкайте. Вспомните: "правда – бог свободного человека!" Меня привез приятель на своей машине. Перед выходом из машины я закусил и выпил – не обессудьте. Мое имя – Эрнест. Отчество, знаю, не используете – вы же аме-ри-канцы! Ну, а я всего лишь россиянин, приехал к приятелю погостить. И решил немного отдохнуть на природе. Определили меня, увы, "к своим". Так что сосед я ваш. А вот и моя комната.
Когда он закрыл за собой дверь, все в некотором замешательстве, молча пошли в сторону столовой.
3
- Странный тип, - произнес Арон в своей привычной задумчивости, спускаясь с полянки по холму.
- Хам! – уточнила Маргарита, а затем добавила: - Но нас много, а он один.
- Ложкой дёгтя, знаете ли... – заметил сибирский хирург Владимир. – Пожалуй, если он продолжит разнузданное поведение, дам ему в морду.
- Морда его защищена прямо-таки джунглями – вся покрыта мощной растительностью, - улыбнулся Женя.
- Ничего, почувствует – я когда-то успешно занимался боксом.
- Давайте пока о нем не думать, - предложила маленькая Галя, бывшая заводчанка из Казани. – Ведь наш отдых такой коротенький. Будем верить, что этот Эрнест его не испортит. Он же тоже приехал отдохнуть, а не конфликтовать.
- Но известно же, что кому-то в радость добрые отношения, а кому-то – возможность нахамить, унизить... – вступила в разговор сибирский кардиолог Лида.
Вдруг зазвучал красивый, густой бас Миши, очень выделяющийся из остальных голосов, не отличающихся явной колоритностью. Он решил поддержать предложение своей супруги:
- Чего мы разнервничались? Давайте – я тоже вас прошу – прекратим сейчас о нём думать… ну, а позже решим, пускать ли его в свою компанию. И нет проблемы!
- По-моему, вы правы, - оценила его слова Роза, супруга задумчивого Арона. – Жаль только, что он нарушил наше интересное знакомство.
- Ничего, познакомимся, как говорится, в рабочем порядке, - заявила Маргарита и, помолчав, добавила: - Кстати, прекрасно, что за столами только восемь мест – с нами его не посадят.
Тут они подошли к столовой. И все уже ощущали, что стали друг другу ближе.
За столом разговор, конечно, продолжился. Первым начал говорить Арон:
- Я хочу отметить, что, похоже, каждому из нас повезло с компанией. Наглых и вредных в ней, вроде бы, нет... А это для нас с Розой очень важно сейчас... Хотел даже сказать "спасительно", но воздержусь, потому что вряд ли что-то может спасти нас от нынешней печали... Но душа рядом с вами может согреться и оживиться – пустяк ли это?
После этих слов Арон замолчал и задумался. Все были готовы внимательно его слушать. Каждый ел молча и неторопливо. Роза порадовалась, что Арон тоже не забывал про еду. Почувствовав доброе внимание людей, он не смог остановить свою исповедь и продолжил делиться с ними тем, что отягощало душу.
Сначала просто представился: назвал своё имя, сообщил, что он доктор технических наук, был в Петербурге профессором знаменитого горного института, созданного ещё Екатериной II, работал на кафедре геофизических методов разведки. Затем поведал, что, к великому сожалению, их с Розой приезд в Америку оказался абсолютной и очень печальной нелепостью. Поддались уговору сына и поехали "обживать новую землю" первыми, а сын должен был приехать через год – полтора, завершив какой-то важный проект в коммерции, связанной с реализацией новой техники для нефтедобычи. Он впутался в эту коммерцию в годы ельцинской неразберихи. Впутался, оставив работу в геологической науке... Впутался, чтобы вскоре погибнуть в какой-то жестокой бизнес-разборке...
На глазах Арона появились слезы. Роза сидела с опущенными глазами и вдруг как-то некстати произнесла:
- Арон, ешь, пожалуйста...
А он продолжил свой монолог. Сказал, что ему невыносимо тяжко: оставлена любимая работа, которой посвящена жизнь, и потерян единственный сын – добрый, чуткий, с солнечной душой. Розе чуточку легче – уже привыкла быть "на заслуженном отдыхе". У него же вся жизнь поломана... Он давно осознал, что вне творческой работы жить просто не может. На что надеялся, уезжая? Что старость его изменит? Это заблуждение... А теперь какое может быть творчество – без лабораторий, аспирантов, контактов с производством?! Осталась одна надежда: написать книгу о своей жизни в науке. Может быть, такая книга станет кому-то полезной. А может быть, никому...
Он опять замолчал. Все тоже молчали, чувствуя, что он сказал ещё не всё. Не хотели перебивать его мысли.
- Дорогие мои, вы уж простите, что я позволил себе выплеснуть на вас столько грустного... Могу и похвалиться: у нас с Розой через четыре дня, как говорится "золотая свадьба". Но, конечно, нам не до праздника... Только Розочка у меня и осталась...
Он взял её руку, приподнял и поцеловал. Роза посмотрела на всех с чуть смущенной улыбкой.
И Маргарита не выдержала, а может быть, просто посчитала, что более удобного момента для раскрытия общего "заговора" не будет.
- А вот нам – до праздника! – воскликнула она и быстро продолжила говорить: – Мы решили всей нашей компанией отпраздновать ваш прекрасный юбилей в воскресенье, перед отъездом. От вас ничего не потребуется – только улыбаться. Всё подготовим мы: и еду, и даже маленький концерт... Займем в дневное время часа на три танцевальный зал, принесем туда столы и стулья, еду из столовой – взамен ланча. Ну, а всё дополнительное купим в ближайшем городке. Кстати,
кое-что, возможно, уже есть в наших чемоданах. Администрация нам поможет – договорюсь! Так что от праздника вам не увильнуть. Жизнь должна продолжаться!
Арон с Розой растерянно молчали. Лишь через полминуты или даже больше Роза произнесла:
- Господи, мы такого и представить не могли... Спасибо, дорогие! Вы замечательные люди. Ну, что ты думаешь, Арон, по поводу такого предложения?
Арон всё еще находился в замешательстве. Наконец ответил:
- Был у меня в молодости учитель – мой любимый профессор. Он отмечал застольем каждое очередное пятилетие своей жизни. Шестьдесят пять, семьдесят... последний раз – восемьдесят, уже после инфаркта. А в восемьдесят три умер... Так вот, он говорил гостям: "Друзья! Я сегодня хочу сделать праздник прежде всего не для себя, а для всех вас. Считаю, что миг юбилея – это для нас добрый костер, а возле костра всегда уютно, всегда свободнее проявляется щедрость наших душ. Такой миг делает нас лучше и сильнее в этой сложной и не очень комфортной жизни". Я с ним солидарен. Спасибо, друзья! Я сдаюсь – чувствую, что капризничать бессмысленно. Если есть повод, пусть у нашей компании будет маленький праздник... Но, конечно, в подготовке стола мы примем посильное участие – безоговорочно. Ну, а за столом будем улыбаться – обещаю."
И все новые знакомые Арона и Розы зааплодировали, опять удивляя окружающих.
- Детали обсудим отдельно, - подытожила разговор Маргарита.
В этот момент к их столу перемещался откуда-то издалека Эрнест. Когда он подошел, по его глазам стало заметно, что он добавил алкоголя в свой организм. Встав за спиной Владимира, который намеревался "дать ему в морду", спросил:
- Чему это вы аплодировали, господа веселые?
Не услышав ответа, он придвинул свободный стул от соседнего стола и сел между Владимиром и Лидой. Внимательно оглядел всех, кто сидел за столом.
- Скажу по совести – вы для меня не очень привлекательные соседи. Американцам давать по мозгам нет стимула. Пусть живут, как хотят, плевать мне на них. А вот вам хочется, типично нашенские еврейские физиономии.
- Поаккуратнее, оратор! – одернул Эрнеста Владимир. – Пожалеешь! Хотя я и не еврей, а русский, как и ещё кое-кто за этим столом, но за хороших людей постою надежно. Я мастер спорта по боксу, и на тебя моих навыков хватит, литрболист.
- Ах, ах, дрожу! Ты – в Америке, друг: поплатишься и за мое увечье, и за моральный ущерб. Немного знаю ваши законы. И, кстати, я сам еврей, так что не сею никакой межнациональной розни. Но я живу в России, хлебаю все её неурядицы, а вы пасетесь на сочном лугу американского благополучия.
- Чего же ты ошиваешься здесь, в Америке, и испражняешься зловонно перед нами? – спросил Владимир.
- О, да ты просто поэт! Но учти, мастер спорта, я тоже в морду бить умею. С молодости привык защищать свое национальное достоинство. Однажды даже осужден был – условно. А здесь я, потому что приятель в гости пригласил. Приятель детства. Ему я отъезд простил, потому что его пригласили сюда как талантливого специалиста, а наша убогая страна не смогла предложить ему достойной альтернативы. У него здесь блестящая карьера, и к нему я отношусь только уважительно. Он не относится к колбасно-еврейской эмиграции. И привыкайте, пожалуйста, к тому, что я люблю говорить правду. Достаточно мы врали и нам врали в родном СССР. Хватит! Кстати, меня настолько покоробил лавинный отъезд евреев в конце прошлого века, что я три года назад принял православие. Не хочу быть в этом непатриотичном стаде. В России родился – в России и умру. Вот вам моя правда.
- А кто вы по специальности, и чем вам удалось осчастливить бедную Россию? – обратился к Эрнесту Арон.
- Я геофизик, окончил Московский геологоразведочный. Исследовал скважины, месил грязь в Башкирии... Надоело – и ушел на издательскую работу. Не воровал, не спекулировал, чем и горжусь. Живу скромно, правда, вот, увы, попиваю... В этот кемп поехал, чтобы слишком не утомлять семью приятеля. Проведу здесь недельку – и в Москву.
- Мы, оказывается, коллеги, - сообщил Арон. - Только я с производства перешел в науку и преподавание. Стал профессором Ленинградского горного.
- Значит, взятки брал со студентов! – резюмировал Эрнест.
Арон заметно побледнел и встал:
- Как вы смеете!
И пошел к выходу. Остальные, кроме Эрнеста, тоже встали и пошли вслед за Ароном. Так окончился первый ланч.
4
В танцевальном зале было прохладно – можно отдохнуть от июльской жары. Но находиться здесь бесцельно - это, конечно, скучно, поэтому отдыхающие, которым хотелось уйти от зноя, собирались в столовой. Там разрешалось сыграть за пустыми столами в шахматы, домино, карты – в любую настольную игру. Кроме того, там всегда можно было попить холодного апельсинового сока или горячего кофе и просто побеседовать. Там же стояли компьютеры – войди в Интернет и узнай, к примеру, мировые новости либо проверь свою электронную почту.
А некоторые подолгу спасались от жары в озере...
Только два человека находились в танцевальном зале. Профессиональный музыкант Женя сидел за пианино, а рядом стояла бывший врач-кардиолог Лида.
Шла репетиция.
Лида сама предложила Жене подготовить для празднования "золотой" свадьбы Арона и Розы несколько музыкальных номеров:
- Люди говорят, что у меня неплохо получаются русские романсы. Думаю, смогу порадовать наших юбиляров. Ну, а вы, бесспорно, сможете покорить всех нас каким-то своим любимым фортепьянным произведением. А возможно, и не одним.
Жене понравилось её намерение. Да и вообще, он сразу выделил её из новой компании как очень теплого, лиричного, располагающего к себе человека. Ему казалось, что он просто физически ощущает добрый магнетизм её души. "Сибирячка... – размышлял он. – Наша Сибирь формирует добрые и широкие души... Пусть и не у каждого, но среди сибиряков так много прекрасных людей!.."
Они репетировали два популярных романса: "Только раз бывает в жизни встреча' и "Калитка". Женя понял, что Лиде можно было и не репетировать. Её неожиданно чистое и насыщенное меццо-сопрано тонко передавало настроение этих замечательных произведений.
- Вы ведь профессионально поете, Лидочка, - восхищенно воскликнул он, когда в самом начале репетиции она впервые исполнила "Только раз...". - Вы учились?
- Спасибо за добрые слова. Я участвовала в самодеятельности – и всё. Там, конечно, были наставники – несколько за мою долгую жизнь...
- Я покорен вашим исполнением. Уверен, что это будет самым впечатляющим сюрпризом для наших "молодоженов". Понимаю, что для вас весь смысл репетиции – проверить меня как аккомпаниатора. Да?
- Нет, вы не правы. Я редко пою для людей и всегда при этом волнуюсь. Мне надо "переболеть" этим волнением, стать достаточно спокойной, в полной мере слиться с аурой романса. Это не получится без репетиций.
- А я вас устраиваю как аккомпаниатор? – улыбнулся он.
- Не издевайтесь, Женя. Вы знаете, я уже мечтаю послушать ваше исполнение, когда вы будете репетировать какую-то фортепьянную музыку для нашей компании. Конечно, если вы мне позволите.
- Готов прямо сейчас.
- Только сначала я еще раз спою, Ладно?
- Я рад подчиняться вам, - сказал он чуть театрально, но очень тепло, и, помолчав в задумчивости, вдруг воскликнул: - Лидочка! Есть идея! А что, если нам давать совместные маленькие концерты в русской общине?! Ведь в Нью-Йорке немало всяческих ячеек, где группируются русскоязычные люди, в основном пожилые – вы это прекрасно знаете. И не только в Нью-Йорке. Русскоязычная Америка – это миллиона два жителей или больше... Так наша жизнь станет интереснее. Приносить людям радость – это всегда прекрасно, тут неважен масштаб деятельности. Думаю, у нас появятся спонсоры...
- Ну, вы и мечтатель! Это же надо докатиться до такой мечты – благотворительность для гнилой среды колбасных паломников!
Это был голос Эрнеста. Они не заметили, как он вошел.
- Какой же вы вонючий человек! – воскликнул Женя. – Мне уже надоела ваша пошлая поза самозваного прокурора. Что вы знаете обо мне, о Лиде, о других людях, которых обижаете исходя из собственных банальных догм. Уверен, что каждый из них больше дал России, чем вы. Мы жили честно десятки лет, мы, как могли, служили своей стране. На старости лет оказались здесь, и на это у каждого были причины, за этим у каждого – своя непростая судьба. А в вас отсутствует добронравие, жизнь перед вами, как говорил Евтушенко, "безвинно виновата за то, что так рисунком не проста". И коль вы такой субъект, то, думаю, толку от вас в стране было не так уж много. Видали мы таких "правдолюбцев"... У Эрнеста появилась ироничная улыбка, и он уже был готов ответить, но тут в зал вбежала неугомонная Маргарита и с порога энергично заговорила:
- О! Да я вижу – в наших рядах наметился консенсус! Эрнест, мы решили коллективно провести благородное, а быть может, просто целебное мероприятие. У нашего профессора из Питера – тяжелая депрессия: уехал сюда, чтобы быть на старости лет рядом с единственным сыном... а сын погиб. Теперь они с женой "коптят небо" на чужой земле. А через несколько дней – их золотая свадьба! Мы просто обязаны их поддержать – поздравим, сделаем скромное застолье с маленьким концертом. Готовимся, репетируем...
Эрнест слушал, не перебивая, и глаза его выражали легкое любопытство расслабленного туриста, слушающего рассказ гида.
- Ну, что ж, - сказал Эрнест, обойдясь на этот раз без прокурорских комментариев, - если вы меня допустите в свои дружные ряды, я могу почитать стихи.
- А какие? – заинтересовалась Маргарита.
- Только что я услышал цитату из Евтушенко. Меня тошнит от этого вздрюченного фельетониста. Но я балдею от Бодлера и Мандельштама. Думаю, такое пристрастие не посчитается порочным.
- Я ничего не читала Бодлера... – растерянно произнесла Маргарита.
- Это простительно, его в школе не изучали. К тому же, Шарль Бодлер писал очень давно, он родился, когда набирал силу талант Пушкина. И жил-то он во Франции, участвовал в революции 1848 года. Был бунтарем и великим художником человеческих пороков.
- Прочтите хоть несколько строк, – взволнованно попросила Маргарита, не заметив издевки в словах Эрнеста.
- Ну, если вам интересно... Это фрагмент стихотворения "Альбатрос"... о беспечной птице, от скуки пойманной матросами и нелепо оказавшейся среди них на палубе корабля.
И он начал читать стихи, став вдруг очень сосредоточенным и даже отрешенным. Читал сдержанно, но довольно громко и прочувствованно. Это были такие строки:
...И вот, когда
царя любимого лазури
На палубе кладут,
он снежных два крыла,
Умевших так легко
парить навстречу буре,
Застенчиво влачит,
как два больших весла.
Быстрейший из гонцов,
как грузно он ступает!
Краса воздушных стран,
как стал он вдруг смешон!
Дразня, тот в клюв ему
табачный дым пускает,
Тот веселит толпу,
хромая, как и он.
Поэт, вот образ твой!
Ты также без усилья
Летаешь в облаках,
средь молний и громов,
Но исполинские
тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе,
средь шиканья глупцов.
- Как здорово! – воскликнула Маргарита. – Эрнест, я включаю вас в программу нашего концерта. А вы уж сами решайте, что будете читать. Согласны?
- Я уже говорил, что готов... Жаль только, что мне не придется репетировать... – Эрнест выразительно посмотрел на Лиду и Женю, - с чужой женой.
Лида напряженно замерла, а Женя вскочил со стула, и лицо его стало пунцовым. Он медленно и воинственно произнес:
- Что-то я не понял этого замечания. Нельзя ли пояснее?
Маргарита неуклюже попыталась разрядить обстановку:
- Женя, дорогой! Ну, позавидовал человек вашему слаженному исполнению – вот и всё. Правда же, Эрнест?
- Исполнение действительно неплохое, - ответил Эрнест. – Но я – о другом. Причем это не критика, скорее восхищение. Пока доктор Владимир читает книжку на уютной полянке возле нашего домика, маэстро Женя обхаживает его милую жену с каштановой волнистой шевелюрой... если не сказать, охмуряет.
У Лиды на глазах стали видны слезы, она заметно побледнела и тихо сказала:
- Вы, Эрнест, нехороший человек. Для вас вся сущность человеческих отношений – это паскудство и грязь. И вы убеждены, что именно вам дано знать истинную жизнь. Думаю, что вы блуждали только по её задворкам и там создали свою модель мира. А жизнь намного сложнее и при этом, знайте, намного чище. Впрочем, чтобы это понять, надо быть добронравным человеком...
- Ах, какой красивый монолог! – театрально откликнулся Эрнест. – И вы с маэстро, конечно, станете активно углублять своё знание сложностей жизни в процессе вашей дружной совместной концертной деятельности...
Маргарита растерянно подошла к Жене:
- Женечка, о чем это он?
Но Женя не стал отвечать. Он быстро подошел к Эрнесту и молча влепил ему пощечину.
Эрнест среагировал мгновенно. Он смачно плюнул Жене в лицо и, не очень кстати вспомнив пословицу "Сила есть – ума не надо", пошел к выходу.
Маргарита ощутила нечасто посещающую её растерянность и осознала, что ей не следует здесь оставаться. На душе её стало нехорошо. Когда за Эрнестом закрылась дверь, она медленно, опустив голову, пошла вслед за ним...
Женя и Лида некоторое время молчали – просто не знали, что делать дальше. Наконец Женя заговорил:
- Простите меня, пожалуйста, Лидочка, за несдержанность. Надеюсь, вас не загипнотизировал этот душный тип, и мы сможем продолжить репетиции. Да, он наблюдателен: я на самом деле очарован вами. Но что в этом порочного, что в этом грязного?..
- Мне с вами тоже приятно, Женя... А, кстати, через пять минут – полдник, будем пить кефир. Так что давайте теперь перейдем к укреплению здоровья, да?
5
- Вас величать Владимир Иванович? – поинтересовался Арон.
- Здесь это лишнее, - ответил бывший хирург из Братска. – Отчество не употребляют даже юные, обращаясь ко мне. Бухарско-еврейская молодежь воспитана получше другой и называет меня дядя Володя. А наши, европейские – только по имени. Однажды был просто забавный случай. Я стал учиться на курсах английского языка – такова наша общая участь на этой земле – и там познакомился с новой студенткой, приехавшей из Москвы. Ей было не больше двадцати пяти. Естественно, с первой минуты знакомства она обращалась ко мне только "Володя". А через неделю вдруг заявила, что ей уже надоело общаться со мной на "вы" – и, дескать, она предлагает быть проще: перейти на "ты". Я решил не отказываться, хотя, честно говоря, это меня несколько покоробило. Но... мы же теперь в Америке... Нужны ли здесь наши воспитательные принципы?
- Вы правы, – грустно вздохнул Арон. - Я поучился в колледже – тоже для улучшения своего английского. И вот что там видел. Молокосос лет восемнадцати задает вопрос преподавателю, сидя на стуле, положив вытянутые ноги на другой стул, перед собой, и держа в руке открытую банку пепси-колы. И та немолодая женщина, стоя у доски, вежливо дает ему разъяснения по изучаемому материалу. Замечание сделать нельзя: это юноша может расценить его как моральный ущерб – и будут для неё грустные последствия. По-моему, в Америке "права человека" доведены до абсурда. Вы только подумайте, куда простирается защита этих прав! Молодежь поощряется в игнорировании элементарных этических норм. Насаждается беспомощность преподавателей и даже родителей в сфере воспитания. По существу все лишены права гласной оценки воспитанности детей, юношей и девушек. Любая личность священна! Даже если она – куча дерьма. А назовешь вещи своими именами – поплатишься, мало не покажется... Хочу в Ленинград! Знали бы вы, как мне тоскливо без моего города, без моего дела!
Они прогуливались по лесной дорожке кемпа, протянувшейся вдоль берега озера. День оказался облачным, нежарким, а озеро добавляло мягкой прохлады в воздухе. Прогуливаться было приятно, и на дорожке находилось довольно много людей. Проходя мимо друг друга, они обменивались улыбками, а некоторые слегка кивали головами, хотя в основном не были знакомы. Эта простая вежливость создавала для людей дополнительный уют.
- Арон, - мягко и как-то осторожно заговорил Владимир, - я больше всего боюсь быть моралистом. Особенно в отношении своих ровесников. Но всё же я кое-что скажу. Ностальгия – страшная, разрушительная вещь. Мне с женой пришлось ехать сюда длинным путем, через Израиль. И там я был свидетелем того, как от острой ностальгии умерла жена моего бывшего однокашника. Да, умерла! Не выдержали нервы и сердце. Так что, убедительно прошу вас справиться со своей ностальгией и её порождением – вашей депрессией...
- У вас сколько детей? – перебил его Арон.
- Двое.
- А я остался без единственного сына, по зову которого бросил всё и перебрался сюда.
- Я понимаю вас, Арон, – и нет слов, чтобы комментировать вашу ситуацию. Её и врагу не пожелаешь. Но ведь надо жить дальше – это мудрое правило для всех нас. Вот у Евтушенко вышла книга "Не умирай раньше смерти". Думаю, такие слова должен сказать себе каждый, особенно если не искалечил свою жизнь алкоголизмом, наркоманией, азартными играми...
- ...или эмиграцией, - добавил Арон и спросил: - А что вас, русского, занесло в Израиль?
- Поверьте, душа меня туда не звала. Но когда мы с женой – она у меня еврейка – уже пребывали в пенсионном возрасте, дети настойчиво стали агитировать нас за отъезд в эту страну. Они для Израиля – полноценные евреи. Кстати, и их супруги – евреи тоже, так получилось... И мы подчинились... Видите ли, Россия переживает очень новое для себя время – начало эпохи свободного перемещения в другие страны, а затем, если хочется, возврата на родину. Эта, обычная для большинства государств норма жизни стала опьянять многих россиян, особенно молодых. Да и немало стариков вдохновилось. Думаю, такой энтузиазм потихоньку будет остывать... Головокружение долго не длится... А что касается нашей семьи, израильский климат оказался для нас очень некомфортным – всё-таки мы сибиряки! Нам с женой, как говорят, подфартило: мы выиграли американскую грин-карту и перебрались сюда, в более прохладный климат. А затем дети переселились в Канаду, в Торонто... У меня ощущение, что все мы живем вместе... Чуть ли не ежедневно говорим по телефону, посещаем друг друга, внуки учатся рядом, в нашем штате...
- Завидую... - Арон грустно покачивал головой, вслушиваясь в течение каких-то своих мыслей.
- Но позвольте закончить то, что мне хотелось сказать вам до этой маленькой исповеди, на которую вы меня спровоцировали, - попросил Владимир.
- Ну, пожалуйста.
- Так вот, дорогой Арон. Вы творческий человек, доктор наук, профессор. Ваша жизнь была наполнена интересными событиями и делами, а значит, она не может быть неинтересной для людей. Вы упоминали о своем желании написать книгу. Мы с вами пережили очень сложные, противоречивые времена. Об этих временах будут спорить еще десятилетиями, давая событиям диаметрально противоположные оценки. Но бесспорно, что фактором стабильности, фактором серьезнейших достижений этих времен, достижений, обеспечивающих жизнеспособность России и сегодня, стала вдохновенная деятельность научно-технической интеллигенции. Эта деятельность была неколебимой, упорной, вдохновенной.
- Да, и, в частности, в нефтегазовой отрасли никакого застоя не было, а были, считаю, героические свершения в таких тяжелейших условиях, каких ещё не знал мир.
- Вы просто обязаны оставить новым поколениям правдивое повествование о делах и судьбах российской научно-технической интеллигенции своего времени.
Это станет эстафетой нравственности взамен эстафеты морального упадка, которую самозабвенно создает ныне немалое число писателей и киношников России, пекущихся о "правде жизни" в своем, к сожалению, мелкотравчатом видении.
- Спасибо вам, Владимир! Вы вселяете в меня искорки оптимизма. Я обещаю вам, что обязательно напишу такую книгу. Меня лечит наша беседа, дорогой доктор... Человек должен находить силы для жизни именно в себе...
Вдруг сзади раздался голос Эрнеста:
- И появится очередное вранье в духе социалистического реализма.
Он уже несколько минут шел следом за Ароном и Владимиром, слушая их разговор.
- Что вы хотите сказать своим невнятным заявлением, уважаемый обличитель? – спросил Арон.
- Извольте, уважаемый будущий писатель. Что такое соцреализм? Это и производственная тематика, и борьба лучшего с хорошим, и начальники, не трахающие своих секретарш, и ученые, не подставляющие ножки коллегам... Думаю, именно такие мотивы будут звучать в вашем слащаво-мемуарном произведении. Однако все гуманитарные проповеди торжествующей совковости – это ложь. Совковая псевдорелигия не смогла создать ничего положительного. Промышляла воровством и перелицовкой краденого. Чего стоит хотя бы такая излюбленная заява: "Не хлебом единым жив человек…"! Незаконченность тезиса вызывает у несмышленого читателя желание закончить его самому, например так: "а светлым учением родной коммунистической партии!". Но это заблуждение. Потому что пропагандируемый тезис – недосказанное изречение Христа: "Не хлебом единым жив человек, а всяким словом, исходящим от Бога". Совковые жулики на источник не ссылались... В методе соцреализма главное – не залезать внутрь человека и показать, что совковая правда победит (с помощью партии или здорового коллектива, будь и то, и другое проклято!). Это великая неправда о человеческом общежитии. Вот мой талантливый дружок Сеня Вольфсон 15 лет назад по пьяни замерз зимой под забором на улице Москвы. И как это не спас его здоровый научный коллектив института?! Реальная жизнь делает нормального человека не счастливым, а удрученным. Один из героев Сэлинджера говорит, что счастливым может быть либо человек очень толстокожий, либо моральный извращенец. Вот правда! Вы же, вослед идиоту Горькому, будете показывать, что человек рожден для счастья, как птица для полета... - Эрнест, по-моему, ваш душевный настрой представляет собой узко врачебный интерес, - с печальной улыбкой произнес Владимир. – У вас несомненный синдром нереализованности, зависти, жажды мщения всему свету. Вы воистину инфарктогенная личность. Держались бы вы подальше от людей...
- Вы же воистину комедианты: намерены представить людям лживое добронравие сытых эгоистов. Постыдитесь сладко вспоминать милые штрихи своих трудовых свершений в нашем неустроенном и страдающем мире.
На этот раз ему решил ответить Арон:
- Мы с вами оказались коллегами: инженерами-геофизиками в области каротажа скважин. Это достаточно узкий профессиональный круг. Но я никогда не читал, не слышал и не встречал вас как специалиста. Поэтому мне ясно, что ничего существенного в научно-технический прогресс вы не внесли. Зато, как я вижу, вы стали крупным специалистом по социалистическому реализму. Но тут вы выбрали собеседников не по рангу. Что же касается проблемы счастья... Я узнал счастье состоявшейся судьбы – и об этом мне есть, что написать. Не для вас, естественно...
6
Этот день оказался дождливым, и все жители "русского" домика на горке, кроме юбиляров Арона и Розы, после ланча собрались в танцевальном зале для общей репетиции предстоящего концерта в честь золотой свадьбы седых петербургских интеллигентов. Организатор этого дружеского шоу Маргарита пригласила на репетицию и задиристого, бесцеремонного Эрнеста, хотя он никому, да и ей самой не нравился. Но она надеялась на благополучный исход. Ведь это просто несовместимо – прочесть стихи Бодлера и Мандельштама и тут же отравить людям добрый праздник. Видимо жизнь его очень обидела, озлобила чем-то, но добрые-то дела лечат... Другие ей не возражали, демонстрировали вежливость.
Эрнест вел себя спокойно, не делал никаких комментариев по поводу исполнения романсов Лидой и Женей. Он молча поулыбался и когда Маргарита неожиданно предложила вниманию всех миниатюры Георгия Фрумкера.
Она неплохо декламировала, и всем стало веселее, когда в её исполнении звучали четверостишия, в частности, такие:
Всё может быть,
всё в жизни может быть.
Я сам, наверно,
сильно изменился,
Но первую любовь не позабыть.
Забудешь тут,
когда на ней женился!
* * *
Стране не вылезть из дерьма,
В которой столько лет упрямо
Иван кивает на Петра,
И оба дружно – на Абрама.
* * *
Яви мне милость,
всемогущий Бог!
Прости,
что оторвал тебя от дел...
Но если сделал ты,
чтоб я не МОГ,
То сделай так,
чтоб я и не ХОТЕЛ.
...А когда очередь дошла до Эрнеста, он очень выразительно продекламировал бодлеровского Альбатроса и, услышав аплодисменты, сказал:
- Я, пожалуй, мог бы прочесть пару стихотворений – вряд ли это будет утомительно для виновников торжества.
- По-моему, возражений не будет, – предположила Маргарита и вопросительно посмотрела на всех. Никто не возражал, и она кивнула Эрнесту:
- Пожалуйста!
Он немного поразмышлял и объявил:
- Теперь будет небольшое стихотворение великого Осипа Мандельштама, чистого и возвышенного поэта, жизнь которого была растерзана тоталитарной системой.
И в чуткой тишине зазвучали такие строки:
В самом себе, как змей, таясь,
Вокруг себя, как плющ, виясь,
Я подымаюсь над собою –
Себя хочу, к себе лечу,
Крылами темными плещу,
Расширенными над водою...
И, как испуганный орел,
Вернувшись, больше не нашел
Гнезда, сорвавшегося в бездну,
Омоюсь молнии огнем
И, заклиная тяжкий гром,
В холодном облаке исчезну.
- Таинственно и красиво... – промолвила задумчиво Галя, которая приехала из Казани. – Я, признаюсь, раньше не слышала ни одного стихотворения Мандельштама. И не держала в руках ни одной его книги...
- Это вполне естественно. К вашему сведению, Мандельштаму принадлежит такая фраза: Быть может, самое утешительное во всем положении русской поэзии – это глубокое и чистое неведение, незнание народа о своей поэзии. А в этом стихотворении поэт хотел изобразить судьбу творческого человека мятежной души, который стремится к гармонии между самим собой и огромным сложным миром, но это оказывается ему не под силу. Он в своих отчаянных поисках не приобретает ничего, да и теряет то, что имел, – и бесследно исчезает из жизни...
Наступило молчание. Каждый задумался о чем-то своем... Молчание нарушила неугомонная Маргарита.
- Спасибо, Эрнест, - сказала она. – Читая стихи, вы становитесь другим, прямо-таки привлекательным человеком. Скажу вам честно, некоторые – и не без основания – думают, что вы, вероятнее всего, испортите нашу юбилейную затею. Но я твердо поверила, что вы способны по-настоящему украсить её. Пусть так и будет! А теперь хочу сообщить, что и среди нас есть поэт. Это наш Миша, муж Гали. И пусть он не Мандельштам, пусть вся его деловая жизнь прошла на Казанском заводе резино-технических изделий, но человек он творческий. Он руководил экспериментальным цехом – уже это характеризует его. А ещё он многие годы писал стихи и этим приносил людям много радости. Прошу, Миша! Я уже знаю, что он написал, – мне очень понравилось. Думаю, понравится и вам.
Миша несколько неуверенно вышел на свободное пространство перед собравшимися, немного помолчал и произнес:
- Друзья, я, честно говоря, волнуюсь...
Ранее на его чистый бас почему-то не обратили особого внимания, а теперь он звучал прямо-таки завораживающе. Да и сам Миша вдруг предстал, казалось, в похорошевшем облике: высокий, импозантный, похожий на истинного седовласого мастера художественного слова. Таков он, эффект эстрады, эффект сцены...
Больше вступительных слов не было, он просто начал читать стихи:
Мы всей душой сегодня –
с вами,
на вашей золотой меже!
...Всем юным
мы в заслугу ставим
то, что они смогли
УЖЕ,
но рады до сердечной боли
теперь тому, кто мы
ЕЩЁ!
Ещё живем,
хотим застолий
и не ведём болезням счёт,
в нас жажда дружбы
не тускнеет,
и в плен нас
старости не взять...
Пусть впредь
вам жизнь сердца согреет,
А мы поможем ей,
друзья!
Все зааплодировали, кроме Эрнеста. Лида воскликнула:
- Замечательно! Стихи и душевные, и философские – Арон и Роза порадуются, их, несомненно, согреет это стихотворение!
Но было ясно, что Эрнест сейчас начнет высказывать своё критическое суждение. Так и произошло. Он заговорил:
- Как вам хочется предстать перед юбилярами милыми, добрейшими людьми! И как несложно это сделать в благополучной стране, куда вы все удрали! В принципе вы, конечно, правы: праздник надо сделать праздником! Но, уж простите, зачем при этом обращаться к юбилярам доморощенными "воз-вы-шен-ными" стихами, которые просто не имеют право называться поэзией. Зачем бесцеремонно влезать в ту священную сферу, где творили Пушкин, Шекспир, Гете, Мандельштам? Постарайтесь понять, что в юбилейно-поздравительных текстах содержится необходимая по жанру ложь. Она называется "комплиментарность" и является псевдохудожественным приемом. Комплиментарные тексты мимикрируют под поэтическое творчество. Понимаю, мы грешны и поддаемся желанию писать юбилейные поздравления в виде стихов. Но я такие творения за поэзию не почитаю. Обращайтесь к юбилярам своими словами в прозе, без рифмованных красивостей – это будет благороднее. Ну, в крайнем случае, сочиняйте шуточный вздор...
Закончив недолгий монолог, он с явным вызовом оглядел всех.
- Я хочу защитить мужа, - заявила Галя. – Что вы мелете, Эрнест?! Пушкин, Гете... Разве Миша написал это приветствие для включения в антологию мировой поэзии? И разве он неискренен в своем стихотворении? Он сочинил эти строки, чтобы просто, как и поняла Лида, согреть сердца Арона и Розы. Там нет "красивостей", там есть просто открытость души. Тоже мне, литературовед нашелся... Лжива именно ваша "прямота", потому что она лишена любви к людям, а без этого, естественно, не может быть объективной.
- Ох, ох, образец человеколюбия! – заговорил Эрнест. - Насколько я понял, получив некоторую информацию, ваше человеколюбие десятилетиями было обращено в основном к самой себе. Ведь у вас нет детей. Да?
- При чем это? Зачем вы касаетесь моей беды? У меня умерла совсем крошечная доченька, а потом, к сожалению, я не смогла родить. Долго мы с Мишей не теряли надежду, но она не оправдалась. В чем же вы меня обвиняете?
- Комфортную жизнь вы себе устроили с вашим Мишей. Почему-то не стали никого усыновлять, успокоились на бездетности. Вот оно – всё ваше человеколюбие.
- Какой же вы гадкий человек! – вступил в перепалку Миша. – Как вам не стыдно лезть в наши души, в нашу судьбу?! Что вы знаете о нашей жизни, позволяя себе мерзкую бесцеремонность?
Он заметно побледнел, а Галя вдруг разрыдалась, уткнувшись лицом в его плечо.
- Мы всю жизнь старались нести людям добро, - продолжил Миша, - и люди были нам признательны. Люди уважали и любили нас. Но не хочу вас ни в чем убеждать, ведь вы единственный понимаете, что такое хорошо и что такое плохо.
Ваша миссия – быть прокурором среди нас, жалких людишек. Не так ли?
- Вам очень хочется быть прокурором, но удалось стать лишь хамом, - сказал, зачем-то сняв очки, сибиряк с Ангары Володя. – Я очень рекомендую вам сейчас же удалиться.
- Мне забавна наша дискуссия, - вдруг невозмутимо улыбнулся Эрнест. – Понимаю: нам всем следует похвалить творение Михаила. Но, увы, комплиментарное обсуждение много хуже, чем "хранить молчанье в важном споре". Вы, как мне кажется, насыщены патокой, а я – такой уж: сложный, неудобный. Но не унываю, поскольку верю Достоевскому, который писал, что в сердцах живых, не плакатных людей происходит битва Бога с дьяволом.
- Битва в вашем сердце дурно пахнет. Поэтому хватит демагогии – удалитесь, пожалуйста, - очень жестко повторил Володя.
- Ну, а с вами, добронравный вы мой, у нас еще найдется, о чем побеседовать, - вяло ответил Эрнест и пошел к выходу.
7
Утро предвещало дневную жару. Небо безоблачное, нет никакого ветерка, солнце уже начало печь голову, и, казалось, вся природа затаилась в ожидании его скорого буйства.
В половине десятого, после завтрака, Маргарита вышла на террасу столовой, где увидела Эрнеста. Сразу заметила, что он слегка навеселе. Поздоровались. Он взял её под руку и отвел в сторону.
- Я жду вас, самая милая женщина нашей компании, - объявил он.
- Спасибо за комплимент. Но почему-то в нашей компании вы какой-то "гадкий утенок", все уже опасаются вас. Не пойму я вашего настроя: ведь не было никаких обид с нашей стороны... И, кстати, нет среди нас таких, кто не отдал бы свою трудовую жизнь России. И если мы сегодня живем в новой стране, то вовсе не американская колбаса – причина этому. Кстати не люблю её и никогда не покупаю. Никто из нас в России всерьёз не голодал. Просто в жизни каждого сложились определенные обстоятельства, которые стимулировали отъезд. Кто-то хотел воссоединения семьи. Кто-то устал от проявлений антисемитизма и опасался его взлёта в будущем. Кому-то было необходимо решить медицинские проблемы. Кому-то было тошно от ельцинского экономического хаоса и развала тех дел, которым отдавал себя десятки лет... А у кого-то, возможно, возникло желание провести остаток жизни в более цивилизованной стране, в новой обстановке, освежить душу. Во всём мире люди имеют право сменить страну проживания, если ощущают такую потребность – и никто их при этом не оскорбляет. Хемингуэй, например, выбрал Кубу. И разве плохо, что такая возможность появилась у россиян?
- Не агитируйте меня, милая женщина. Вы умеете красиво говорить, но меня не может не раздражать то, что, удобно устроившись в благополучной стране, вы все стали этакими счастливыми паиньками, словно вернулись в отрочество. Ну, нельзя, поймите, в нашем возрасте быть такими юными!
- Да, пожалуй, мы здесь даже помолодели душой. Ну, и что?
- Один великий философ написал: "По сути, единственное, что можно сказать о цели человека в этой жизни: он должен родиться, чтобы умереть ДРУГИМ". Вы же, повторюсь, выглядите столь же наивными подростками, как и 55 лет назад. А ведь каждый человек прошел через смерть близких и друзей. И мы, немолодые люди, понимаем, что нас ждет в ближайшем будущем тот же великий и последний в этом мире экзамен. И что? Надо ли верить лжи Горького, что человек рожден для счастья, как птица для полета? Вот, например, для моего горьковского счастья зарубили саперной лопаткой самого светлого, замечательного, мудрого человека, которого я знал – православного священника отца Александра Меня. А моего друга Гришу Подгурского, правозащитника, отравили в поезде. И как же я должен воспринимать ваше умиротворенное, светлое мироощущение?
- Я бы на вашем месте порадовалась, что встретила в жизни что-то хорошее, - сказала Маргарита уже не столь уверенным голосом, каким произносила недавний монолог.
- Меня волнует не проблема человеческого выбора между хорошим и плохим, или, в более привычной для меня терминологии, между добром и грехом. Увы! Нам в жизни очень часто приходится выбирать между одним грехом и другим грехом. Вот вам ещё один реальный эпизод для счастья. Лежит сейчас мой однокашник в больнице. У него вырезали в т о р у ю почку. Он лежит, присоединенный к искусственной почке и, как вы понимаете, достать ему, семидесятилетнему старику, почку для пересадки – это проблема. Если достанут – отнимут её у какого-нибудь молодого человека или ребенка. И радоваться будут и однокашник, и его близкие, что кому-то голову случайно автомобилем или топором раскроили. А нет – он будет вынужден каждые 2 - 3 дня чиститься. И все равно не протянет долго с искусственной почкой. Она калечит организм. Вон, даже Андропову надолго обеспечить жизнь не смогли. Так что, реально – живой труп... Вы счастливы?.. Хотите и ещё кое-что расскажу?
- Нет, не надо Эрнест...
Маргарита задумалась, молча глядела куда-то вдаль – минуту, а быть может, и дольше. Затем печально улыбнулась:
- Вы правильно сказали, что каждому из нас довелось пережить смерть близких и друзей. Но разве это означает, что мы должны забыть радости жизни? И разве можно будет винить вашего однокашника, если ему пересадят почку кого-то погибшего – и он станет радоваться жизни? Нет, я не могу разделить ваше угнетенное, недоброе состояние, уж простите...
Вдруг Эрнест положил ладони на плечи Маргариты и как-то хищно улыбнулся. Маргарита отодвинулась от него, и ему пришлось опустить руки. Затем приблизился к ней и тихо заговорил:
- Я не буду больше о грустном... Рита, мы взрослые, уже немолодые и одинокие люди – нам некого обманывать вольным поведением.
Маргарита взволнованно насторожилась, а Эрнест продолжал:
- Кстати, долго жил я с гражданской женой – прогнала меня два года назад. Я, видите ли, стал невыносим... Да, к сожалению, пью часто... Обитаю теперь в семье брата... Пока не выгоняют... Так вот что хотел бы вам сказать, коль уж вы не желаете забывать радости жизни. Известно, что две радости являются для человека бесспорными – вкусная еда и секс. С едой здесь, вроде бы, всё в порядке. Ну, а вторым мы здорово обделены, к сожалению. Я прошу вас, приходите ко мне потихоньку сегодня ночью, после двенадцати – не пожалеете, я ещё в полном порядке.
- Знаете, Эрнест, одно время я не пропускала мужчин – спасалась от тоски. Но сейчас, извините, у меня не то настроение. Моя душа расположена к другому человеку.
- К Евгению что ли?
Увидев, что она кивнула головой, воскликнул:
- Как же вы наивны! Ведь он явно клеится к поющей врачихе Лиде, хочет начать с ней гастрольную деятельность.
- А мне верится... Мы с ним начинали в одной песочнице, в Ленинграде... В какой-то мере родственные души... А теперь оба одиноки... – её голос чуть дрожал. - Кстати, вот и он! Мы с ним едем в город за некоторыми покупками к нашему юбилейному застолью.
Женя быстро шел от их дома к столовой. И одновременно подъехал микроавтобус, который раз в день возит желающих в ближайший городок за покупками и обратно.
- Жаль... Но – успеха! - сказал Эрнест, и Маргарита уловила даже теплоту в его голосе.
...В микроавтобусе, кроме Маргариты и Жени, были только американцы – так русскоязычные иммигранты обычно называют всех англоязычных жителей Соединенных Штатов. Поэтому можно было свободно беседовать, словно никого рядом и не было.
- Ты какая-то возбуждённая, - внимательно заглянул ей в глаза Женя. – Опять этот тип наговорил какие-то гадости?
- Сейчас, Женечка, сейчас. Давай чуть-чуть помолчим. Мне надо собраться с мыслями... Женя послушно начал смотреть в окно. Подумал о том, что северо-восток Америки удивительно красив... Другие мысли не возникали, и он тупо ждал, когда Маргарита заговорит.
- Женя, - наконец раздался её голос, - скажи мне, пожалуйста, у тебя есть... женщина?
"Вопросец, однако..." - недоуменно подумал он и ответил:
- Чего нет, того нет.
И вдруг услышал:
- Давай поженимся!
Он растерялся. Понял, что возник нешуточный момент, когда бросаться словами нельзя, каждое должно быть уместным, продуманным. Рядом очень хороший, очень искренний человек. Да ещё страдающий от одиночества. Он опять стал смотреть в окно, только более сосредоточенно. Маргарита молчала. Её лицо покраснело. Он не замечал этого. "Какое неожиданное предложение! – недоуменно думал Женя. – Она милая, беспокойная, заботливая... но я совершенно не готов к такому решению..."
- Риточка, почему... так внезапно? – тихо спросил он. – У тебя душа отчего-то болит? Скажи, что произошло. Скажи, пожалуйста.
- Да всё, вроде бы, идет нормально. Но подумай, Женя, вот о чем, - и она заговорила почти словами Эрнеста. - Мы немолодые люди и понимаем, что нас ждет в недалеком будущем последний в этом мире экзамен... Неужели доживать в одиночку? Страшно... Мы ведь земляки, ленинградцы, а значит, просто не можем не понимать друг друга... Или я ошибаюсь? Муж-то перестал меня понимать. Но он спился, деградировал – это особый случай...
Женя долго молчал.
- Ты, наверное, обидишься, Риточка, но я прошу тебя: давай возобновим эту тему позже – я сам скажу когда. Не знаю, поймешь ли ты меня, но сейчас в моей душе живет Лида, и нечего не могу с собой поделать.
- Но ведь ты знаешь...
- ...что она замужем? Нет, я никогда не разрушу её семью, да и возможно ли это в нашем возрасте? Не об этом речь. Я хочу быть её близким другом... не более. Что тут поделаешь? Возможен только один вариант: стать другом семьи, а какие-то избыточные чувства запереть глубоко в сердце... Мы же знаем отношение Тургенева к Полине Виардо или Александры Коллонтай к Ленину... Впрочем, не ведаю, что будет в моей душе через месяц, через полгода. Но сейчас в ней нет того, что позволило бы сказать тебе: да.
Теперь надолго замолчала Маргарита. И в конце концов Женя не выдержал её молчания:
- Прости меня, Риточка. Я не мог тебе врать... Давай подождем. Ладно?
- Не мучайся, дорогой мой человек, - она вдруг легко и мило улыбнулась, – я всего лишь пошутила. Просто немного скучно стало. Забудь наш разговор... Но другом моим будешь – никуда не денешься!
8
- Нет, Эрнест, я решил не обижаться на вас. Вы и без этого, чувствую, очень обижены судьбой... а скорее, самим собой. Вам всё время что-то мешает жить, причем это ваши собственные атрибуты, словно у плохого танцора... сами знаете что.
Это говорил Женя, который медленно шел с Эрнестом после ланча к их бунгало на маленьком холме. Эрнест был совершенно трезв и, как обычно, удрученно задумчив. Он сказал:
- И всё же не могу понять, чего это вы все сюда понаехали. Что вы тут реально нашли... кроме колбасы? Лично меня уже тянет назад, хотя я здесь только месяц. Тоска здесь! Постоять бы сейчас в очереди у московского пивного ларька и поговорить с теми мужиками о последнем футбольном матче!
Женя усмехнулся и неожиданно предложил:
- А хотите, я вам, как любителю поэзии, прочту кое-что из любимого мною Ильи Сельвинского?
- Это не мой кумир, извините.
- И всё же... Мне кажется, если бы он знал вас, то посвятил вам это маленькое стихотворение... Вы-то зачем приехали сюда? Ничего светлого не приобрели для своего настроения и методично портите его другим. Где та земля, которую вы любите? Есть ли она? Вот я уехал из России, потому что мне стало невыносимо тоскливо после потери жены, при этом меня ждал здесь любимый сын. Я надеялся, что на душе полегчает. Ошибся или нет – моя проблема, но важно, что у меня есть любимая Сибирь, мой родной Ленинград, ставший родным Новосибирск. Всё это – в моей душе навсегда. И пусть судьба моя на старости лет оказалась сложнее, чем могла бы быть, останься в живых Маша, мне есть, что любить на российских просторах... А к тому же, стараюсь уважительно познавать эту великую страну – Америку.
- Какие вы все правильные! От сытости и благополучия что ли? Впрочем, вы обещали стихотворение, а забрели куда-то в сторону.
- Да, вы правы. Пожалуйста:
Он ходит с тоской патриота-борца:
- Как скучно, ребята, в Европе!
Сейчас бы тово... похлебать борща
Такого, какой в Конотопе.
Да разве водятся здесь такие
Средь ихних пошлых вещей?
Болеет возвышенной ностальгией
Патриот конотопских щей.
- Ну, поддел, дорогой, поздравляю! – бесстрастно произнес Эрнест. – Только дешево это, как и весь ваш Сельвинский. Не понимаете вы меня. Борщ для меня – дело двадцать пятое. Просто не люблю я вас, благополучных халявщиков, пасущихся на сочном американском лугу.
- Мы благодарны Америке за её заботу о стариках, даже о тех, которые не трудились для неё. Но не будьте наивным: наше благополучие зарабатывается огромным трудом поколений наших детей и внуков на благо этой страны. Всё – в разумной гармонии... Впрочем, бессмысленно вас агитировать – вы слышите только свою мрачную душу.
Они уже подходили к своему домику. На крыльце показалась Лида, буквально излучающая вдохновение. Она быстро подошла к ним и взяла под руку Женю:
- Ну, что, пора провести генеральную репетицию?
- Пора, Лидочка. Я пришел за вами.
- Ну, ну, репетируйте, если вам это так необходимо,- покачал головой Эрнест. – Лично я уже готов к выступлению. Возможно, тоже порепетировал бы, да не с кем – вот беда.
Но Лида с Женей, видимо, уже не слышали его. Во всяком случае, реакции не последовало. Они быстро уходили в сторону танцевального зала. Глядя им вслед, Эрнест размышлял: "Радостные, как придурки. Таких вот Козьма Прутков имел в виду, когда советовал: если хочешь быть счастливым – будь им... А чему радуются? Тому, что выступят перед несколькими старперами и те им поаплодируют? Конечно, но не всё так просто у этой парочки... Поверь, дорогой, я смогу помешать тебе клеиться к замужней женщине. И, возможно, к тебе вернется пощечина, которую ты лихо отвесил мне недавно..."
...В этот раз Лида пела с каким-то особым душевным подъемом, проникновеннее, чем прежде. Это повлияло и на аккомпанирование. Женя бережно и вдохновенно отслеживал трепетную работу её души. Исполнив два намеченных ранее романса, они некоторое время молчали, очарованные собственным творчеством. И благодарно посмотрев ему в глаза, Лида сказала:
- По-моему, мы настоящие молодцы – я ощущаю восторг! А вы?
- Только бы спеть так же на юбилее! Я, честно говоря, не ожидал, что у нас возникнет такое душевное единение. Мы ведь, вправду, могли бы радовать романсами русскую Америку. И у самих жизнь, повторюсь, стала бы красивее и интереснее.
- А я уже сказала мужу о вашей идее. Она ему понравилась.
- Какая же вы решительная! Не заревновал?
- Смеетесь? Мы уже отпраздновали золотую свадьбу – поженились на третьем курсе Иркутского мединститута. Вместе поехали работать в Братск, вместе организовывали там медицинское обслуживание, стали известными в области специалистами. Володя защитил докторскую. Я, как могла, помогала ему в подготовке, но всё же он очень понервничал и перенапрягся. И случился инфаркт. Это было двадцать лет назад. Ну, а затем, тьфу-тьфу, все нормально. Мы с детьми очень берегли его на первых порах, пока не восстановился достаточно... Нет, Женя, теперь ревность бессмысленна... Да и раньше мы этим не страдали. Я всегда любила дружить с мужчинами больше, чем с женщинами – они проще и надежнее. Володя тоже становился их другом...
Женя подарил ей открытую, теплую улыбку и произнес:
- Я давно замечаю, что в реальной жизни большинства людей пошлости меньше, чем нам показывают в современных сериалах. Для меня очень важно то, что вы рассказали. И я буду счастлив стать другом вашей семьи. Но – что тут поделаешь! – самые нежные чувства я обречен испытывать... к вам, Лидочка. Я, пожалуй, прочту вам замечательное стихотворение Сельвинского – люблю этого поэта. Одно читал сегодня Эрнесту, хотел его кольнуть, а это – совсем другого типа. Ладно?
- Да... - не очень уверенно ответила она.
- Только воспринимайте его с улыбкой... Оно называется "Трицератопс":
В древнейшем мире, когда потоп
Еще и не снился эрам,
Жил на земле трицератопс,
Он был исполинским зверем.
Веками ревел в косматую тьму.
Но время его отлетело...
Чудовище вымерло потому,
Что башка
перевесила тело.
Он в горы унес
торжественный вой,
Но в кратер вулкана сверзся.
А я погибаю, друзья, оттого,
Что меня перевесило сердце.
Мне кажется, оно написано про меня... Но это все, конечно, не больше чем шутка. Пусть и немного грустная. Тут впору слегка перефразировать Веронику Тушнову: "Что нам грустить: живем любя. Хоть ты другого, я тебя".
- Женя, я немного смущена. Давайте спускаться на землю. И будем на ней хорошими друзьями. Знайте: мне очень приятно наше общение...
...А Эрнест, проводив взглядом Лиду и Женю, направляющихся на свою генеральную репетицию, вошел в бунгало и постучал в дверь комнаты Владимира и Лиды. Прозвучал голос Владимира: "Заходите".
Он лежал на кровати и читал какую-то книгу.
- А вы ничего не готовите к золотой свадьбе соседей? – спросил Эрнест.
- Нет. Я, к сожалению, никудышный деятель искусств.
- Но вашу супругу, как я вижу, влечет к истинным деятелям этой сферы.
Владимир улыбнулся:
- Садитесь, пожалуйста, - вот стул. Вы имеете в виду её репетиции с Женей?
Эрнест сел на стул под окном, находящимся почему-то высоко, под самым потолком. "Охраняют тайну личной жизни, козлы", - подумал Эрнест и ответил:
- Естественно. Вас их контакты совсем не смущают?
Владимир весело засмеялся:
- Вы сами, может быть, хотели бы готовить с ней исполнение романсов? Я, например, не могу ей помочь. Ну, а вы можете предложить свои услуги – воля ваша.
- Нет уж, простите, в хахали к замужней женщине набиваться не буду. А известно ли вам, что они уже планируют совместные гастроли чуть ли не по всей Америке?
- Лида мне говорила, что они хотели бы давать концерты для русскоязычных американцев. Чем это плохо? Знаете ли, во многих людях десятилетиями дремлют невостребованные таланты. И в таком, несколько тревожном состоянии они занимаются другими, подчас очень важными и даже любимыми делами, чем приносят людям немало пользы.
Владимир поднялся, сел на кровати, спустив ноги на пол, в тапочки, помолчал и продолжил:
- Но дремлющий талант продолжает жить и тревожить. Вы не заметили, что здесь, на американской земле, немало наших стариков, завершивших свою многолетнюю карьеру, начинают участвовать в театральных постановках, писать книги, заниматься журналистикой или живописью? Многие люди многогранно талантливы, и если они могут реализовать новые грани, это приносит им большую радость. Вот Лида моя любит и умеет петь, люди с удовольствием слушают её пение. И пусть поет...
- А если она влюбится в холостого и эмоционального Евгения? Вы-то с ней уже не коллеги по делам, а они вдохновенно творят вместе!
- Эрнест, позвольте мне не обсуждать эту тему. Мы с ней, если хотите, коллеги по многолетней судьбе. Нас связывают любовь, дружба, дети, свершения – и я верю в силу этой связи. Но она ведь живой человек – у неё должны быть и моменты иного вдохновения. Вы читали "Голубую чашку" Гайдара?
- Вы, наверное, и сейчас Гайдара читаете? У меня впечатление, что я попал в пионерский лагерь.
Эрнест встал и, не попрощавшись, вышел из комнаты.
9
- Розочка, - сказал Арон, и на лице профессора она увидела очень редкую в последние времена улыбку. – Милая, я очень остро ощутил, что человеческое тепло – это самое волшебное лекарство. Каких замечательных людей мы здесь обрели! Как они стараются сделать нам сердечный праздник! Ты чувствуешь? Я, конечно, не вполне осознал, что именно они готовят, но какая-то трогательная подготовка постоянно ощущается.
- Маргарита всех взбаламутила, эта неугомонная землячка с Васильевского острова... Она уже как родная... наша... питерская...
- Нет, все они – чудесные люди. Поверь, я просто ожил в тепле их сердец... Этот странный Эрнест не в счет... хотя он вполне ощутимая ложка дегтя. Что-то гнетёт его в жизни. Чувствую – неудачник, не радует его прошедшая жизнь. Видимо, пробежал мимо предназначенной ему судьбы в суете, в мельтешении... Знали мы таких. Все они, естественно, безрадостные, но он очень уж рассержен на всё и всех... Эх, не хочу сегодня об этом думать. Нынешний день должен быть у нас светлым: сегодня – ровно 50 лет с того дня, когда мы стали жить вместе! Помнишь ЗАГС на Петроградской?.. Вспомни, как мы впервые вошли в с в о ю комнату. Мои родители выделили для нас с тобой одну из двух смежных комнат нашей семьи в коммуналке, а сами разместились в проходной комнате... Ты им очень понравилась... Уже не верится, что всё это происходило наяву, так много было всего за полвека...
- Всё я помню, - сказала Роза, почему-то вздохнув, и светло, почти по-юному улыбнулась. – Как я рада, что у тебя на душе сейчас хорошо и спокойно! Как рада!.. Ты не можешь представить...
Этот разговор происходил в их комнате перед завтраком. Начинался предпоследний день отдыха в кемпе. Погода баловала отдыхающих: на небе ни облачка. Завтра, благодаря энтузиазму их чутких соседей по бунгало, состоится юбилейный обед в танцевальном зале (администрация уже дала на это согласие), а на следующее утро – отъезд домой, в Нью-Йорк. Отъезд с огромным, бесценным обретением – новой, рожденной здесь дружбой.
Вдруг раздался стук в дверь.
- Пожалуйста! - откликнулся Арон.
Дверь распахнулась, и в комнате оказались все новые друзья: землячка по Петербургу и соседка по Нью-Йорку Маргарита с огромным букетом цветов, музыкант из Новосибирска Женя, врачи из Братска Владимир и Лида, инженеры из Казани Миша и Галя. Все они тепло улыбались. Маргарита торжественно и выразительно посмотрела на Владимира. Он зачем-то погладил свою абсолютно лысую голову и начал речь:
- Дорогие Розочка и Арон! Мне было заявлено: ты, дескать, профессор – вот и поздравляй другого профессора и его супругу от имени всех нас. Дорогие мои! Завтра у нас будет юбилейное застолье – и мы скажем вам много хорошего. Но годовщина-то вашей супружеской жизни именно сегодня. Поэтому не можем отложить все поздравительные слова на завтра. Мы принесли вам этот, по-моему, неплохой букет... Маргарита, прошу!
Маргарита вручила цветы Розе и крепко поцеловала её и Арона в обе щеки. А Владимир продолжал:
- Знаете, друзья, нам с Лидой уже довелось пройти такой рубеж. Он очень приятный, волнующий, но совершенно не страшный. За ним есть главное для каждого из нас – жизнь! Она продолжается. И пусть в ней будет побольше радостных моментов и поменьше грустных. Залог этому – пятьдесят лет вашего непростого, но наполненного трудными и интересными делами совместного пути. И мы, как сможем, постараемся дарить вам в будущем только радостные моменты жизни.
Роза и Арон стояли, явно смущенные и взволнованные неожиданным визитом новых друзей, и это мешало им свободно и легко улыбаться, хотя улыбка всё же постепенно одолевала их невольную скованность. Оба стройные, с прямыми спинами, интеллигентными лицами, густыми, совершенно седыми волосами, они казались неким символом строгого, подтянутого Петербурга, их родного города.
- Спасибо, дорогие, - сказала Роза, и её лицо наконец озарилось широкой, светлой улыбкой.
Арон подошел к своей кровати и взял лежащий на ней лист бумаги, свернутый пополам.
- Я тут вспомнил молодость и написал маленькое стихотворение, посвященное вам, дорогие мои. Думал прочесть его завтра за нашим столом, но теперь не могу сдержаться... Очень волнуюсь... Даже Розочке не успел показать. Но отступать некуда.
Он развернул листок.
- Послушайте и будьте, пожалуйста, снисходительны:
Мы все – из разных дел и судеб,
Но новой связаны судьбой –
Мы все друзья!
И пусть не будем
Мы знать теперь судьбы иной!
И вот уж чувствую, что, вроде,
Взяв у депрессии права,
Стремленье к жизни
в сердце входит
Через стремленье сердца к вам!
Гости дружно зааплодировали. Глаза Арона увлажнились, ему пришлось приложить к ним носовой платок, который, по российским традициям, был не бумажным, а тканевым.
- Большое спасибо, и на сегодня – всё! – заявила Маргарита. – Завтра в час дня ждем вас в танцзале. Форма одежды свободная, настроение сугубо праздничное. Всё понятно?
Роза и Арон, благодарно глядя на своих гостей, кивали головой, и это выглядело больше, чем согласием, – признательным поклоном растроганных до глубины души людей.
- Эрнест сообщил нам, что у него сейчас срочный разговор с Нью-Йорком – он зайдет после завтрака.
Да, он не обманул и после завтрака пришел в комнату Розы и Арона. Было видно, что он уже навеселе. В руках у него была начатая бутылка коньяка и три уложенных один в другой одноразовых стаканчика.
- Поздравляю вас, юбиляры супружеской жизни! – воскликнул он. – Остальные ваши соседи приходили к вам с цветами. Я не люблю повторений – и принес, думаю, не менее существенный объект – вот эту бутылку прекрасного французского коньяка. Грешен – продегустировал. И теперь уверен, что вам понравится.
- Спасибо, Эрнест, за поздравление, - сказал Арон, - но не хотелось бы пить в утренние часы.
Роза достала с полки коробку шоколадных конфет, положила её на стол и открыла:
- Я вот что предлагаю, Эрнест. Вы пьете за наше благополучие любую приятную для вас порцию, а мы, как говорится, пригубим. И дружно закусим конфетами. Обещаем, что завтра, за общим столом будем решительнее. Ладно? А за ваше внимание мы искренне признательны.
Эрнест вздохнул:
- Я примерно этого и ожидал. Некомфортно мне со всеми вами, уважаемые. Ну нельзя же быть до такой степени правильными! Помнится, Достоевский писал приблизительно так: "Широк человек, широк, в нем и идеал Мадонны помещается, и идеал Содома... В нем дьявол с Богом борется, а поле боя – сердца людей!". А вы – из реальной жизни или с плаката? Где диалектика ваших сердец?
- Видите ли, Эрнест... В них сейчас не борьба, а гармония. Мы с Розой благодарны судьбе за её чудный подарок – тех людей, которые вас так сильно разочаровывают. Для нас они ценнее, чем врачи – я не преувеличиваю. Доброе слово – подчас важнейшее лекарство... А знаете, почему вы противостоите всем нам? Мне кажется, мы были более целеустремленными в делах, мы искали себя не по цитатам из Достоевского, и судьбы наши попросту – состоялись. А что касается сложностей жизни, переживаний, ударов судьбы... Ну, пожалуйста, не карикатурьте нас – этого в наших судьбах, конечно, было не меньше, чем в вашей. Но мы, несомненно, менее капризно строили свои судьбы. И сегодня думаем о них спокойно и даже гордо. Вас же тревожит своя судьба – и все мы, простите, представляемся в чём-то провинившимися перед вами.
- Вы мыслитель, и это приятно, - заметил Эрнест. – Чёрт с ним, коньяком! Я, конечно, сейчас выпью стаканчик за вас с Розой, а затем давайте немного погуляем по лесу – очень хочется побеседовать с умным человеком.
...Они вдвоем неторопливо брели по безлюдной лесной дорожке, заросшей травой. Арон, откликнувшись на просьбу Эрнеста, охотно и долго рассказывал о своей жизни. Воспоминания согревали его душу... Вдруг Эрнест прервал его рассказ:
- А можно мне вставить несколько слов?
- Конечно.
- Прямота – мой незыблемый принцип. Хочу сделать три замечания. Во-первых, ваша судьба, конечно, не сложилась бы столь благополучно, если бы вы не были коммунистом. Но уж позвольте мне считать всех коммунистов нашего поколения (и бывших и нынешних), в сущности, подонками. Для меня их выбор равносилен тому же, что примкнуть к фашистам. Во-вторых, какой вы к чёрту воспитатель молодежи, если не смогли удержать собственного сына от оголтелой любви к деньгам и грязной российской коммерции! И наконец, в-третьих. Зачем вы согласились на этот дешевый фарс с вашей "золотой свадьбой" всего лишь через год после гибели сына? Этот "пир во время чумы" – нелепость... Впрочем, я вам, несомненно, не указ...
Арон вдруг замер и побледнел. Сел на большое поваленное дерево. Медленно произнес, тяжело и часто дыша:
- Ваша "прямота" примитивна, болезненна и жестока... Не поискать ли вам где-нибудь... для блага окружающих... цитату и о том, что прямота и бесцеремонность – очень разные вещи?.. Думаю, бесцеремонность – это прямота минус благопристойность... Простите, я неважно себя почувствовал... Посижу немного, а вы возвращайтесь один... Я – попозже...
- О, какое изящное мышление! Вы, несомненно, опоздали родиться!.. Ну, что ж, посидите, подумайте. А я вот почувствовал, что тоска контактов со всеми вами доводит меня до запоя...
И Эрнест пошел обратно, к кемпу...
10
Наступил день празднования золотой свадьбы Розы и Арона. Солнечным утром русскоговорящая команда из бунгало, приютившегося на холме под кронами ароматных сосен, дружно собралась в столовой за завтраком. Задерживались только виновники торжества, и все восприняли эту задержку благосклонно: сегодня юбилярам разрешается всё. Все обратили внимание и на отсутствие Эрнеста за своим столом.
Маргарита уже напомнила директору кемпа, что, согласно их договоренности, не позднее половины первого в танцевальный зал должны быть перенесены четыре раскладных стола и десять стульев, а ланч их компании следует подготовить на вынос. Она также пригласила директора принять участие в их празднике. Директор кемпа, молодой, лет тридцати пяти, симпатичный смуглый парень, пообещал зайти...
- Роза идет, - заметил, глядя в окно, Женя. – Почти бежит.
- Опаздывает, - пояснила Галя из Казани. – Сейчас должен и Арон появиться.
Но когда Роза, бледная, с ужасом в глазах, подбегала к их столу, всем стало ясно, что произошла какая-то беда. Она беспомощно сложила руки на груди и тихо произнесла:
- Арон умирает... Мне показалось, перестал дышать...
Маргарита среагировала мгновенно:
- Володя и Лида, врачи, быстро с Розой – к Арону! Я – к директору, вызовем скорую помощь. Остальные оставайтесь здесь – там толпа не нужна.
Роза вдруг покачнулась, Володя поддержал её и посадил на свой стул. От воды она отказалась. Через две – три минуты смогла встать...
...Скорая помощь не понадобилась. Когда появилась и уже до этого, когда пришли Роза с Володей и Лидой, Арон был мертв...
Вскоре на специальной машине увезли его тело. От Розы не отходила медсестра кемпа. Роза в застывшей позе, молча, сгорбленная, сидела на своей кровати. Сидела без слез, глядя в одну точку. Маргарита попросила Володю с Лидой и медсестру оставить её с Розой один на один.
...Позже, через несколько часов, из кемпа в Нью-Йорк выехали две машины. Легковую вел директор кемпа, а за ним сидели Роза и медсестра. В микроавтобусе находились новые друзья Розы. По дороге Маргарита сообщила им о том, что Роза ей поведала.
Арон пришел из леса после прогулки с Эрнестом один и в очень плохом состоянии. У него была одышка, появился необычный – сухой, отрывистый – кашель, он держался за сердце. Испуганная Роза порывалась обратиться за помощью, но он категорически запретил. Дескать, завтра праздник – и нечего огорчать людей. Просто его очень расстроил подлец Эрнест, но это скоро пройдет, а уж за ночь – наверняка. Видно, болело сердце – попросил валидол. Через час принял валокордин, капель сорок. Обед проспал. Попросил Розу принести его ужин домой, а всем сказать, что он спокойно отдыхает перед завтрашним днем. Поел, как показалось Розе, с аппетитом, затем почитал за столом газету и сказал, что хочет сегодня поспать подольше, поэтому ляжет прямо сейчас. Видно, очень надеялся, что за ночь ему станет лучше.
Лучше не стало. Утром опять – такой же кашель. Роза сказала, что самому больше лечиться нельзя, надо вызвать врача. Но Арон, приняв валидол, попросил подождать еще часок – обязательно должно стать лучше. Роза просто растерялась: никогда раньше с ним ничего подобного не происходило. И согласилась подождать один час. Но скоро кашель усилился, Арон стал задыхаться. Вдруг повернулся на правый бок и затих... Перестало улавливаться дыхание...
Вот что рассказала Маргарита через несколько часов в микроавтобусе. А в то утро, побыв с Розой наедине, она вышла из комнаты, попросила медсестру вернуться к Розе и почти шёпотом, быть может, только для себя, сказала:
- Убить бы следовало этого гада Эрнеста. Он своим поганым языком отнял жизнь у Арона. Но как доказать?..
Перед ней молча стояли Владимир с Лидой, Женя, Миша с Галей. Издали на них поглядывали другие отдыхающие. Кемп уже знал о случившемся, но никто не позволял себе бестактно подойти к ним и начать расспросы. Эрнеста не было видно.
Неожиданно подъехала легковая машина и остановилась у их холма. Из неё вышел пожилой грузный мужчина с пышной седой шевелюрой, поднялся к их бунгало, поздоровался и спросил по-русски:
- Вы не скажете, в какой комнате обитает Эрнест?
Заглянув в ту комнату, он вышел с удрученным видом и сказал:
- Так я и ожидал: у него запой. Лежит в свинском состоянии с мутными глазами. Песни не орал? Иногда он любит таким образом сотрясать воздух, но, видимо, сейчас у него не столь мажорное настроение.
- А почему вы здесь появились? – хмуро поинтересовался Женя.
- Надо забрать Эрнеста. Он приехал ко мне в гости из Москвы на месяц. Но уже дней через десять жена взмолилась, чтобы я что-нибудь придумал и выселил его хоть на какое-то время. Общаться с ним действительно невыносимо: злоба, скулеж, развязность... и пьянка. В этом он весь! Ну, я и придумал его недельный отдых в этом кемпе – дескать, для разнообразия. Вижу, вы приличные люди, и мне жаль, если он портил вам отдых.
Гневом вспыхнули глаза Маргариты, но она промолчала.
- Зачем же вы его пригласили в Америку? – продолжил Женя свой допрос.
- Сглупил. И проклинаю себя за это. А жена меня – вдвойне. Не знал, какой он теперь и клюнул на его просьбу. Америкой, видите ли, подышать захотел... Мы давным-давно вместе учились в институте. Он был, вроде бы, нормальным парнем. Умный, начитанный, спортивный, пил не больше других. Вот только очень любил женщин, в этом равных ему не было. Ну, ещё... не раз пускал в ход кулаки, если кто-то позволял себе неуважение к еврейской национальности...
- Тем не менее, позже принял православие, – заметил Миша, бывший начальник цеха из Казани.
- Вы знаете об этом? Да, так и было. Завел дружбу с православными священниками, имел задушевные беседы с самим Менем, который позже погиб. Это и многое другое узнавал я из его писем... Он жил в Москве, а моя семья – в Краснодаре… Мы спешно уезжали сюда – надо было спасать жену: у неё возникла проблема с печенью. Её здесь спасли...
- Ну, а чем Эрнест занимался в России? – задал вопрос Владимир.
- На это ответить непросто. Он всегда считал себя весьма многогранной личностью. Бесконечно хватался за новые дела. Учился на инженера, но хотел быть художником. В итоге всё же решил остаться на инженерном поприще, но на производстве ему было скучно. Окунулся в область технической информации, поднаторел в английском. Даже в аспирантуру поступил, но ничего в науке не создал и бросил это дело. Вот так... Знаю, увлекался дружбой с какими-то правозащитниками, был членом какого-то нелегального общества, в некоторой мере углубился в православие (к иудаизму, по-моему, интереса не проявлял). В последние годы начал писать стихи и рассказы. Говорит, что надеется издать книгу "о шальных и талантливых людях". Такие, как мы, дисциплинированные трудяги (и в настоящем, и в прошлом), его, как писателя, не интересуют... В общем, замахов было много, а серьезных ударов не получалось. Но жизнь-то почти прошла. Вот и взяло его зло, а подпитывается оно ещё и завистью Эрика ко всем, кто благополучен... Он поздновато, но всё же женился. Точнее, жил лет двадцать с прекрасной и деловой женщиной в гражданском браке, на её жилплощади. Дольше она выдержать не смогла и выгнала его. Теперь снимает комнату.
- Он сейчас вообще не работает? – спросил Владимир.
- Да, - вздохнул приятель Эрнеста, – несколько лет. Его рискнул пригреть наш однокашник, у которого есть своя фирма и успешно идет научно-коммерческая деятельность. Какое-то время Эрик неплохо работал в качестве коммивояжёра, но однажды запил не вовремя, потерял важные документы – и фирма лишилась серьезных денег. Естественно, его выгнали. Чувствую, и для вас он оказался не сахар – ещё раз выражаю сожаление.
- Эх, что о нем говорить! - вступила в разговор Галя. – Забирайте это дерьмо, чтобы и духа его здесь не было. Достал он тут всех... а одного непоправимо...
Приятель Эрнеста не смог уловить весь смысл сказанного Галей и нехотя пошел к комнате Эрнеста. Минут через двадцать он вынес из комнаты и уложил в багажник машины большой баул, а затем они появились вдвоем. Приятель практически нёс Эрнеста на себе, перекинув его руку через себя и вцепившись в нее двумя руками на груди. Эрнесту оставалось только вяло перебирать ногами по полу. Оказавшись вблизи своих соседей по бунгало, он поднял на них остекленевшие глаза и произнес:
- Ну и достали вы меня, други! Прощайте... и простите, если что не так...
Запихнутый своим приятелем на заднее сидение машины, он, по-видимому, немедленно заснул и больше не проявлял никаких признаков сознания.
Машина уехала...
.
...Маргарита, прервав долгое общее молчание, обратилась к своим новым друзьям:
- Думаю, нам нельзя терять друг друга – так жизнь будет светлее... А ведь пожить-то ещё придется...
Чуть слышно прозвучал голос Жени:
- Да-а... конечно...
Он встретился с Маргаритой взглядами... И не спешил отвести глаза, она сделала это первой и сказала:
- Дорогие мои, я взяла листок бумаги и ручку. Прошу вас вписать сюда свои имена, фамилии, адреса и телефоны. За Розочку напишу сама. В офисе размножу записи на ксероксе – вы их получите...
Помолчала. Тихо добавила:
- Ну, вот и все... Вот и все... Я... полюбила вас...
И на глазах её появились слезы...
- Думаю, нам нельзя терять друг друга – так жизнь будет светлее... А ведь пожить-то ещё придется...
Чуть слышно прозвучал голос Жени:
- Да-а... конечно...
Он встретился с Маргаритой взглядами... И не спешил отвести глаза, она сделала это первой и сказала:
- Дорогие мои, я взяла листок бумаги и ручку. Прошу вас вписать сюда свои имена, фамилии, адреса и телефоны. За Розочку напишу сама. В офисе размножу записи на ксероксе – вы их получите...
Помолчала. Тихо добавила:
- Ну, вот и все... Вот и все... Я... полюбила вас...
И на глазах её появились слезы...