Откровения судьбы и тропы творчества
(Глава из будущей книги)
ВСТУПЛЕНИЕ
Дорогие читатели, мы с моим бесценным другом Геннадием Проводниковым, два старых нефтяника, решили представить в нашей будущей книге не только эпоху нашей дружбы и сотрудничества в науке, но также другие грани и предшествующие ступени наших судеб, подготовившие нас к этой прекрасной эпохе, формируя характер и мироощущение каждого из нас.
Поэтому я кратко расскажу, как, по велению души, десятки лет отвечал жизни стихами, как формировали мою личность школьные и студенческие годы, как формировались во мне изобретатель и ученый, как я осознавал важность поступка в нашей жизни, как учился на своих ошибках, затрону свои творческие поиски на закате жизни, в годы, назначаемые нам для заслуженного отдыха. И, конечно, апофеозом повествования станет рассказ о моём друге Геннадии Борисовиче Проводникове, нашем вдохновенном взаимодействии в творческих решениях и реализации этих решений при строительстве скважин.
Перед тем, как предложить вам дальнейшее чтение, позвольте кратко представиться.
Я родился в 1937 году в г. Баку, но, в связи со служебными назначениями отца в шестилетнем возрасте стал москвичом, учёбу в старших классах школы прошел в г. Ангарске Иркутской области, затем вернулся в Москву, а после окончания учебы в институте, ныне именуемом университетом нефти и газа имени И.М. Губкина, многие годы работал во ВНИИ буровой техники, сочетая эту работу с бессчетным количеством командировок в нефтяные районы, главным образом в Западную Сибирь.
Являюсь доктором технических наук, за творческие достижения удостоен званий "Заслуженный изобретатель Российской Федерации" и "Почетный нефтяник". Имею около 250 научных трудов (книг, брошюр, статей) и изобретений.
МОИ ЖИЗНЬ И ГРЁЗЫ –
В ПОЭТИЧЕСКИХ СТРОКАХ
ШТРИХИ МОЕЙ СУДЬБЫ
Исповедь старого ученого
В ПОЭТИЧЕСКИХ СТРОКАХ
ШТРИХИ МОЕЙ СУДЬБЫ
Исповедь старого ученого
|
ГОДЫ И ДОЛГИЙ ШЛЕЙФ
СЧАСТЛИВОЙ ШКОЛЬНОЙ ЮНОСТИ
СЧАСТЛИВОЙ ШКОЛЬНОЙ ЮНОСТИ
МОСКВА – АНГАРСК
Помните, какие есть слова в одной из задушевных песен времен молодости моего поколения: "...снятся людям иногда их родные города: кому Москва, кому Париж"? Я почти всю жизнь был москвичом, столица России действительно – мой родной и любимый город. Но вот что интересно: в Нью-Йорке, где я живу по семейным обстоятельствам на старости лет, в моих снах обычно не Москва, а бескрайние просторы Сибири – "благословенный русский край". Да, так уж сложилась моя судьба, что довелось в реальной жизни – и в школьной юности, и в десятках лет работы – ощутить ширь, красоту и волшебный магнетизм этой бескрайней земли, от Уральских гор до чистейшего в мире “славного моря” по имени Байкал.
Там я нашел друзей на весь свой век, там возникали самые принципиальные, сложные и незабываемые моменты моего самоутверждения в делах, там я научился видеть глубинную красоту жизни через все ее сложности, противоречия, несправедливости...
Я, конечно, понимаю, что у многих моих читателей – иные сны, и если уж снятся им города, то преимущественно не сибирские. Но верится мне, что мои лирические заметки оставят какой-то светлый след в их сердцах, потому что по большому счету это заметки о силе и неистребимости добра в нашем, человеческом общежитии, а мотивы добра не могут не быть близки каждому хорошему человеку...
Наша семья – отец, мать, мы с сестрой и бабушка – оказалась осенью 1951 года в городе Ангарске Иркутской области из-за несправедливости в судьбе отца, связанной с "еврейским вопросом". Учился я тогда в восьмом классе.
Отец поехал из Москвы в Восточную Сибирь восстанавливать новыми делами доброе имя, после того как был снят с должности директора небольшого завода экспериментальных машин по подлому навету некоторых "доброжелателей". И восстановил он там имя свое трудной и вдохновенной работой на ремонтно-механическом заводе. И нашел там лучших – на всю оставшуюся жизнь – друзей…
Вскоре, осенью 1951 года, к нему приехала и семья. Так из мужской московской школы я попал в смешанную школу совсем юного города – спутника одновременно сооружаемого рядом с ним химического комбината.
Город тогда строили заключенные, поэтому мы постоянно видели огороженные колючей проволокой "зоны", за которыми днем кипела работа. В одной из этих "зон" можно было наблюдать весьма необычную картину. Строители трудились под живую музыку: на специальном помосте маленький духовой оркестр, казалось, непрерывно исполнял популярные мелодии. Кто-то нам объяснил эту ситуацию. Музыка "строить и жить помогает", значит, способствует производительности труда, а за ускорение стройки мужикам сокращают "срока". Поэтому они выделили из своей среды нескольких музыкантов – и дело в целом пошло быстрее...
"ЭФФЕКТ АНГАРСКА"
У нас был замечательный класс. Его гармоничное разнообразие не нарушалось и последующим – по мере роста Ангарска – появлением новых учеников. Сегодня мне кажется, что они, попадая в наше "магнитное поле", просто становились подвластны ему. И это никому не было в тягость, потому что может ли быть кому-то в тягость светлая дружба, доброта и чуткость юных одноклассников?
Нет, мы не являли собой рафинированную, плакатно-идеальную группу молодежи. Были очень разными. Да и прошли до попадания в наш класс очень непохожие начальные этапы жизненных путей.
Да, мы были очень разными. А почему же стали так дружны? Думаю, потому, что имел место некий особый эффект, который мне хочется назвать "эффектом Ангарска".
Ведь каждый из нас, оказавшись в этом городе, оставил где-то друзей и привычную жизнь. И каждый чувствовал, что для далеких теперь друзей не представляет серьезного интереса та новизна, что появилась здесь в нашей судьбе. Более того, новая обстановка, в которой мы оказались, мало им понятна, а скорее, просто чужда. У них продолжалась иная, хорошо знакомая, увлекающая их жизнь...
Ну, а нам на новом месте просто невозможно было оставаться наедине с собой: своими воспоминаниями, грустью, тайным другом-дневником, попытками переписки с прежними одноклассниками. Юность звала нас к активной и интересной жизни именно здесь. Каждый из нас хотел новой дружбы, новой радости человеческого общения. И мы с готовностью шли к сближению и единению с новыми одноклассниками, мы все вместе, можно сказать, собственными руками (а точнее, наверное, сердцами) лепили свое духовное благополучие. Мы хотели новой дружбы и сумели вылепить ее, взяв на вооружение чуткость друг к другу и – интуитивно – ту самую благотворную толерантность, о которой тогда еще даже не слышали и которая по-русски звучит, к сожалению, менее возвышенно – просто терпимость...
Вот так мне представляется бесценный эффект Ангарска в наших судьбах.
ШТРИХИ НАШЕЙ ШКОЛЬНОЙ ЮНОСТИ
Нам в Ангарске стало весело и вообще хорошо (об учебе писать не буду – дело известное). Зимой – лыжи. Особенно прекрасно было кататься с гор, стремительно съезжая в пойму нашей реки Китой, притока знаменитой Ангары... Летом – волейбол... Круглый год ходили друг к другу в гости: беседовали, пили чай, танцевали... Помню, очень любили слушать по радио вместе передачи "Театр у микрофона". Это были удивительно притягательные трансляции спектаклей ведущих театров. Слушали тихо, завороженные, и казалось, что видим все происходящее на сцене. Теперь таких передач, по-моему, нет. Мир ушел куда-то вперед. Ну и пусть...
А еще – незабываемые пикники на старице реки Китой – тихом водоеме, заполненном, вроде бы, совсем неподвижной водой. Мы устраивали пикники на первомайский праздник. Солнце уже дарило тепло, земля покрыта совсем молодой травой, комаров нет – рай! Было у нас и немного вина – не дети ведь какие-нибудь! Кстати, никто из нас не стал пьяницей. Полагаю, старшеклассников вообще не следует "пасти", как и нельзя баловать материальной вседозволенностью. Они, несомненно, размышляют по-крупному, масштабно, и на них неизмеримо сильнее каких-то специальных актов воздействия влияет ощущение правильной, достойной жизни родителей и других людей, близких их семье...
Но вернусь к пикникам. Большое впечатление производило на меня геройство наших одноклассников-коренных сибиряков. Они, пробежав по еще сохранившейся прибрежной кромке льда, бросались в жутко холодную воду старицы и с удовольствием в ней плескались. Я ни разу не решился повторить их подвиг. Намного позже узнал о клубах так называемых моржей в Москве, но по-прежнему остался в стороне от азарта таких людей. В общем, – слабак, что тут еще скажешь?..
* * *
Бывали мы в театрах и по-настоящему. С этой целью нас иногда возили в сам город Иркутск, областной центр.
Там можно было полюбоваться с высокого берега стремительной красавицей Ангарой, которая, по преданию, когда-то сбежала от своего отца, старика Байкала, к могучему юноше Енисею. Строгий отец бросил в то место, откуда она начала свой бег, огромный камень, пытаясь закрыть ей дорогу. Но это оказалось бесполезным. Она добежала до возлюбленного, судьбы их соединились – и ничто не может разорвать эти узы. До сих пор она дарит Енисею свою неувядающую красоту, чарующую чистоту, свой веселый бурный темперамент. Любовь непобедима! А верхушку Шаманского камня, бессмысленно лежащего в истоке Ангары, теперь показывают туристам.
О старинном Иркутске можно писать много, но я ведь заговорил о театрах, так что больше не буду отвлекаться. Там мы посещали два замечательных театра: областной драматический и музыкальной комедии, а по существу оперетты. До сих пор с некоторым удивлением думаю о подвижничестве провинциальных актеров, этих небогатых людей, вечно обремененных бытовыми проблемами, но неизменно влюбленных в искусство и годами радующих людей своим вдохновенным творчеством.
Я заядлый театрал и категорически заявляю: иркутские театры начала пятидесятых годов были замечательные. Особенно яркими запомнились спектакли театра музыкальной комедии с участием пожилого актера Муринского, подобного великому комику Ярону в Московском театре оперетты, и молодого, тоже комического актера Каширского. Когда эти талантливые и подкупающе симпатичные исполнители появлялись на сцене, зал дружно аплодировал, нарушая динамику спектакля. Кстати, позже Каширский был приглашен в московскую оперетту – совершенно заслуженно, хотя жаль, что Иркутск лишился этой истинной звезды театра.
Мой одноклассник и один из ближайших друзей Саша Корбух, иркутянин, семья которого по какой-то причине перебралась в Ангарск, мечтал стать актером Иркутского драмтеатра и, по-моему, был бы хорош на сцене. Но, увы, стал строителем, и к тому же долго был на ответственной комсомольской работе, с которой затем, насколько знаю, не без удовольствия распрощался в пользу строительного производства.
Актером из нашего класса никто не стал. Но хорошими людьми, хочется думать, стали все. Когда мы были десятиклассниками, наша Генриетта, которую мы обычно звали просто Гетой, написала мне, пробующему себя в поэзии: "Ты станешь поэтом, а я человеком. Чем роль моя хуже поэта?"
Как она была права, самая мудрая, девочка нашего класса, которая за жизнь написала стихов намного больше, чем удалось создать мне, однако, как, впрочем, и я, не ушла в поэзию как в профессию. Сегодня ее уже нет, все свои сочинения она успела передать мне, и я опубликовал в Интернете лучшее из написанного ею...
* * *
Байкал! Это такое чудо, что даже страшно прикасаться к теме наших походов на это "славное море". Они начались в школе и продолжились в студенческие годы, когда мы приезжали к родителям на летние каникулы. В школе с нами учился Ося Гуфельд, имевший спортивный разряд по туризму и еще квалификацию инструктора по этому виду спорта. Так что в походах мы чувствовали себя достаточно уверенно.
До поселка Лиственничный, вблизи истока Ангары, нашу группу довозил из Ангарска автобус или грузовик (это являлось актом благотворительности со стороны начальствующего папы кого-то из нас). А затем мы предпочитали уходить на несколько километров к северу вдоль прибрежных гор, находили плоскую лесистую площадку, с которой было удобно спускаться к озеру, и на ней обосновывались в палатках.
Ну, а затем – костер, веселые общие трапезы, песни под яркими звездами и, конечно, недолгие, однодневные прогулки по узким тропинкам над кручами, отделяющими нас от байкальской воды. Ося Гуфельд заставлял нас перед такой прогулкой связываться единой прочной веревкой. Это, конечно, добавляло нам уверенности. И все же подчас поглядишь назад, на тропинку, которую мы только что одолели, – и сердце замирает от ужаса, услужливо подпитываемого безудержной игрой воображения...
Все это незабываемо, особенно наш ликующий ночной костер. Именно о нем я написал, быть может, лучшее свое стихотворение, во всяком случае, оно всегда тепло воспринимается людьми – уже около семидесяти лет. Оканчивается так:
Ночь ни петь, ни думать не мешала.
Лишь Байкал вздыхал под тихий хор,
И луна, разлившись по Байкалу,
К нам ручьем спешила на костер...
Проблем с питьевой водой возле Байкала нет: зачерпнул с берега и пей. Вкусней воды не бывает. А другой бесценный дар Байкала – омуль. Мы запасались им в Лиственничном, у рыбаков. Тем, кто никогда не видел и не пробовал этой рыбы, даже не знаю, как рассказать о таком чуде. Ну, уж селедку-то знают все. Представьте себе, что перед вами изысканно мясистая, упругая и ароматная селедка. Так вот, удвойте или даже утройте все эти качества – и получится омуль. Да и то приблизительно, потому что аромат омуля неповторим.
Когда через много лет Саша Корбух приезжал в московскую командировку, мы в его номере ведомственной гостиницы ели непременно привозимого им омуля, естественно, держа куски рыбы в руках и запивая этот деликатес водочкой. Перед уходом домой я старался отмыть руки, но аромат омуля устранить с них не удавалось, и пассажиры в метро с интересом принюхивались ко мне...
О походах на Байкал остались только теплые воспоминания. Ничего плохого вспомнить не могу. Пожалуй, можно рассказать лишь один эпизод школьных времен, который, конечно, светлым не назовешь, но и как страшный он не вспоминается, скорее как забавный, хотя за ним – ужас сталинских лагерей.
Ребята каждую ночь по очереди, по два человека, дежурили возле палаток на всякий случай. Опасались визита медведя или беглого заключенного. При дежурных были топоры, хотя это средство защиты в наших неопытных руках вряд ли являлось надежным. Скорее, в случае опасности надо было всех разбудить и выступить по мере возможности единой силой.
Однажды дежурили мы, насколько помню, с Сашей Корбухом. Ночь прошла спокойно, а на рассвете заметили, что по горной тропинке, протянувшейся над глубоким скалистым обрывом вдоль берега Байкала, к нам издалека движется какое-то существо. Вскоре стало ясно, что это не медведь.
Через некоторое время уже не было сомнений, что к нам направляется какой-то человек весьма странного вида. Решили, что если это беглый заключенный, то наши топоры вызовут у него несомненный интерес, поэтому их лучше спрятать в ближайших кустах, а друзей пока не будить – сначала посмотрим, что будет происходить.
Наконец к нам безбоязненно приблизился давно небритый мужчина в шапке, сделанной из газеты, в застегнутом женском плаще, видавших виды брюках и женских туфлях с отломанными каблуками. Несомненно, беглый.
- Курево есть? – спросил он.
У меня оказалась пачка "Беломора" (баловался немного) и спички. Я протянул ему эти свои богатства. Он внимательно посмотрел вокруг, несколько секунд задумчиво помолчал и произнес:
- Ну, ладно, мужики. Беру себе. Только – тихо будьте...
И удалился. Куда он направился, где найдет приют, кого еще разденет, а то и убьет на своем пути?.. Это нам было неведомо. Но поняли мы одно: решил он не трогать подростков, почти детей. И на том спасибо.
* * *
Есть, что еще вспомнить и про Ангару. Было лето 1953 года. Недавно умер Сталин, и личность его почиталась пока, как и в прежние времена. Мы окончили девятый класс, и школа организовала для нас поездку по Ангаре в место одной из ссылок Сталина – поселок Новую Уду. Чтобы уважаемый читатель мог себе лучше представить бурный нрав этой неугомонной реки, отмечу, что от Иркутска до Усть-Уды, ближайшего населенного пункта к нашему месту назначения, пароход плыл двое суток. Туда мы плыли по течению реки. А вот обратно – против течения – двигались аж трое суток!
Усть-Уда встретила нас тучей мошки (с ударением на "и"). Это мельчайшие и противнейшие насекомые, которые могут вас замучить гораздо успешнее комаров. Они лезут в рот, нос, уши, любые щели, по которым могут добраться к вашему телу через одежду, естественно, завладевают любыми открытыми частями вашей кожи – и буквально жрут вас. Они не жалят, а откусывают крошечные кусочки тела – это и есть их лакомство. Пришлось накинуть на голову куски марли так, чтобы она спускалась на грудь, спину и плечи. Стало полегче.
…Мы, конечно, с волнением слушали экскурсовода, поднялись на небольшую гору Киткай, где любил уединяться будущий вождь, и постояли возле беседки, построенной в память о нём...
Было ли это беспринципностью и наивностью? Так считать несправедливо. Подавляющее большинство из нас не имело информации, которая позволяла бы думать наперекор тому, что нам внушали государство, партия, комсомол.
Мы просто старались честно учиться и намеревались честно служить стране, веря, что этим сможем приблизить светлое будущее на нашей одной шестой части суши земного шара…
И, кстати, смогли сделать совсем немало хороших дел. Думаю, новые поколения должны достойно оценить сотворенное нами.
* * *
Я уже упомянул, что была у меня в Ангарске одноклассница с довольно редким, как бы сошедшим со страниц какого-то увлекательного зарубежного романа именем – Генриетта (в обиходе, напомню, Гета). Скромность ее была феноменальной. Рядом с ней мы, бойкие старшеклассники, всегда чувствовали себя яркими, незаурядными личностями, умеющими и красиво говорить, и интересно шутить. Она оставалась тихим, доброжелательно-задумчивым зрителем и слушателем наших творческих проявлений. Правда, школьные сочинения по литературе ей удавались лучше, чем другим, но кого из нас этот факт мог тогда серьезно заинтересовать!.. А затем я переписывался с ней десятки лет – и более талантливых, подчас потрясающих писем не получал ни от кого.
Наша умница Гета Терещенко распространила среди одноклассников вопросник – хотела поточнее узнать наше понимание различных аспектов жизни. Отвечая на вопросы Геты, пришлось не раз задуматься – уже этим её вопросник весьма ценен.
Вот выписка из моих суждений.
"Высшим счастьем в жизни считаю возможность произнести перед смертью: "Жизнь моя прожита честно".
Больше всего хочу воспитать в себе волю и принципиальность.
Корни всех человеческих мерзостей – эгоизм и самомнение.
Поверить человеку – значит, принять его мысль, его позицию. А это не регламентируется жестко тем обстоятельством, кто он.
Для кого дружба – конфетка для удовольствия, тот пустой человек; я преклоняюсь перед теми, для кого дружба – воздух".
НИЗКИЙ ПОКЛОН ВАМ, ДОРОГИЕ УЧИТЕЛЯ
Школьные годы в Ангарске стали для меня, я бы сказал, и большой школой жизни в целом, за что я глубоко признателен нашим замечательным учителям.
Нет, я не стану бегло перечислять достоинства всех наших учителей – вряд ли это увлекло бы моих читателей: ведь у каждого остались подобные добрые воспоминания о его преподавателях.
Но хочется непременно рассказать подробнее о двух учителях, присутствием которых в моей жизни украшены – так уж случилось – и десятки моих лет за пределами школьной юности.
Это наша классная руководительница Надежда Ивановна Окулова, столь же естественная во всем, сколь и мудрая, а еще мужественная женщина, которая решительно вызвалась учить нас математике в десятом классе после нашего коллективного отказа продолжать учебу у чрезвычайно слабого педагога. И её решение стало для нас уроком высокой нравственности. Она отдавала нам всю свою душу, весь свой талант.
И еще это наша замечательная совсем молодая учительница английского языка Людмила Александровна Мудель. Никогда из памяти моей не уходил образ этой очаровательной учительницы. Как она старалась привить нам интерес к овладению этим популярнейшим языком в мире, увлекая нас своим вдохновением, своими методическими поисками!
* * *
Надежда Ивановна Окулова была нашей учительницей по математике и одновременно классным руководителем только один год – в десятом классе. И то, что она решилась на такое, было, как я уже отметил, мужественным поступком, а для нас – началом ее большого урока жизненного поведения.
Правда, для каждого из ее тогдашних десятиклассников, тот урок имел разную продолжительность. Для одних он закончился с окончанием школы, для других продолжался годами. Для меня растянулся на тридцать лет. Она была моим верным старшим другом, и переписка с ней стала важной, ничем не заменимой, волнующей частью моей судьбы. Последнее письмо от нее, уже очень больной, я получил за три месяца до ее кончины.
Кто-то из моих одноклассников, как и она, навсегда остался жить в нашем замечательном таежном Ангарске, по соседству с нашей Надеждой Ивановной. А значит, просто продолжал встречать ее на улице, в кинотеатре, на концерте... или наведывался к ней домой. Другие, как и я, вели с ней переписку, живя в других городах, и кого-то из них, как и меня, она иногда навещала за тысячи километров от Ангарска.
Завершая девятый класс, мы понимали, что, если нам продолжит преподавать наша бездарная математичка, шансы на поступление в технические институты (куда почти все мы и стремились) станут ничтожными. Она не знала математики даже на уровне школьной программы. Путалась у доски, пытаясь объяснить учебный материал, и тогда лучшие ученики класса выручали ее своими подсказками. Перейдя в десятый класс, мы устроили коллективный бунт против той горе-учительницы, требуя у директора школы ее замены. Я был одним из организаторов этого бунта.
Пикантность ситуации заключалась в том, что учительница была... женой директора школы. После нашего мятежа родители некоторых моих одноклассников на всякий случай срочно перевели их в другую школу.
Не знаю, чем закончилась бы созданная нами ситуация, не появись вдруг приехавшая из Иркутска Надежда Ивановна. Она заявила, что готова взять на себя руководство нашим классом и преподавание в нем математики. Да, это было не просто благородным, но и поистине мужественным поступком. Он, естественно, позже откликался ей неприятностями. Но уж такова была Надежда Ивановна: если требовался благородный по большому счету поступок, она шла на него безоглядно. Вот таким стало начало ее многогранного и важного для нас, а для некоторых и многолетнего, урока жизни.
А когда началась учеба в десятом классе, Надежда Ивановна поставила перед нами поистине суровую задачу: за один год, наряду с освоением текущей программы, вновь проработать – ускоренно, но во всей глубине – материал восьмого и девятого классов. Соответствующими были и домашние задания.
...Когда я поступал в Московский нефтяной институт, мне на экзамене по математике учинили специальную проверку: не подставное ли я лицо. Уж очень хорошо знал я предмет...
Но не только наше знание математики ее заботило. Еще и наше умение гармонично общаться, постоять за себя, сочетать великодушие с принципиальностью, найти правильный ход в непредвиденных обстоятельствах... Она была с нами на школьных вечерах, на городских конкурсах самодеятельности, на праздновании наших дней рождения, в туристических поездках. И было с ней интересно, светло, надежно...
Однажды она предложила нам на уроке контрольную работу, состоящую из нескольких алгебраических задач. Одна из них, вторая, не решалась, но мы, конечно, об этом не знали. Так контрольная по алгебре превратилась скорее в тест по психологии поведения в сложной ситуации. Немало оказалось среди нас тех, кто за весь урок так и не продвинулся дальше второй задачи, безуспешно пытаясь одолеть ее. Но были и такие, которые, осознав, что не могут с ней справиться, двинулись дальше и успели решить все остальные. Вот таких-то и похвалила перед всем классом Надежда Ивановна как людей, умеющих избрать оптимальную тактику решения многоплановой проблемы при встрече с отдельной непреодолимой трудностью.
По окончании школы я получил от нее в Москве не менее 30 писем. Они и были для меня продолжением ее долгого-долгого урока жизни.
Наша любимая учительница давно ушла из жизни. Но не уйдет из моей памяти, моего сердца ее долгий, 30-летний урок жизненного поведения. Живу на девятом десятке лет. Еще перезваниваюсь и переписываюсь с некоторыми школьными друзьями. Верится, мы не изменили урокам Надежды Ивановны.
А эта переписка ворвалась в мою судьбу внезапно, в конце 2013 года.
Людмила Александровна Мудель, живущая ныне далеко от Ангарска, вполне могла получить от кого-то из ангарчан мои сегодняшние координаты. И вполне естественно, что она проявила желание возобновить контакты со мной, хотя они отсутствовали 60 лет – в течение всей моей жизни после окончания любимой школы.
Так началась наша душевная, доверительная переписка – и для меня открылись судьба и мироощущение этого интересного, талантливого человека, которого я никогда не забывал во всех сложностях и хитросплетениях своей собственной судьбы. Она была совсем молодой учительницей в наших девятом и десятом классах, всего на семь лет старше меня.
В те мои далекие школьные годы она была красивой и стройной девушкой. Мы, ребята-старшеклассники не только уважали её за уже явно наметившуюся учительскую хватку, но и любовались ею как эталоном женственности…
Все 60 лет нашей разлуки из памяти моей не уходил образ этой очаровательной молодой учительницы. Как она старалась привить нам интерес к овладению популярнейшим языком в мире, увлекая нас своим вдохновением, своим педагогическим творчеством! Тут могу заметить, что, хотя, по-моему, не имею особых способностей к изучению иностранных языков, но при поступлении в Московский нефтяной институт уверенно сдал экзамен по английскому на «отлично».
Моя переписка с Людмилой Александровной, начавшаяся в 2013 году, оказалась очень эмоциональной и ярко отразила молодость души, неугомонность в добрых делах и неугасимую жажду творческой деятельности этого незаурядного человека, прошедшего весьма непростой, с драматическими страницами, жизненный путь и не желающего сдаваться возрасту, при этом восторженно воспринимающего творческий настрой людей старшего поколения.
Вот что я высказал своей учительнице в одном из писем:
"Милая Людмила Александровна!
Прежде всего хочу сказать, что я восхищен Вашим сегодняшним жизненным настроем на непростые благородные дела, Вашим творческим вдохновением, Вашими реальными достижениями последнего времени! Это так вдохновляет меня, Вы даже не представляете! Ваше письмо стало прекрасной песней, которая "строить и жить помогает"! Спасибо!!!
Честное слово, восхищен тем, как огромна и благородна Ваша работа по переводу на английский язык многих десятков гагаузских сказок! И редакторская работа! Я знаю, что редакторский труд подчас просто адский – более 15 последних лет он является моим регулярным делом.
А какую прелестную "малютку" Вы издали! Так Вы назвали свою замечательную брошюру "Совершенствуй свой английский язык. Пословицы и поговорки, идиомы и лексические комплексы". Она станет моим настольным пособием – буду всех удивлять эрудицией. А ведь изданная брошюра – лишь начало большой работы, которая продолжается. Прекрасно!
Но ведь и это не всё: есть ещё работа с димитровградским историком и писателем Николаем Николаевичем Семиным. Это потрясающе!
Явно отстаю от Вас по производительности труда. А ещё Вы упоминаете Ваши 88 лет! Забудьте о них и – так держать. Это – жизнь!
Берегите себя, пожалуйста, милая моя Людмила Александровна!
Я счастлив, что Вы не обошли моей судьбы".
"МЫ ЮНОСТЬЮ ВСЕ ПОБРАТИМЫ
И В ЖИЗНИ ВСЕГДА АНГАРЧАНЕ"
Теперь я покажу отдельные штрихи моих воспоминаний о взрослой жизни некоторых своих одноклассников, той жизни, которая началась, когда школьная юность была уже в прошлом, но навсегда осталась в наших сердцах – и мы неизменно являлись узнаваемыми и близкими людьми друг для друга.
* * *
Мой школьный друг Володя Стручков окончил вместе со мной Московский нефтяной институт имени академика И.М. Губкина. Это было в 1959 году.
Работать Володя поехал на север Красноярского края, в геологическую экспедицию. Поселился в поселке Малая Хета, который редко кому известен. Здесь и женился на сибирячке Галочке. Она родила ему двух сыновей – северян.
А в семидесятые годы, награжденный орденом за открытие нового газового месторождения, он с семьей переселился в Подмосковье, чтобы потом месяцами вновь жить в снегах Крайнего Севера, теперь уже в долгих командировках. Там необходимо было бурить специальные скважины очень большого диаметра. Когда мы поминали Володю в 1991 году, люди, знавшие его по этой работе, благодарно рассказывали о том, что дело их было очень трудным, а Володя чутко чувствовал настроение каждого и умел каждого вовремя подбодрить…
И, думаю, никто из них в те времена не подозревал, что здоровье Володи уже подорвано трудами и волнениями, что его нередко мучают головные боли, а кровяное давление регулярно прыгает вверх. Все это знала его Галочка и понимала, что ему необходимо менять работу. На душе ее стало легче, когда Володю пригласили на одну из командных ролей в крупную управленческую организацию.
Он получил впечатляющий кабинет в одном из зданий центра Москвы и отдел, отвечающий за техническое обеспечение добычи целебных минеральных вод и их транспортировки по трубопроводам к местам потребления. Володя увлеченно работал несколько лет, только иногда его забирали в больницу, чтобы улучшить состояние здоровья. Я любил при случае заглянуть в его кабинет, из огромного окна полюбоваться Москвой и несколько минут поболтать с моим старинным другом.
Но последний раз я примчался туда в огромном волнении. Галочка позвонила мне и в ужасе сказала, что Володя увольняется и уезжает работать буровым мастером геологической экспедиции куда-то в глубинку Красноярского края, на реку Подкаменная Тунгуcка, впадающую в Енисей. Ему уже шел шестой десяток. А он вновь, как в молодости, собирается окунуться в стихию бесконечной изнурительной борьбы с капризами земных недр, стихию бессонных ночей, дискомфортного быта, противостояния морозам и комарам, непрерывных, вязких хозяйственных хлопот. Все это уже подарило ему проблему здоровья. Куда же дальше?..
Он слушал мои доводы с доброй и чуть грустной улыбкой. И вскоре мягко попросил меня не тратить время на уговоры – своего решения он не изменит. Раза два начинал звонить прямой телефон, соединяющий его с шефом, но трубку Володя не брал. "Видишь ли, - начал он свой недолгий монолог, - все, что нужно, я ему уже сказал. Дальнейшее общение с ним не имеет смысла. Ты знаешь не хуже меня, что в стране разрастается эпидемия коррупции и ее любимого отпрыска – криминальной коммерции. Мой шеф стал выкручивать мне руки: гляди, дескать, сквозь пальцы на некоторые хитрые нарушения экологических требований при оборудовании одного из курортов. Эти нарушения – не по халатности (то было бы полбеды). Эти нарушения – коммерция. Что похуже – для страны, а что получше – для своего кармана. А я отказался быть участником преступления перед людьми. Шеф уже заявил мне, что мои "капризы" – это мой быстрый путь на улицу. Бодаться неохота: не он, так другой сворует – по всей стране расцветают игры без правил. Вот – и весь вопрос…" И добавил: "Так жить не буду. Немного поработаю в экспедиции, освежу душу, а затем приду в ваш институт. Готовь место в лаборатории года через три".
Мы тогда подходили к порогу девяностых... Через полтора года он умер от инсульта. Я прилетел из очередной сибирской командировки, а тут – звонок Галочки: "Юра, у нас – беда …" Володя был в отпуске, отдыхал дома. В ту ночь у него очень болела голова. Решил принять душ. Ему бы постоять под горячей струей, а он опрометчиво сделал ее холодной. Сразу стало плохо. "Убил себя Вовка, – горько воскликнула моя жена, узнав про этот душ. – Видимо, слишком сжались сосуды…"
Прощаясь с Володей, я читал людям свои печальные, посвященные ему стихи:
…Нас всех святая память вскачь
мчит из былого, так красива!
Но суждено ей, плачь – не плачь,
застыть сегодня у обрыва.
А от него – лишь путь назад,
по прожитым тобой страницам.
И с них для нас
твоим глазам
через года всегда светиться…
* * *
Моя талантливая одноклассница Генриетта Терещенко (позже Басацкая), ушла из жизни в 60 с небольшим лет, когда заканчивался прошлый век, ушла, увы, по собственной воле, завершив многие годы женского одиночества (рассталась с мужем еще в молодости – брак оказался неудачным) и напрасных надежд на счастливую судьбу сына. Ей, кристально честной, ранимой и вдохновенной, хватило сил на многие жизненные испытания, но силы её были не беспредельны…. А у меня остались рукописи её поэтических сочинений. Только у меня.
В эту тетрадь была вложена коротенькая записка. В ней, в частности, написано: "Юра! Вот возьми, почитай мои стихи. Об их ценности могу судить так же плохо, как о ценности собственной души. Большинство из них не могло быть не написано, многое не обработано, есть просто незаконченные. Так теперь и останутся, в таком виде..."
Она не готовила свои стихи к публикации. И пусть «многое не обработано», но в них есть главное – проявляется талант автора! И я на склоне лет позволил себе – конечно, с предельной бережностью и тактичностью – прикоснуться к её стихам не просто как редактор, но где-то практически как соавтор. Не хотелось, чтобы в них остались какие-то явные художественные просчеты, следы житейской спешки, незавершенности. Прости меня, милая Гета, если что-то не получилось, как надо.
Теперь эти стихи живут в Интернете, а именно в журнале "Самиздат" и на моем сайте www.yuriytsyrin.com. Я счастлив, что смог передать людям стихи Геты, где ярко отразились беспокойный труд и метания её души, и что читатели регулярно обращаются к её творчеству…
А еще я получил от Геты много прекрасных писем, отразивших её несомненный литературный талант.
Хочется мне показать уважаемым читателям несколько фрагментов писем моей дорогой одноклассницы, относящихся к 80-м – 90-м годам – последнему периоду её непростой, трагически оборвавшейся жизни.
"О Юра!
Я стесняюсь читать твои трогательные высказывания обо мне, боюсь таких громких слов (не оказались бы они преувеличением!), хотя, конечно, расцветаю, прочитав их. В твоей искренности хочется не сомневаться: с какой стати тебе бы понадобилось мне льстить?
А насчет твоих огорчений по поводу своей чрезмерной рациональности, запрограммированности и пр. – мне как-то не по себе от подобных признаний. Почему же тебе тогда не чужд и даже близок (по крайней мере, понятен) “строй моих мыслей и чувств”? Будь ты застандартизован, ты бы только, думаю, презрительно или насмешливо оттопыривал губы, получая мои письма...
Поздравляю тебя с праздником Победы! Мы были детьми тогда, но я хорошо помню ликование того дня. Этот праздник – наш, он в нашей крови, мы были современниками его рождения..."
"Дорогой Юра! Поздравляю тебя с наступающим Новым Годом!
С неизменной благодарностью думаю о твоем добром отношении ко мне. Считаю это чудом, потому что для меня человечность в людях всегда – чудо.
...Сына моего Витьку два месяца назад забрали служить. Находится в Хабаровске, в учебке, в артиллерии. Через четыре месяца станет сержантом. Пишет часто, скучает, в чем-то одумывается. Служит исправно, старательно. Трудно там, не без этого, но нашел уже товарищей. Меня успокаивает, чтоб не беспокоилась сильно....
Счастья тебе, Юра!"
"Вчера мне грохнуло 50. На работе меня чествовали так тепло и торжественно, что я боялась упасть в обморок от столь непривычных, приятных стрессовых нагрузок. Цветы, адрес, грамота, стихи, теплые обращения, подарки... Правда хорошо, Юра? А еще сын накануне прислал открытку с поздравлением и сообщением, что сдал экзамены на 5 и ему присвоили звание сержанта.
Кстати, во врученном мне адресе есть такие волнующие слова: "Сегодня, в этот памятный для Вас день, мы с удовлетворением отмечаем, что, благодаря большому трудолюбию и высокому чувству ответственности, Вы за сравнительно короткий срок работы в отделе АСУ сумели почувствовать и освоить специфику конструкторско-технологической подготовки производства аппаратов для автоматизированной обработки данных и успешно трудитесь, выполняя ответственные задания. Обладая высокой работоспособностью, Вы постоянно совершенствуете и углубляете свои знания..."
Чувствовать, осознавать всеобщее уважение – ощущение для меня чуть ли не новое, немало я испытала черных обид и гнусностей. И вот – свежая струя в моем мироощущении. Приятно. Хорошо. Да и правда: я люблю и умею работать".
"Здравствуй, Юра!
Спасибо тебе за теплые слова привета и поздравления. Да, мне приятно получить от тебя весточку. Хоть и... Собственно, что "хоть и..."? Много воды утекло, все течет, изменяется... Смогу ли писать тебе, как прежде: быть такой же открытой, искренней? И нужно ли? А если нужно, то зачем? Ведь уже без надежды встретиться проживаем – каждый в отдельности – свои жизни... А вот, поди ж ты, греет весть, привет, доброе слово. А вопрос "зачем?" остается философским, безответным...
Все меньше становится круг тех, с кем хочется пообщаться. Ощущение это у меня в последнее время почти трагическое. Неужели оно будет все углубляться и усугубляться? Увы, наверное.
Теряю родных людей: двоюродную сестру сбила машина, любимого племянника (46 лет) избили на улице, стал болеть, болеть... Вянет переписка со старыми друзьями, рассеянными по белу свету... Быть может, проблем у них невпроворот, а о плохом писать не хочется. Или что-то другое... Даже стихи посылаю – молчат. Так-то!..
Прочее у меня в жизни сейчас тоже плохо, это связано с сыном...
Ощущаю затяжную депрессию. Одиночество и несчастья... Что будет, не знаю...
Спешу отправить письмо. Пенсию задержали на две недели – не на что было купить конверт с маркой..."
"Здравствуй, Юра! Вчера моя внучка Вероника первый раз сказала "Здравствуйте!" и так гордилась этим, так повторяла это слово на все лады! Ей 2 года и 7 месяцев, но говорить только что начала, хотя давно уже все понимает, все слышит, все просьбы выполняет правильно. Есть причина: мать с ней не разговаривала, жили они отдельно от меня, теперь вот сын и внучка – со мной. Теперь отдалилось от них пьянство отца невестки и ее брата, многолетнее, беспробудное...
Там стал спиваться и мой сын Витя. Это было страшное горе для меня – и стыдное горе.
Вот сейчас, когда я пишу, трезвый сын походя обозвал меня дурой. Трезвый! А что бывает, когда он пьян! Ты можешь представить? Нет...
Вот такие дела, Юра. До свидания? Прощай? В любом случае обязательно будь здоров!
Обнимаю. Гета. 11 октября 1996 года".
Это было ее самое последнее письмо. Я помню, что поспешил что-то ответить, подбодрить Гету. Удалось ли мне это? Тяжело думать о том, что не сумел я спасти человека. А это было важнее всего остального...
Гета больше не писала мне, а через несколько месяцев я узнал, что она покончила с собой. Не хватило ей сил нести в российскую жизнь конца двадцатого века нравственную эстафету, завещанную нам лучшими людьми прошлых эпох…
В одном из давних писем ко мне она выразила мысль, ставшую для меня путеводной звездой: “Есть немало поэтов в душе, которые одним своим участием в повседневной жизни других людей (не говоря о делах всей их жизни) приносят людям много больше радости и душевного удовлетворения, чем толстые книжки стихов, созданных усилиями поэтов, преуспевающих на этом поприще”. Это слова о громадном потенциале личности, о значимости для нас доброго, неравнодушного, чуткого человека, входящего в жизнь других людей не в коленкоровом переплете, а во плоти и крови, с живыми нервами, волей, помыслами, реакциями…
Моей прекрасной одноклассницы Геты уже нет.
В жизни есть мы...
* * *
Есть в моей жизни одноклассница Таня, Танюша – уралочка, затем сибирячка и уже многие годы москвичка. В нашем классе она стала буквально центром притяжения – бывает такой чудный человеческий талант. Думаю, каждый из ее одноклассников ощущал, пусть и глубоко затаенную, влюбленность в эту замечательную девчонку, вокруг которой жизнь становилась более дружелюбной, светлой и вдохновенной. Ну, и я, конечно же... А она вышла замуж за Алешу, который не имел никакого отношения к нашему классу – был студентом в ее институте. К счастью, он оказался прекрасным человеком, мы быстро сдружились, ныне наши семьи не просто дружны, а, скорее, уже родные...
В юном Ангарске для нашей школьной подруги Тани неформальное лидерство в классе стало просто неизбежным результатом ее неуемного творческого отношения к друзьям-старшеклассникам. Ей, казалось, всегда были нужны для радости наши встречи, споры, стихи, танцы, игра в волейбол, пикники на первой, майской траве. Это особый творческий дар – создавать уют в душах людей. Вновь и вновь в ее небольшой квартире были шутки, улыбки, игры, танцы, чай… И она, как волшебница, каким-то неуловимым добрым и одухотворенным влиянием поддерживала этот праздник наших душ. Ныне осознаю нагрузку ее родителей.
Сейчас Таня живет в Москве, воспитывает правнуков. Как-то с чуть смущенной улыбкой сообщила мне, что уже незадолго до ее выхода на пенсию получала букетики цветов от молодого коллеги – конструктора. Просто так. За ее талант нести в наши души уют…
...Много лет спустя мы с коллегой по работе, будучи в командировке, забрели от воскресной скуки в краеведческий музей Екатеринбурга (тогда – Свердловска). Людей в музее было очень немного. Мы лениво бродили по залам. И вдруг на одной из фотографий – моя одноклассница Танюша! Оказывается, она создала первое на Урале общественное конструкторское бюро в стенах родного Уралвагонзавода. Меня просто захлестнули взволнованные воспоминания, и я стал сумбурно делиться со своим коллегой всем, что было связано с Таней в моей памяти и моем сердце. Вскоре заметил, что вокруг нас уже – значительная группа людей. Наверно, все, кто пришли в музей, потянулись сюда на мой вдохновенный голос. Меня благодарили за рассказ о моей чудесной однокласснице…
Это был мой единственный успех в качестве музейного экскурсовода.
* * *
Ныне, вроде, как-то неловко воспарить над повседневностью и доверительно откровенничать в духе песни моей молодости: "Бывает все на свете хорошо!.." Ныне модно быть стабильно приземленными, глядеть на мир "трезво", видеть его "таким, каков он есть". Ну и пусть! Я все же расскажу вам, дорогой читатель, об очаровательном мгновении своей жизни, поскольку уверен: делиться с хорошими людьми радостью ничуть не менее важно, чем куском хлеба. Ведь радость – это эликсир молодости наших душ, и не надо скупиться, если он когда-то переполняет вашу. Вспомните слова мудрой детской песенки: "поделись улыбкою своей – и она к тебе не раз еще вернется"...
Начну с того, что состоялась моя долгожданная двухнедельная поездка из Нью-Йорка в любимый с юности город – прекрасный и удивительно посвежевший в последние годы Санкт-Петербург. Две недели я дышал и не мог надышаться его красотой, его очарованием.
К очарованию города на Неве прибавилось счастливое потрясение души могуществом того явления, которое нередко присутствует в человеческом общежитии и именуется коротким словом – ДРУЖБА.
Я убежден: пока дружба существует, человечество бессмертно, она неизменно будет поддерживать созидательные силы людей.
Свой очередной приезд из Ангарска в Петербург приурочила к моему пребыванию в северной столице моя одноклассница Лидочка Потапова (по мужу – Федорова).
Моей милой однокласснице экскурсии и специальные прогулки были не нужны. Здесь она училась в институте, давно и преданно любит этот город, навещает его. Мы просто беседовали и вспоминали, вспоминали, вспоминали... До этой встречи мы поддерживали связь письмами, но не встречались... 51 год! Я очень волновался, что не узнаю ее при нашем свидании. И возможно, такое бы случилось, но моя супруга знакома с ней еще со студенческих лет – и, когда мы приблизились к назначенному месту встречи, она безошибочно воскликнула: "Лида!" Да, это была та самая Лидочка, уже, конечно, не школьница, но с тем же добрым, чуть задумчивым взглядом и даже, по-моему, с той же хрупкой, сохранившейся со школьных лет фигурой – хоть надевай старую школьную форму.
Мы говорили и говорили, рассматривали старые фотографии... Но разве за какие-то часы можно вспомнить и обсудить почти всю нашу долгую жизнь? И все-таки мы опять побыли рядом и теперь имеем новую, незабываемую точку отсчета наших отношений...
Вот, собственно, и все... Да здравствует дружба! Берегите ее всегда!..
* * *
Школьные друзья будут в моем сердце, пока не покину этот мир. Да, наша школьная дружба, действительно, стала незаменимой, не погибла в дальнейших разлуках, в других общениях, на поворотах наших судеб…
Особо прекрасны моменты встреч с одноклассниками, показывающие, что и через годы душа друга молода, не остужена ветрами жизни! Об этом я написал:
Пусть вся наша жизнь – из тропинок нехоженых,
Пусть каждый из нас и похвален, и бит –
Живем мы, друзья, неизменно похожие
На тех, кем мы были в начале судьбы.
И при этом моё поколение, думаю, в целом не изменило нравственным ценностям славного поколения наших отцов и матерей.
МЯТЕЖНАЯ СТУДЕНЧЕСКАЯ СУДЬБА
По страницам дневниковых записей
1-й курс Московского нефтяного института
(с 1958 г. Московского института
нефтехимической и газовой промышленности)
имени академика И.М. Губкина,
г. Москва, сентябрь 1954 г.
Как быстро я почувствовал, что прекрасные дни ангарской жизни ушли в невозвратное прошлое, что я уже, возможно, никогда не испытаю такой прекрасной дружбы, какой была с ангарскими одноклассниками. Вокруг меня еще будет много хорошего, но то, что было в Ангарске, всё же уже не повторится. Наш класс всегда будет для меня таким родным, как для Пушкина лицейские друзья.
Всё больше и больше начинаю чувствовать движение жизни, всё сильнее осознаю, что жизнь идет слишком быстро для того, чтобы можно было попусту тратить время. Каждый день должен проходить с пользой.
________________
Октябрь 1954 г.
Человек без высокой мечты, без страстной благородной цели слеп, и его кругозор – кругозор слепого. Слепой, попав в весенний сад, может нащупать отдельные листочки, может погладить рукой молодую травку, но всей прелести пробудившейся природы увидеть не может. Точно так же человек без ясной мечты, вдохновляющей на добрые и интересные дела, без богатой внутренней жизни не может познать всей красоты, всего исключительного богатства мира, в котором он живет.
Я, откровенно говоря, сторонник самой смелой мечты и самых безумных затей, направляемых высокими идеями. Л.Толстой утверждал, что даже «гений – это терпение». Значит, мечта осуществляется упорством, но, конечно, один человек способен на большее, другой – на меньшее. Тем не менее, в случае, если ты когда-нибудь увидишь, что на осуществление твоей мечты у тебя не хватает сил, ты не разочаруешься в своих стремлениях, потому что, во-первых, увидишь, что извлекал из себя все свои возможности, во-вторых, благодаря упорству, ты всё же чего-то достигнешь, и достигнешь немало, в-третьих, ты почувствуешь, что уже не сможешь оставить своей целеустремленной, бурной жизни, и, наконец, ты будешь видеть в себе человека, который познал красоту жизни настолько, насколько мог. Разве это не счастье!
Причем вывод о том, что ты не можешь осуществить своей юношеской мечты не будет неким печальным реквиемом. Просто эта мечта в процессе жизни будет становиться конкретнее и яснее, будет изменяться под влиянием жизненного опыта, а тот вывод будет лишь теплым воспоминанием об ушедшей юности. Но, думаю, самое большое счастье – это полное осуществление мечты юных лет.
Эти размышления были порождены тем, что, под влиянием моих родителей, я начал учиться на инженера, но принес в студенческие годы школьную мечту стать писателем.
Естественно, начались мои мучительные метания между необходимостью добросовестной, старательной студенческой учебы и неудержимым стремлением к литературному творчеству, которое только на четвертом курсе института я смог временно усмирить в должной мере, мобилизовав свою волю. И мне удалось окончить институт четвертым по успеваемости студентом на нашем потоке, включающем четыре группы (более 100 человек). Это был достойный результат моих усилий.
Но на первых трех курсах раздвоенность моего настроя приводила к сбоям в текущей учебе, например, к повторной сдаче зачетов, хотя, к счастью, до "хвостов" из предыдущих семестров дело не доходило, а до оценок "удовлетворительно" (троек по-школьному) доходило очень редко.
________________
Май 1955 г.
Думается, в творчестве поэта немалую роль играет выбор темы. Надо всегда помнить, как заставляют нас волноваться и думать стихи Маяковского, Симонова, Исаковского, Твардовского, Щипачёва и многих других. Такое происходит потому, что эти поэты не уходят от того мира, в котором живут их современники, и, выражая свои мысли и чувства, они воспитывают нас своим мировоззрением, силой мысли, многообразием дум и переживаний.
Нельзя бояться повторения старых тем. Это не отставание от жизни. Огромное большинство человеческих тем переходит из поколения в поколение, и эти темы так многогранны, их ощущения и обдумывания так жаждут люди, что писатели всегда будут их использовать. А высасывать что-то из пальца – это так же скучно и не нужно людям, как бесталанное раскрытие тем, например, спрессовывание в зарифмованные строчки голых идей.
Талант всегда расцветал и всегда будет расцветать на передовом мировоззрении, и надо всегда трезво понимать, что не идея портит "идейные стишки" рифмоплетов, не обращение к уже как-то освоенной теме, а бесталанность. И, если ты видишь, что твои "идейные" стихи по силе напоминают те, это не значит, что тебе следует начать высасывание из пальца чего-то "оригинального", это значит, что либо ты слишком мало работал над своим талантом, либо его у тебя вообще нет – и тебе надо энергию, уходящую на это твое творчество, использовать на более полезные для общества дела.
* * *
2-й курс института,
октябрь 1955 г.
Силы воли у меня, явно, недостаточно, что проявляется в частных случаях, но в серьезных делах у меня в основном наблюдался не недостаток воли, а противоречие между желанием хорошо учиться и страстью к «шлифованию» своих стихов, которая появилась только в институте. Иногда одно слово или одна фраза мучают меня беспрерывно до тех пор, пока вопрос по этому слову или этой фразе не разрешится удачно.
Это, конечно, исключительно сильно мешает учебе. А ведь данное противоречие, думается, может стать просто разнообразием занятий, если правильно распределить свое время.
Вот, например, во время занятий основной учебой неожиданно вспыхнула поэтическая идея или родилась фабула, или возникло размышление, что может в какой-то мере утратить свою чёткость или яркость, коль сейчас же не зафиксировать, а ещё лучше, не излить вольно поток главных мыслей. Позволительно уделить этому не более часа в счет досуга, и то при возможности. Если же я почувствую, что на это уйдет больше часа или вообще такое время, которое я не могу уделить этому не в ущерб учебным делам, то за 10–15 минут набросать самую принципиальную заметку (например, в виде темы или той самой фабулы), а далее – продолжение учебы, несмотря на любые желания посвятить отвлекающему «нашествию» ещё некоторое время. Пусть оно научится дисциплинированно ждать своего времени…
Надо научиться переключать мышление с отвлекающего объекта на актуальный решительно, быстро и полностью. Ну, а когда появится достаточно времени, можно глубоко погрузиться в желанную литературную стихию.
________________
Ноябрь 1955 г.
Мчатся студенческие будни… Понимаю, мне не суждено сделать в литературе много. И все же не умрет мечта написать хотя бы одну повесть или пьесу, но только чтобы моё сочинение, действительно, помогало людям жить. А для этого нужно самому пройти большую, беспокойную инженерную жизнь.
Сегодня я имею право только на лирические стихи (в них – душа, быстрая смена чувств, внезапные яркие мысли, волнения – в общем, то, что бывает у каждого человека) и на несколько рассказов. Но не на поэмы и не на большие прозаические произведения. Для этого у меня ещё слишком мало жизненного опыта. Мне ещё почти не над чем подняться, почти нечего оглядеть со всех сторон, почти не о чем подумать, что вот это уже полностью свершилось…
Сейчас основное – учиться. Учиться прежде всего в институте, но и по книгам, посвященным теории литературы, эстетике… Это ближайшая основная задача.
Я не хочу писать много. Достаточно сборника рассказов, одной или нескольких небольших повестей или одного романа, лишь бы эти произведения помогали людям жить. Но для какого-то успеха в литературе надо, повторюсь, идти по большому и бурному жизненному пути. Такую жизнь мне даст инженерная работа.
______________
Февраль 1956 г.
Из письма другу–однокласснице Генриетте в Ангарск: "Ты понимаешь, Гета, я, кажется, выздоровел после своей мучительной и стойкой болезни стихотворства и дрянной затаенной жажды известности. Ясно понял простое счастье нашей любимой учительницы Надежды Ивановны, счастье рабочего, счастье миллионов умелых тружеников, которым вовсе незачем хотеть этого сомнительного ореола "известности". Возможно, мне следует просто бросить литературное творчество – лишний груз, который без толку вытягивает из меня энергию». Правильно написала однажды милая и мудрая Гета: "Призвание выше всяких стараний". Всю энергию – нефтяной отрасли, где меня ждет реальное и ясное служение людям!
______________
Март 1956 г.
Основное отличие поэзии от прозы – в том (если отбросить сатирический жанр – о нём я сейчас не думаю), что, как правило, каждая мысль поэта заключена в его большое чувство или окрашена его ярким настроением. Мы, правда, знаем и в прозе похожие явления, когда духовный мир автора явно просматривается в тексте. Такое можно найти у Паустовского, у раннего Горького, у Гайдара. Этим они очень обогащают прозу, тем не менее, те их произведения гораздо более близки к ней, чем к поэзии, так как гораздо более описательны и детализированы (кстати, я люблю жанр лирической прозы).
Если прозаик напоминает художника, повествующего об отдельных сторонах жизни деталями и подробностями, без которых не может получиться завершенная картина, то поэт напоминает певца, который, как правило, не формирует у слушателей определенные мысли и чувства через посредство художественного описания жизни, а прямо, в художественной форме, показывает людям, что он сейчас чувствует и думает, т. е. делится своим состоянием со слушателями.
Есть, правда, в поэзии повествовательное направление (оно, например, характерно, для Некрасова). Это направление, несомненно, обогащает поэзию и гораздо органичнее связано с ней, чем с прозой, т. к. всегда лирично и существенно менее детализировано. Впечатление у читателей такое, что жизнь в этих произведениях не рисуется с кропотливостью художника, а взволнованно пересказывается человеком с яркой индивидуальной натурой.
Творческая индивидуальность необходима как прозаику, так и поэту, разница в том, что, исходя из различий между прозой и поэзией, творческую индивидуальность у прозаика надо искать, в первую очередь, в его методе повествования, в характере раскрытия действительности, а у поэта – в своеобразии его натуры.
Но не каждый человек, внутренне богатый, умный и даже с яркой индивидуальностью, может заняться с успехом литературным творчеством – необходим соответствующий талант. А названные качества сделают жизнь человека на любом жизненном посту красивей, ярче и богаче интересными событиями и делами.
Итак, первейшее качество большого поэта – неисчерпаемо богатая натура, а первейшее качество большого прозаика – незатухающая способность находить в жизни новые явления, обобщать и наилучшим образом сюжетно оформлять их соответственно его творческой индивидуальности (художественно описывать в динамике, развитии). Это, будучи самым основным у творческой личности, делает поэта именно поэтом, а не прозаиком, а прозаика приближает к художнику, а не к певцу, то есть делает его именно прозаиком, а не поэтом.
________________
Апрель 1956 г.
Надо кое-что добавить.
Поэзия уже тем, что она, в отличие от прозы, ритмична, уже самим определенным ритмом, в сочетании даже с самой незатейливой поэтической речью ("Зима!.. Крестьянин, торжествуя…") может выражать авторские чувства и одновременно создавать определенную направленность чувств читателя. Ритм – важнейший фактор поэзии, вместе с духовной насыщенностью, несравненно большей, чем у прозы. Они вместе в первую очередь делают поэзию поэзией, а не прозой. Им помогает и рифма (отними её – и поэзия существенно обеднится). Есть ещё интересный жанр "стихотворений в прозе", но этот ручеёк творчества в литературе я здесь рассматривать не буду.
Поэзия в её принципиальной роли – художественное выражение души человеческой.
Проза в её принципиальной роли – художественная беседа с читателем о жизни, чаще всего о человеческом общежитии в конкретных обстоятельствах.
Я знаю, что человек может быть максимально счастлив лишь на своем истинном месте – там, где он может реализовать свои возможности наиболее эффективно. Но когда дело касается литературного пути, я, увы, это забываю. Отчего? Скорее всего оттого, что контактирую только с самодеятельными поэтами скромного уровня. И у них, и у меня стихи не вносят заметной новизны в литературу. Но в своей среде нам легко не замечать неэффективность наших творческих усилий. Мы все как бы ПОЭТЫ.
А надо бы признаться в следующем. Я пишу стихи уже более четырех лет, но у меня лучшие стихи в последние годы не выглядели талантливее лучших стихов первых лет, в них ни разу не зазвучал намёк на мои выдающиеся возможности.
Ну, а как я владею художественным языком прозы?
Сколько я ни брался за художественную прозу, у меня ни разу не вышло ничего, кроме наивного лепета. Хотя я уже увидел немало очень интересных и разных людей, у меня не рождаются яркие и своеобразные сюжеты. В школе я написал киносценарий, несколько маленьких пьесок, несколько рассказов, и всё это по большому счету не дало бы читателям ничего нового, хотя могло бы дать, будучи написано кем-нибудь другим, потому что то, что вдохновило меня на прозу, было действительно очень волнующим, особенно то, что я хотел изобразить в киносценарии. Короче говоря, я пока не могу художественно выразить на бумаге то, что мысленно в общих чертах представляю.
Итак, ясно, что ни в какой области литературы у меня нет намеков на серьезные перспективы. Почему же я, спокойно заявляя, что великим геологом типа академика Ивана Михайловича Губкина мне не стать, не могу спокойно сказать, что не буду Маяковским или Шолоховым, т. е. большим писателем?.. Четкий ответ как-то дала в одной из публикаций «Литературная газета»: "Не так уж легко отказаться от своего призвания, даже если оно кажущееся".
Хватит терзаться размышлениями по поводу моего призвания, надо просто доверить решение этого вопроса времени. Время в данном случае –лучший советчик и лучшая проверка сил. Если есть талант, достойный профессиональной писательской деятельности, он должен как-то проявиться.
В противном случае надо достойно проявлять себя в качестве специалиста-технаря, а при этом удовлетвориться пробами в литературной самодеятельности, если душа попросит и такого творчества…
Собранность, сосредоточенность и постоянная ясность основной цели жизни, генеральной линии жизни – вот что ещё недостаточно определяет мою повседневную жизнь. Цель моей жизни – трудиться, трудиться и трудиться во имя мощи страны и при этом непременного нравственного совершенства человеческого общежития!
Сейчас нужно делу учебы во имя грядущего труда в среде нефтяников отдавать столько энергии, сколько требуется для успеха этой учебы, не обворовывая требуемую энергию в угоду всяким заманчивым желаниям, шансы которых на успешное осуществление слишком малы.
* * *
3-й курс института,
ноябрь 1956 г.
На мой взгляд, смешно говорить начинающему стихотворцу: "Ты должен стать поэтом!" Что значит для него стать поэтом? Добиться литературного имени путем большего или меньшего насилования различных редакций (в редких случаях и вовсе без насилования, если с первого раза представил очень удачные стихи).
Поэт, о боже, – это страшное слово. Поэту нужно издать свой сборник. Один. Другой. А чтобы эти сборники получились внушительнее, он сгребает в них, наряду с творческими удачами, разную ерунду. И начинаются разговорчики о "творческих промахах" поэта.
А на кой чёрт зря тратить тонны бумаги и, главное, на кой чёрт зря отнимать у читателя время, отбивая у него вкус к поэзии и доверие к современным поэтам! Надо всегда промахи оставлять себе, а читателю – только удачи без всяких промахов. И начинающему стихотворцу нужно говорить другое:
"Народу нужны не литературные имена, а хорошие стихи. Продолжай писать, когда есть вдохновение. Учи науки и жизнь. Самые лучшие свои стихи показывай народу. Стыдись того, чтобы народ увидел твоё имя под плохим стихотворением. Главное, посвяти свою жизнь будущему. Будь борцом за будущую жизнь, за будущего человека! И борись каждое сегодня тем, чем в итоге принесёшь больше пользы: работай у станка, у кульмана, на испытательном стенде, выступи на комсомольском собрании, попробуй что-то изобрести, прими участие в художественной самодеятельности…
Или напиши стихотворение, если нахлынуло вдохновение. Но если чувствуешь, что вообще исписался, брось поэтические пробы, не халтурь в том, что делаешь для людей. Дал народу пять хороших стихотворений, но ни одного плохого – ты честен перед ним, дал народу пять хороших стихотворений и пять ненужных ему – ты жалкий халтурщик".
Сейчас мне нужно делу учебы, делу становления инженером-буровиком, польза от чего видна явно, отдавать столько энергии, сколько требуется для успеха, не обворовывая эту энергию с сомнительными целями. Жизнь потом скажет, где моё истинное счастье. И, может быть, я буду весело смеяться тогда, вспоминая, как на пути, к счастью инженера, желал счастья писателя. Буду смеяться, потому что обычное счастье востребованного и успешного специалиста-технаря станет для меня истинной ценностью.
А быть может, случится и такое. Потрудишься-потрудишься в родном бурении нефтяных скважин и вдруг захочешь написать людям художественную книгу о чём-то важном для их жизненных ориентиров. Решусь ли на это? Увы, не знаю. Придет ли успех, если решусь? Тоже не знаю. Но тогда это будет не так уж важно: тогда у меня уже будет прочное счастье человека, сознающего, что он вдохновенно участвует в укреплении экономической мощи своей страны. И, кстати, его, труженика промышленности, усердно обслуживает армия деятелей культуры: писатели, артисты, художники…
А возможно, я просто буду на досуге писать стихи, самые удачные из которых будут публиковаться или использоваться в художественной самодеятельности, – этим принесу некоторое дополнительное благо людям, а себе удовольствие.
Смогу ли я когда-нибудь понять, есть у меня реально хоть скромный талант писателя, или только легковесные иллюзии по этому поводу? Правильна мысль поэта Михаила Исаковского: обнаружить в себе талант – это, прежде всего, понять, что принципиальное именно ты можешь сделать в литературе, сможешь ли в какой-то мере обогатить её своей творческой индивидуальностью и, соответственно, в каком направлении тебе предпочтительнее работать. Правильна и эта его мысль: люди часто желание писать принимают за талант.
Главное – быть честным человеком и не лентяем по натуре. А бурного океана жизни бояться нечего. Только сама жизнь может привести человека к истинному месту полной реализации его возможностей. Нет жизни без дерзаний. Но нет дерзаний без риска ошибиться. Эти ошибки не страшны, если человек честен.
Не каждый быстро находит своё место в жизни, не каждую мечту, на реализацию которой человек тратит иногда годы, он оказывается в силах осуществить. Но если человек честен, если им управляют не низкие интересы, не может быть, чтобы, совершив определенное количество ошибок роста, он не смог сказать: "Я не печалюсь, потому что, сколько бы я ни ошибался, жизнь моя всегда была посвящена честным идеалам. А это – счастье! И вот теперь я на своем месте и сейчас особенно счастлив, потому что нет, наверное, большего счастья, чем всем сердцем ощутить: именно это – твое место, и ничего другого тебе не нужно".
Я уже знаю: в процессе литературного творчества сам понимаешь, что надо изучить, подучить, узнать. Это не ведет ни к чему плохому. Драматически рискованно для меня другое: торопливо, без достаточного обоснования, сделать это творчество своей профессиональной деятельностью, заменив ею деятельность инженера-нефтяника. Найти себя непросто, а опрометчиво потерять – как раз плюнуть…
________________
Январь 1957 г.
Начинаю делать дневниковые записи во второй толстой тетради. Иногда думаю: "Что же я такое веду в этих самых важных для меня тетрадях?" Наверное, наиболее подходящее общее название для них – "Дневник мыслей". Вообще, дневник не может не отражать особенности восприятия его автором событий и людей. Кто-то больше художник, другой больше философ. Сочетание этих качеств в разных соотношениях делает дневники разных людей разными по стилю. Записи бывают ближе к одному из двух полюсов: дневнику событий либо дневнику мыслей.
Да, я, конечно, пишу дневник мыслей, и он является для меня большой помощью в жизни.
При этом вот что интересно. Мне не так уж редко хочется думать образно и эмоционально. Такое называется поэтическим вдохновением. И тогда я, насколько мне позволяет умение, пользуюсь теми средствами, которые обеспечивают рождение стихов. Я уже привык к редким "приливам" поэтического вдохновения. Писать иногда стихи – моя невытравимая потребность.
Итак, вторая тетрадь, "второй том" дневника…
Прекрасные слова написала моя мудрая и одаренная умением блистательно владеть русским языком бывшая одноклассница, по-прежнему живущая в нашем родном Ангарске, Генриетта: «Есть немало “поэтов в душе” (термин не мой), которые только одним своим участием в повседневной жизни других людей (не говоря о делах всей их жизни) приносят людям много больше радости и душевного удовлетворения, чем толстые книжки стихов, созданных усилиями поэтов, преуспевающих на этом своём поприще».
Эти слова моего милого школьного друга стали для меня напутствием на всю жизнь.
Надо быть тем самым поэтом в душе при любых делах и обстоятельствах…
________________
Апрель 1957 г.
Несколько дней назад закончился институтский фестиваль студенческой художественной самодеятельности. Сообщены итоги фестивальных конкурсов. Я оказался лауреатом литературного конкурса. Года полтора назад это подарило бы мне восторг, показавшись доказательством моих незаурядных поэтических способностей. Сейчас же у меня возникло, вместо такого наивного состояния, спокойное удовлетворение оттого, что мои поэтические пробы оказались достойными поощрения среди других самодеятельных стихотворений студентов-технарей.
Вот чего я боюсь. Того, что когда-нибудь после окончания института какой-нибудь литературный успех (без сомнения, не выдающийся) вытолкнет меня из колеи производственной жизни и кинет на путь профессионального творчества. Это очень и очень маловероятно, но в то же время это страшная ситуация. Надо чётко усвоить, что если я уйду из мира тех людей, которым должно быть посвящено моё творчество, в мир литераторов, а среди тружеников производства стану только гостем, то не смогу писать даже так, как умею сейчас. Только постоянное пребывание в среде нефтяников, тесная и непрерывная трудовая связь с этими мужественными трудягами могут дать мне ту глубину знаний и то вдохновение, которые необходимы мне для того скромного дела, которое, возможно, смог бы сделать в литературе с пользой для людей.
________________
Май 1957 г.
Получил письмо от Юльки Большакова, недавнего однокашника. Бодрое, веселое, полное жизни. Он бросил нашу очную учебу, трудится в горах, в геологической экспедиции Академии наук и продолжает учиться. Он пишет: "Не беда, если я окончу институт на год позже, зато я быстрее обрету представление о сути дела в геологии".
Пусть будет счастлив чудесный парень Юлька Большаков в своей жизни-поиске! Как я хочу скорее – в жизнь!
Быть может, счастье – это повседневно жить той жизнью, в которой не теряется ни одно из внутренних богатств, данных человеку.
________________
Июнь 1957 г.
Мне остается два года учебы на горного инженера-буровика. А некоторые мои друзья-пятикурсники уже теперь защищают дипломные проекты и разбегаются по нефтяным районам, чтобы нести нелегкую службу для отрасли, ставшей нам родной, а по большому счету, для всей огромной родной страны, в которой дела нефтяников имеют особое, принципиальное, незаменимое значение.
Среди ребят, которые скоро покинут наш институт, есть замечательный парень, с которым мне посчастливилось познакомиться и сдружиться, – Яша Каган. Как бы хотелось мне отправиться в дальнюю дорогу вместе с ним! Как хочется скорее – в кипучую трудовую жизнь инженера-буровика! Но пока это невозможно – впереди два года учебы…
Не могу не отметить, что Яков Михайлович Каган в будущем стал известным тюменским нефтяником, доктором технических наук и профессором, академиком Российской академии естественных наук, лауреатом Государственной премии СССР.
* * *
4-й курс института,
октябрь 1957 г.
Последнее время во мне, как никогда раньше, горит жажда знаний. Я согласен с нашим лектором по гидрогеологии, что такой жажде нельзя дать потухнуть. При любом роде деятельности эта жажда служит источником творческого вдохновения, весенним солнцем в душе, загрустившей в буднях. Когда я потеряю интерес к научной и технической книге, я начну слабеть как творческий специалист, подобно спортсмену, теряющему форму, если прекращены тренировки.
________________
Октябрь 1957 г.
Цивилизованный человек отличается от дикого животного тем, что жизнь названного животного посвящена исключительно сытости и благополучию самого себя, а жизнь названного человека, по большому счету, – общественному развитию. Думаю, в человеческом общежитии самое трудное и самое яркое счастье – быть истинно цивилизованной личностью, т. е. личностью, уровень образования, культурного развития и нравственности которой позволяет ей положительно влиять на эволюцию этого общежития.
Можно ли назвать цивилизованной личностью махрового обывателя? Несомненно, нет. Он якобы работает, как все, живет честным трудом. Но потребуй от него большого напряжения душевных сил – и вылезет наружу его гнилое нутро. Вылезет с его поступками, с его неудовлетворенностью, в итоге с его пессимизмом. В обывателе всегда есть бактерия пессимизма, и развитие её можно задержать только сытостью и благополучием. Высокие мечты, благородные порывы и мужественные свершения во благо общества – это не для него. А для цивилизованной личности это – потребность души и счастливая грань судьбы!
СОРОК ЛЕТ В СТИХИИ
НАУКИ И ИЗОБРЕТАТЕЛЬСТВА
ПРОБЕЖКА ПО ДНЕВНИКОВЫМ ЗАПИСЯМ
Казанский филиал ВНИИ комплексной автоматизации
нефтяной и газовой промышленности (ВНИИКАнефтегаз),
г. Казань, январь 1962 г.
Я защитил дипломный проект, по распределению переехал в Казань, уже около трех лет работаю здесь. Меня хвалят как специалиста, стал старшим инженером. Очень скоро мне стукнет 25 лет.
Последние шесть лет были посвящены мною только нефтяной промышленности. Все эти годы я не позволял себе думать о писательском пути, душил свою тягу к творчеству в литературе. Как много эти шесть лет мне дали для профессионального развития! Да, писательским пробам в них места не было, но, не буду притворяться, тяга к ним осталась. И нет смысла далее её душить, эту прекрасную тягу к литературному творчеству. Досуг свой я, в меру вдохновения и возможности, готов отдавать ему. В нем – незаменимая часть моего наслаждения, и глупо отказываться от неё…
* * *
Институт геологии и разработки горючих ископаемых,
г. Москва, апрель 1963 г.
Я стал аспирантом академического института. Мне предложена диссертационная тема на стыке технологии цементирования скважин и применения импульсного акустического метода контроля для определения технологических свойств цементного раствора и камня. Этот метод контроля позволит сравнивать их свойства, достигнутые в лабораторных условиях и имеющие место в условиях скважины. Такой обратной связью обеспечивается наиболее надежный подбор эффективной рецептуры материала для цементирования скважин в конкретных геолого-технических условиях.
Предстоит очень интересная творческая работа. Я, сам того не подозревая, хорошо подготовился к ней, набрав практический опыт создания и использования контрольной аппаратуры в Казанском филиале ВНИИКАнефтегаз и повысив квалификацию в области электронных приборов учебой на вечернем инженерном потоке Казанского авиационного института.
В этом году первый весенний день задержался. Лишь сегодня на улицы вступила весна. И как раз в такой прекрасный день мне в руки попался дневник Жюля Ренара, крупного писателя Франции. Я не могу не записать одного прекрасного высказывания этого человека. Его высказывание может стать лозунгом каждого, кто идёт в творческую деятельность, полный сил, надежд и помыслов:
"1887.
Талант – вопрос количества. Талант не в том, чтобы написать одну страницу, а в том, чтобы написать их триста… Сильные волей не колеблются. Они садятся за стол, они обливаются потом. Они доведут дело до конца… И в этом отличие талантливых людей от малодушных, которые никогда ничего не начнут… Самые мощные волы – это гении, те, кто не покладая рук работают по восемнадцать часов в сутки. Слава – это непрерывное усилие".
* * *
ВНИИ буровой техники,
г. Москва, июнь 1967 г.
Я несколько угнетен. Год назад защищена кандидатская диссертация, а сегодня я узнал, что даже в следующем, 1968 году не могу надеяться на свой раздел ("этап") в тематическом плане лаборатории. Я буду работать под руководством кандидата технических наук Кирилла Анатольевича Владимирова. Человек он приятный, благородный, но ведь самостоятельной творческой работы хочется всё равно.
Труден становится путь к автономии в науке. А автономия – цель естественная и достойная на определенном этапе личностного развития, в частности, для специалиста, ставшего кандидатом наук.
Расстроился и хотел удрать во ВНИИКАнефтегаз. Потом раздумал. Глупо бегать от ворон к павам и обратно – ещё И.А. Крылов писал, что это хорошо не кончается. Мои корни – это технология бурения, а остальное – моя добавленная эрудиция, моё подспорье (я имею в виду знания по электронике, автоматике, конструированию, методике исследований). Из этого и нужно исходить.
Кроме того, нужно быть скромным (и это не громкая фраза). Защита диссертации – это в большой мере элемент создания своей материальной базы. Сейчас денег уже больше, а в начале 1968 года обещают перевести на должность старшего научного сотрудника – и стану еще обеспеченней.
Так что не надо алчности: путь блага приходят только естественно. Следует, как это было в Казани, сделаться просто тружеником, работником, расставшись с карьеристскими устремлениями, липкими, как жажда наживы.
Я пока кандидат наук «тощий». Нужно стать кандидатом наук "грузным", набравшим авторитета, получившим заметное признание в сфере ученых-буровиков, обретшим весомое положительное мнение обо мне производственников.
А для этого нужно работать по строгой системе, не допуская, как я уже отметил, карьеристских устремлений, мешающих с душой заниматься текущей творческой работой.
________________
Июль 1967 г.
Истинный ученый не успокоится, пока не внесет ясность в обнаруженное противоречие. Истинность ученого проверяется реакцией на противоречия.
________________
Август 1967 г.
Занятия для души должны составлять заметную долю моей жизни. Литературное творчество влечет меня давно и постоянно. И, положа руку на сердце, ненамного меньше, чем научно-технические проблемы. А среди последних сейчас больше волнуют выходящие за рамки плановых заданий.
Когда мне было 19 лет, я пресек на 5 лет свои поэтические увлечения во имя глубоких научно-технических знаний. А в 25 лет поступил учиться в аспирантуру, вновь прервав возрождающиеся литературные увлечения и начав работать в железных рамках.
Сейчас мне 30 лет. Диссертация защищена (в частности, приятно, что хорошая материальная база для семьи обеспечена). Можно позволить себе жить, удовлетворяя творческие устремления и в научно-технической сфере, и, не выходя за разумные рамки, в сфере литературного творчества. Иначе не будет полного счастья.
Творчество, удовлетворение вдохновения делает человека счастливым вне зависимости от его судьбы на лестнице должностей и званий.
________________
Январь 1968 г.
Дирекция ВНИИ буровой техники преподнесла мне приятный новогодний подарок: вернувшись из успешной командировки в Казахстан, в геологоразведочную экспедицию, которая бурит сверхглубокую скважину глубиной 7 километров, я узнал, что меня перевели на должность старшего научного сотрудника!
________________
Сентябрь 1969 г.
Нужно добросовестно работать по текущей плановой тематике, позволять себе творческие увлечения (в том числе и отклонения), почаще публиковать научно-технические статьи и подавать заявки на изобретения (но не опускаясь до халтуры), систематически читать научно-техническую литературу (главным образом, близкую к решаемым мною вопросам, а по настроению – и далекую от них), обязательно вести картотеку полезных литературных источников.
Не пресекать литературных увлечений, считать их не менее важными для меня, чем научно-технические. Но и не форсировать литературные занятия, если для них нет нормальных условий. Нужно накопить по возможности больше тем, фабул, чтобы иметь богатый материал для выбора и компоновки.
Полагаю, что моя деловая ситуация сейчас очень удачна. Мне поручено в лаборатории участие в решении именно той проблемы, которая в полной мере соответствует и моей квалификации, и моим главным творческим устремлениям. Это радикальное повышение качества разобщения пластов в скважине. Нужно суметь «сделать свою жизнь богатой интересными событиями и делами», как напутствовала меня любимая учительница Надежда Ивановна в связи с окончанием мною школы в городе Ангарске.
Ни в коем случае не стать "лежачим камнем", а это значит никогда не ограничивать себя интересом только к порученному плановому делу, не чуждаться побочных творческих дел, если они доступны и вдохновляют. А если логика жизни поддержит меня, то побочное дело можно превратить в главное.
В общем, не надо мне никаких рамок в плановой работе и дополнительных творческих увлечениях, кроме честности.
________________
Апрель 1974 г.
Только что я вернулся из Нижневартовска. Там на основе усовершенствованных технологических принципов выполнил большую работу по применению заколонных пакеров при креплении скважин, в том числе эксперимент по совместному применению трёх пакеров. Всё прошло хорошо. Но вдруг перед самым вылетом из Нижневартовска узнаю, что в одной из скважин обсадная колонна оказалась негерметичной.
И теперь несколько дней не могу найти себе места, нервничаю, испортил себе и жене радость встречи. А ведь ещё не определено, с моими ли делами связана эта негерметичность…
Впереди у меня ещё огромное количество экспериментов и опытно-промышленных работ на скважинах, а значит будут и удачи, и, увы, неудачи.
Всегда, в удачах и неудачах, следует осознавать, что сегодня в технике и технологической науке почти нет решений, которые сами по себе становятся революцией. Все новшества, дополняя друг друга или отрицая предшествующие, служат определенной ТЕНДЕНЦИИ – научно-техническому прогрессу.
И, конечно, счастье надо обретать в систематическом, неустанном служении этой прекрасной тенденции, служении честном и вдохновенном.
Да, именно в этом систематическом служении надо обретать счастье, работая над собой и стремясь вперед, а не в отдельных утехах гипертрофированного самолюбия. Тогда счастье, глубокое душевное удовлетворение от причастности к научно-техническому творчеству, от честного служения прогрессу станет постоянным, стабильным, мудрым состоянием духа, не подверженным серьезному влиянию естественных и неизбежных превратностей жизни…
________________
Январь 1985 г.
Уже больше года я руковожу новым большим подразделением нашего института – отделом по заканчиванию скважин. В этот период становления отдела работать пришлось очень напряженно – я серьёзно переутомился.
К счастью, мне удалось несколько дней отдохнуть от "текучки" и получить замечательный эмоциональный заряд в Ярославле – одном из прекраснейших городов России. Спасибо Тане, жене моей, что она нашла возможность оторваться от работы и составить мне компанию.
Она всё время неважно себя чувствует. Надо больше её беречь. Надо быть ещё добрее, снисходительнее, мудрее. Если мне иногда что-то не нравится в её настроении и реакциях, надо винить себя, а не её. Ведь более 25 лет я, честно говоря, не баловал её заботами, не заполнял в должной мере её духовный мир, пропадая в бессчётных командировках или надолго уединяясь в вечернее время за своим домашним письменным столом. Надо радоваться стабильности того реального единства, что есть сейчас в наших духовных мирах и не требовать лишнего, искусственного. В этом – гарантия нашего духовного здоровья и благополучия.
А гарантией успешного жизненного поведения в целом должны быть следующие ориентиры: энергия, мудрость, принципиальность, оптимизм, расторопность, упорство, непримиримость к несправедливости. Всё это необходимо в нашем очень сложном мире.
_______________
Январь 2003 г.
Иногда становится очень грустно из-за того, что теперь, на так называемом заслуженном отдыхе, нет уже в жизни заведенной пружины бурной служебной деятельности. Был некий наркотик – нагромождение дел. Даже когда оно становилось непосильным, не исчезало ощущение своей нужности отрасли, чуть ли не всему человечеству. Наверное, есть какая-то прелесть в том, чтобы умереть в деле, в строю, без перехода к иной, стариковской, тихой жизни.
Но вот что нельзя забывать лично мне. По существу, я всю жизнь не служил, а творил и боролся за реализацию своих идей. Конечно, эти идеи требовали от меня не только сидения за столом, но и напряжения борьбы в десятках, сотнях инстанций, в промысловой суматохе.
Мои жизненные силы – в творчестве. Пока оно останется хотя бы в малых формах, я буду иметь стимул для жизни.
Слава богу, я могу писать литературно-художественные произведения. Это умение – вне возраста, вне прочих обстоятельств. Его-то надо и беречь!
При этом не нужно заглушать возможные приливы технического творчества. Чем чёрт не шутит – вдруг родятся ещё какие-то достойные внимания изобретательские решения.
В общем, силы для жизни искать, прежде всего, в себе! И нет другого пути. Никто не подарит мне этих сил в достаточной мере со стороны.
Поиск любой работы сугубо для денег – это совсем другое, это может подарить мне скучную тягомотину. Хотя без этого подчас не проживёшь…
Мой счастливый источник жизненных сил – творческая работа. Пусть этот источник будет и впредь в моей судьбе!
МГНОВЕНИЯ, МГНОВЕНИЯ, МГНОВЕНИЯ…
В 1959 году, получив в Московском нефтяном институте имени академика И.М. Губкина диплом горного инженера по бурению нефтяных и газовых скважин, я начал трудиться в только что созданном Казанском филиале ВНИИ комплексной автоматизации нефтяной и газовой промышленности (ВНИИКАнефтегаз). Одновременно повысил квалификацию в области электронного приборостроения на вечернем инженерном потоке в Казанском авиационном институте.
Так началась моя творческая деятельность в науке и изобретательстве, которая длилась более 40 лет, до той поры, когда, выйдя на пенсию по старости, я сосредоточился на журналистском и литературном творчестве, тоже увлекательном и, к счастью, тепло принятом моими читателями.
Летом 1961 года я был еще молодым специалистом после окончания Московского нефтяного института, но уже успел кое-что создать с молодыми коллегами, трудясь в Казанском филиале ВНИИ комплексной автоматизации нефтяной и газовой промышленности. А создали мы полуавтоматический регистратор параметров глинистого раствора, получивший шифр РПГР-10. Эта комплексная аппаратура должна была значительно облегчить буровой бригаде регулярный контроль за основными параметрами циркулирующей в скважине промывочной жидкости. Её качество постоянно подвергается влиянию подземных геолого-физических условий и должно поддерживаться на заданном уровне для успешного бурения.
Эту аппаратуру я с двумя молодыми коллегами повез на грузовике из Казани в город Елабугу, где бурились геологоразведочные скважины. Не знаю, как выглядит Елабуга сегодня, но тогда она практически в полной мере сохраняла черты старого купеческого городка России – и тем, по-моему, была очаровательна. И, конечно, её очарование дополнялось красавицей Камой, берега которой покрыты зеленым нарядом среднерусской природы.
Кроме того, там душа наполнялась приятным волнением от сознания, что по этим улицам в разные времена ходили кавалерист-девица Надежда Дурова, великий живописец Иван Шишкин и неподражаемая поэтесса Марина Цветаева…
Но наши эмоции скоро стали подчинены не встрече с Елабугой, а весьма прозаической и печальной проблеме: почему-то вышел из строя трансформатор нашей аппаратуры – надо было сменить его обмотку. На наше счастье, в городе работал учительский институт, и душевный молодой сотрудник его физической лаборатории буквально спас нас. Он пожертвовал нам необходимую проволоку и разрешил попользоваться устройством для её намотки.
Трансформатор заработал именно к тому моменту, когда нас пригласили на буровую для проведения испытаний созданного нами контрольного комплекса. И вскоре вожделенные испытания начались.
Не буду утомлять уважаемых читателей техническими деталями, достаточно сообщить, что испытания прошли весьма успешно, буровиками был подписан положительный акт. Приятно вспомнить, что вскоре наша аппаратура была освещена в новом издании "Справочника бурового мастера".
В Западный Казахстан, на скважину СГ-1, спроектированной на глубину 7 км, я приехал для испытаний нашего комплекса приборов, когда мне было 25 лет. Тут необходимо кое-что отметить. Разработка получилась достаточно изобретательной, интересной, но, пожалуй, самым экстравагантным в ней было то, что, по моему предложению, для автоматического измерения плотности раствора использовался метод, основанный на поглощении этой жидкостью радиоактивного излучения. А предложение мое возникло под влиянием популярнейшего в то время фильма Михаила Ромма “Девять дней одного года”, посвященного героическим делам ученых-ядерщиков. Ну как можно было не коснуться хотя бы краешка той захватывающей сферы поисков, которой они посвятили свои жизни!
Таким образом, на буровой, а точнее, на просторном желобе, по которому в огромный приемный бак вытекал циркулирующий в скважине для ее промывки глинистый раствор, был смонтирован радиоактивный кобальтовый источник. Но вдоль желоба тянулись деревянные мостки – дорожка к насосному блоку. Так что теперь возникло требование к рабочим проходить по мосткам возле смонтированного нами источника без остановок, чтобы избежать нежелательного облучения.
Я, кажется, сумел убедить бригаду, что принятый нами метод контроля наиболее надежен и точен, что он соответствует самым современным достижениям науки, а значит, возникающие неудобства не следует принимать остро. И – хоть верьте, хоть нет – никто меня не ругал. Тут сказалось и доброжелательное отношение к нашей разработке довольно молодого начальника экспедиции сверхглубокого бурения Юрия Григорьевича Апановича.
Он подытожил мое страстное выступление в защиту нашего РПГР-10 коротко и четко: “Ну, что друзья, наука ищет, хочет нам помочь, значит надо пробовать. Ведь приборами контроля мы совсем не избалованы... А чтобы, мужики, на вас не стали обижаться жены, не прохлаждайтесь у желоба. Думаю, всем все ясно!”. И улыбнулся. Этот энергичный, мудрый и решительный человек был родом с Западной Украины, окончил Львовский политехнический институт.
Ну, а что касается нашего регистратора РПГР-10, он, хотя и был описан в новейшем справочнике бурового мастера тех времен, но, к сожалению, в широкую практику не вошел. Нет не потому, что был недостаточно хорош, а из-за неготовности буровых предприятий обслуживать достаточно сложные средства технологического контроля. Что тут можно было поделать!
Зато наша работа дополнительно заострила внимание специалистов на актуальности развития такого контроля. Движение в этом направлении становилось все заметнее... Сегодня такой контроль комплексно и на высоком уровне осуществляют специальные мобильные геофизические партии: приезжают на буровую и помогают буровикам. Геофизики – коренные прибористы, им и карты в руки.
* * *
Решение поступить в аспирантуру я принял довольно неожиданно, по настоянию жены. Сам бы, пожалуй, проигнорировал попавший в мои руки рекламный листок, приглашающий желающих специалистов сдавать вступительные экзамены в аспирантуру знаменитого Института геологии и разработки горючих ископаемых (ИГиРГИ), имеющего двойное подчинение: Академии Наук СССР и Министерству нефтяной промышленности. К этому времени я, успев повысить квалификацию в области приборов на инженерном потоке Казанского авиационного института, продолжал увлечённо трудиться в уже родном Казанском филиале ВНИИКАнефтегаз. Мне было вполне хорошо и там.
Но моя жена Таня стала мыслить стратегически. Она убеждала меня, что тот комплекс знаний, которым я теперь обладаю (знания и по строительству скважин, и по современным электронным приборам) позволит мне сделать оригинальную и интересную диссертационную работу.
Так и получилось. В ИГиРГИ передо мной была поставлена задача, которую не мог бы осилить "чистый" буровик: разработать новую методику определения технологических свойств материалов для цементирования скважин, применимую как в лабораторных условиях, так и при скважинных геофизических исследованиях. Такая методика позволила бы прямо сопоставлять свойства материалов, достигнутые в лаборатории, с теми, что возникают в сложных скважинных условиях, а на этой основе корректировать методику подбора рецептуры предлагаемых материалов.
Профессор Николай Иосафович Титков являлся целой эпохой в моей жизни. Первый раз мы разговаривали с ним летом 1962 г., а через полгода я стал его аспирантом. Его кругозор в нефтяной отрасли был по-настоящему широк, мирового масштаба. По этому поводу, полагаю, достаточно вспомнить, что еще до Великой Отечественной войны он был командирован в США для изучения опыта американских нефтяников. В его деятельности сочетались три области: становление нефтяной промышленности Второго Баку (Урало-Поволжья), преподавание, наука.
Как-то Николай Иосафович сказал:
- Исследователь должен быть фантазером.
Мне кажется, что выслушивание фантазеров науки доставляло ему глубокое эстетическое наслаждение. Да и сам он затевал научные направления почти на уровне захватывающей фантастики. Не случайно его книга о возможностях неметаллического крепления скважин была издана и в США.
В апреле 1966 года учёный совет ИГиРГИ присудил мне учёную степень кандидата технических наук, и меня оставили в институте младшим научным сотрудником.
Результаты методических исследований, изложенных в моей кандидатской диссертации, были положительно оценены в публикациях О.Л.Кузнецова, (впоследствии президента Российской академии естественных наук) и других ученых. Эти результаты получили прямое развитие в исследованиях М.Г.Гуфранова, направленных на реализацию предложенных мною методических принципов в скважинных условиях, с использованием геофизической аппаратуры. Издано практическое руководство, отражающее методические разработки М.Г. Гуфранова.
В начале октября 1966 года мне вручили диплом, подтверждающий мою учёную степень; я тогда уже трудился во ВНИИ буровой техники, куда была переведена вся наша лаборатория (по решению министерства, в порядке совершенствования организации науки).
* * *
ВНИИ буровой техники (ВНИИБТ) стал моим пристанищем на десятилетия, здесь со временем я защитил докторскую диссертацию, здесь получил звания заслуженного изобретателя России и почётного нефтяника.
Это была эпоха бурного научно-технического прогресса в нефтяной промышленности Советского Союза. Она, по курьезному стечению обстоятельств, охватила и время, прозванное при горбачевском правлении "застоем". Не хочется спорить с авторами исторических оценок, но, несомненно, ни отдельную личность, ни историческую эпоху невозможно всесторонне осмыслить, используя единичный хлесткий ярлык.
Прежде всего следует подчеркнуть, что страна смогла в беспрецедентно тяжелых природных и климатических условиях Западной Сибири освоить богатства подаренных ей судьбою недр во имя своей жизнеспособности! Это было! И произошло благодаря огромному труду геологов и геофизиков, буровиков и нефтедобытчиков, математиков и химиков, машиностроителей и работников всех видов транспорта, строителей дорог и городов... Разве всех перечислишь!
Меня определили в лабораторию крепления скважин младшим научным сотрудником.
Заведующий той лабораторией, уже достаточно известный в отрасли ученый, кандидат наук (впоследствии доктор и профессор) А.А.Гайворонский, встретил меня вполне приветливо, но твердо заявил:
– Вы должны понимать, что ваши работы по методике исследований тампонажных смесей у нас не могут быть продолжены. Наша тематика совсем другого характера, а к тому же, нам остро не хватает специалистов для развития новейшего направления – создания заколонных пакеров для совершенствования процессов крепления скважин.
Заколонный пакер – элемент оснастки обсадной колонны труб. Обсадная колонна навсегда спускается в пробуренную скважину и обеспечивает долговременную устойчивость и эффективную работу этого технического сооружения. Заколонный пакер встраивается в обсадную колонну для последующего размещения на строго заданной глубине.
Приведением пакера в действие (в момент времени, обусловленный особенностями технологического процесса заканчивания скважины) обеспечивается расширение его уплотнительного элемента, создающего в зазоре между стенкой скважины и колонной высокопрочную герметичную механическую перемычку. Этой перемычкой не только надежно предотвращается поступление в добываемую нефть ненужных воды или газа из соседних пластов, но и обеспечивается выполнение ряда специальных способов цементирования скважины, повышающих её производительность.
В моей судьбе началась пакерная эпопея. Она непрерывно пополнялась новым содержанием. В последнее десятилетие прошлого века центром этой эпопеи стал "Сургутнефтегаз", который смог сравнительно благополучно выстоять на суровых ветрах оголтелых ельцинских экономических преобразований 90-х годов.
Но на пути к тому десятилетию были, кроме Сургута, еще Башкирия, Пермская и Самарская области и нефтяные форпосты Тюменской области: Нижневартовск, Ноябрьск, Муравленко. Происходило непростое накопление опыта. Конечно, за серьезными удачами не может не быть трудной работы, где случаются и ошибки, и разочарования, и болезненные падения, и рискованные преодоления.
Наиболее волнующи и чреваты острыми неприятностями были опытные работы на буровых. Ведь они входили в сферу необратимого процесса цементирования скважины, где, как говорится, «от великого до смешного (а точнее, драматичного) – один шаг. Не ошиблись ни в чем – получили высококачественное техническое сооружение, а ошиблись – и породили печальную необходимость дорогих ремонтных работ, а то и просто погубили скважину, свели на нет трудные старания буровой бригады.
________________
Летом 1971 года на самом большом в стране Самотлорском нефтяном месторождении (возле города Нижневартовска) проводились первые промышленные испытания заколонного пакера, недавно разработанного под моим руководством.
Это был так называемый проходной пакер, не требующий разбуривания его внутренних элементов в обсадной колонне. Пакер мог устанавливаться в любом заданном месте, где без него не обеспечивалось надежное разобщение пластов.
На указанном месторождении разобщаемые пласты-коллектора, насыщенные нефтью, водой или газом, расположены лишь в нескольких метрах друг от друга, а разделяющие их глинистые пласты, к тому же, нередко неустойчивы и образуют кавернозные участки стенки скважины. Было ясно, что именно пакеры могут сыграть важную, а то и радикальную роль в обеспечении нужной производительности скважин.
Чтобы пакер этого типа сработал в нужный момент, то есть не ранее, чем завершится процесс цементирования, требовалось установить в нем правильный контрольный срезной винт – винт верно рассчитанной прочности. Для среза винта необходимо дополнительное повышение давления в обсадной колонне. Нарушить герметичность этой колонны – беда. Чтобы избежать её, решили максимально подстраховаться – не увлекаться запасом прочности винта.
Но скважина, как и Восток, – дело тонкое. Гидродинамические явления при цементировании оказались сложнее, чем ожидались. И вот какой-то непредвиденный импульс давления вдруг вызвал преждевременное срабатывание пакера. Процесс цементирования остановился – дальнейшая циркуляция жидкостей в скважине стала невозможна. А еще не был полностью выдавлен из колонны в пространство между нею и стенкой скважины цементный раствор, и очень скоро начнется его затвердевание.
У всех возник шок – никто еще не имел опыта подобной работы. Цементированием руководил начальник производственно-технического отдела конторы бурения мой ровесник Заки Шакирович Ахмадишин. Он напряженно заглянул мне в глаза и тихо спросил:
- Что будем делать?
И я решил так: "Надо рисковать. Мы старались пощадить обсадную колонну – пусть она теперь пощадит нас. Пусть выдержит рискованное давление и даст нам возможность гидравлически разорвать водоносный пласт под пакером, а затем закачать в него оставшийся в колонне цементный раствор. Это единственная возможность добиться успешного завершения эксперимента".
Я предложил:
- Давайте сделаем несколько циклов повышения давления в цементировочной головке до 200–220 атмосфер – постараемся, чтобы под пакером произошел гидроразрыв пласта.
Колонна не подвела! Пласт удалось разорвать, и оставшаяся в колонне порция цементного раствора была продавлена в него, оттеснив в нем воду от скважины. По существу, были достоверно доказаны не только высокая герметизирующая способность пакера, но и принципиальная возможность нового эффективного технологического приема – гидроразрыва и надежной изоляции от ствола скважины подпакерного водоносного пласта.
Скважина оказалась при эксплуатации исключительно надежной. Она годами давала безводную нефть, в то время как "соседки" давно обводнились.
А пакерная эпопея в Западной Сибири продолжилась на десятилетия, охватывая очередные месторождения. В нефтяных скважинах установлены тысячи заколонных пакеров. Их эффективность была убедительно доказана анализом работы скважин на многих месторождениях Западной Сибири.
________________
Буровики начали работать на Восточно-Еловом месторождении. Скважины особо глубокие, более 3 километров. Продуктивный пласт низкопроницаемый, сверху и снизу от него – водоносные отложения. Низкопроницаемые пласты особенно чувствительны к загрязняющему воздействию цементного раствора. Дебиты скважин очень низкие – не более 4–5 тонн в сутки.
Настала пора показать свои возможности нашей уникальной разработке – селективно-манжетному цементированию, которое было подготовлено для промышленного испытания. Им обеспечивается заполнение цементным раствором всего заколонного пространства скважины, кроме зоны продуктивного пласта.
Проведены первые скважинные испытания.
По диаграммам цементометрии, представленными геофизиками, мы увидели, что вся скважина прекрасно зацементирована, и только в зоне нефтенасыщенного пласта – эксплуатационного объекта за обсадной колонной нет цементного раствора. Пласт не имел с ним даже кратковременного контакта, а давление вышерасположенного столба принял на себя заколонный пакер, установленный непосредственно над данным пластом. Более того, в зоне этого пласта для очистки его пористой среды разместили разработанную Геннадием Борисовичем Проводниковым спецжидкость, повышающую его проницаемость.
Но до получения результатов эксперимента успокаиваться было рано.
Необходимо было знать, каков будет дебит скважины, насколько производительнее станет это техническое сооружение.
Дебит достиг 15–20 тонн в сутки – это, по меньшей мере, в 3 раза больше, чем в обычных соседних скважинах. Данные результаты обеспечивали рентабельность буровых работ на Восточно-Еловом месторождении! Это была победа!
________________
Наиболее сложными были промышленные испытания разработанного во ВНИИ буровой техники технико-технологического комплекса для избирательного и регулируемого разобщения продуктивной зоны так называемых горизонтальных скважин, а точнее, скважин с горизонтальным окончанием их ствола в этой зоне. Цементирование такой скважины производится только выше данной зоны во избежание загрязнения пласта.
На Федоровском месторождении "Сургутнефтегаза" геологические условия обусловили массовое строительство скважин с горизонтальным окончанием ствола длиной 500 и более метров. На этом месторождении нефтяной пласт заключен между обширной газовой шапкой и подстилающей подошвенной водой и имеет среднюю толщину лишь около 6 метров – это весьма сложные условия.
Перед институтом была поставлена задача создания технико-технологического комплекса, обеспечивающего регулируемый отбор нефти из продуктивной зоны скважины для обеспечения оптимальной разработки всей нефтяной залежи.
Разработанный комплекс – это «гирлянда» новой управляемой оснастки обсадной колонны, спускаемая в горизонтальный участок ствола скважины, и соответствующее управляющее устройство, спускаемое в обсадную колонну. Продуктивная зона скважины была разделена на четыре разобщенных друг от друга и автономно управляемых участка.
Первое промышленное испытание разработанного комплекса проходило летом 1998 года.
Не забыть мне теплую белую ночь, когда начинался спуск обсадной колонны. Вокруг буровой призрачный пейзаж бескрайних болот, на которых кое-где пытаются расти, но неизбежно чахнут побуревшие сосенки. А ближе, на обширном песчаном покрытии, созданном людьми, строгой шеренгой выстроились оборудованные устья уже работающих «горизонталок» – сданных в эксплуатацию горизонтальных скважин.
Вахтой буровиков руководит сам буровой мастер: спуск колонны уникальный, и никому доверить его не желает.
А рядом неизменно – первоклассный специалист по креплению горизонтальных скважин, начальник отдела Сургутского управления буровых работ №1 Александр Аркадьевич Шамшурин. Он заглядывает внутрь каждого элемента новой оснастки перед его свинчиванием со спущенной частью колонны, контролирует качество каждого свинчивания, герметизацию каждого резьбового соединения фторопластовой уплотнительной лентой, разрешает спуск очередного элемента оснастки, очередной трубы.
…Нервное напряжение у всех возрастает, когда низ колонны входит в горизонтальную часть ствола. Остается спустить 50 труб... 40 труб... 20... Колонна входит в самый непредсказуемый участок ствола: остается 10 труб. Все в напряжении – ждут «посадок» колонны... Но их практически нет – бригада на совесть подготовила ствол к спуску колонны с необычной оснасткой... И вот уходит в отверстие ротора буровой установки последняя труба – колонна благополучно доведена до проектной глубины!
Все поздравляют друг друга. Я в огромном волнении жму руки мастеру и всем участникам спуска колонны, собравшимся возле ротора... Александр Аркадьевич куда-то исчез. Нашел его в столовой, уставшего и умиротворенного. Он сидел, задумавшись о чем-то. Я вдохновенно выразил ему благодарность, Александр Аркадьевич улыбнулся и тихо произнес:
- Всех надо благодарить. Молодцы ребята. Посадок колонны, можно сказать, не было. Только в одном месте было заметно, что она чуточку прилипла, но эту мелочь можно проигнорировать… И вас поздравляю, и всех ваших коллег. Теперь нас ждут дальнейшие дела.
Затем производились работы по цементированию скважины. Вначале закачали кислотный раствор в продуктивную зону скважины для очистки пористой среды пласта вблизи скважины. Затем создали пакерную перемычку в заколонном пространстве и над ней открыли сквозные боковые окна для проведения цементирования скважины.
Цементирование прошло в целом нормально, после чего открыли гидравлический канал от нефтяного пласта к полости обсадной колонны в одном из участков продуктивной зоны…
Немного позже я там же, на буровой, обратился к коллегам по поводу выполненной работы:
– Мы не фейерверк показывали, не фокус, а выполняли беспрецедентно сложную работу по заканчиванию горизонтальной скважины. Эта работа дала нам массу новой, подчас совершенно неожиданной информации, которая позволит в будущем применять наш комплекс без тех непредвиденностей, что мы имели при проведенных испытаниях. Испытания в целом, несомненно, были успешными. Они стали большим коллективным делом. Огромное спасибо всем!
МИЛЫЕ МОИ ТЕХНАРИ
Но пред ликом суровой эпохи,
что по-своему тоже права,
не выжуливать жалкие крохи,
а творить,
засучив рукава.
Булат Окуджава
Читатель, видимо, уже догадывается, что это повествование поведет его не в мир мрачной грусти и не на перекрестки захватывающих детективных историй. И в этом читатель совершенно прав.
Булат Окуджава, например, в реалиях жизни тянулся к светлому, чистому, даже откровенно романтичному. И если читателю не чуждо такое же стремление, я приглашаю его на несколько минут в мир моей доброй памяти о тех людях, с которыми я общался в своей сорокалетней трудовой жизни в России и которые называются научно-технической интеллигенцией.
Эти люди, независимо от вех истории, творят, засучив рукава, постоянно, хотя и не в свете прожекторов, идут на штурм высот своего благородного дела. Их не приветствуют толпы поклонников, потому что таково уж человечество: стремительный рост материальной культуры, определяющий сегодня в огромной степени наше и духовное, и социальное благополучие, воспринимается нами чаще всего лишь со спокойным удовлетворением, как приятная погода.
Новые поколения компьютерной техники, теле- и радиоаппаратуры, автомобилей, самолетов, телефонов, даже волшебный Лас-Вегас вряд ли вызвали у многих желание проникнуть в мир "технарей" – тех, кто творил и исполнил эти чудеса, ставшие уже незаменимой основой духовной жизни миллионов людей.
Конечно, мир научно-технической интеллигенции сложен и вовсе не очищен от конфликтов, человеческих драм, борьбы добра со злом, подлостей, предательства. Но этот очерк я хотел бы посвятить другому – главному в этом любимом мною мире: его стихии созидательности, благородства, беззаветного служения прогрессу.
И хочется мне, чтобы мои бесхитростные заметки всколыхнули в душе читателя волну доброты и признательности к этим, да и всем людям, несущим в жизнь скромность и добронравие и делающим ее просто-напросто лучше. И есть у меня надежда, что эта волна дойдет до Ваших близких, ваших друзей и приятелей, а значит, добавит моменты тепла и радости в их, конечно же, непростую жизнь.
Я кратко расскажу о нескольких близких моему сердцу нефтяниках-буровиках.
Не буду говорить о глобальных последствиях добычи нефти. Подчеркну лишь то, что само возникновение нефтяной промышленности в регионе (будь то Западная Сибирь, Татария или Техас) принципиально меняет его облик, стиль жизни, судьбы многих и многих людей. Именно живыми, острыми проблемами развития нефтяных регионов формируются настоящие специалисты, а среди них выявляются и мощные, яркие, самобытные таланты, становящиеся центрами притяжения людей в больших, трудных и подчас просто самоотверженных делах, дающие нам уроки мастерства, и (может быть, это еще важнее) нравственности. Мне повезло – я имел немало таких уроков.
* * *
Можете ли вы, уважаемый читатель, сказать, какие научно-технические достижения в области бурения скважин пришли в Америку из России? Да, да, такое было, хотя в целом американские нефтяные компании многими десятилетиями являются бесспорными законодателями мод в буровой технике. А случилось такое в 50-е годы с забойным двигателем, который называется безредукторный т у р б о б у р. Не будем обсуждать его достоинства, хотя все же следует отметить, что в российском бурении он произвел революцию, да и американцам приглянулся, если купили на него лицензию.
Создана была эта машина в предвоенные годы четырьмя молодыми друзьями – инженерами: русским П. Шумиловым, армянином Р. Иоаннесяном, азербайджанцем Э. Тагиевым, евреем М. Гусманом. Петр Павлович Шумилов трагически погиб в годы войны, остальных тоже уже нет среди нас, но, к счастью, они пожили еще многие годы, и их влияние ощутили следующие поколения технарей, в том числе и я.
Интерес к бурению мне привил отец. Но его агитационной работе со мной очень помог Ролен Арсеньевич Иоаннесян, даже не подозревая об этом. Все было весьма просто: шла вторая половина сороковых годов, я был очень впечатлительным мальчиком и жил в одном подъезде с дядей Роленом. Он был молод, ошеломляюще красив, эффектен, а еще – он изобрел турбобур! Я не знал, что такое турбобур, но понимал, что это – очень здорово. Я чувствовал, что в бурении собрались красивые и умные люди, и хотел быть с ними. Окончив школу, я, действительно, стал учиться на буровика и уже давно знаю, что такое турбобур… И не перестаю удивляться, до чего же точны и безошибочны наши детские симпатии!
И еще. Когда в начале 90-х годов я защищал докторскую диссертацию, слово взял профессор Иоаннесян и сказал теплые слова в поддержку моей работы. Он был уже нездоров, после инфаркта, ему было трудно прийти. Это, кажется, было его последнее выступление на защитах диссертаций… А через несколько лет нефтяники – ветераны организовали вечер памяти о Ролене Арсеньевиче. Это были часы добра, любви и признательности, они остались камертоном в наших душах.
Дипломный проект я защищал перед комиссией под председательством профессора Эйюба Измайловича Тагиева. Уже на последнем курсе института у меня появилось ощущение, что Тагиева любят все. Почему? Тогда я объяснял это очень просто: он симпатичный человек. Позже я понял, что такое быть симпатичным по-тагиевски. Это значит – безмерно любить людей, быть к ним предельно чутким, расточительно сжигать себя для их радости, бодрости, хорошего настроения.
И так – год за годом, да еще одновременно с огромной творческой работой по бурению. Он был трижды лауреат Государственной премии.
Драматург Александр Штейн, автор "Гостиницы Астории", писал в своей "Повести о том, как возникают сюжеты', что во время войны встречался в Перми с "образованнейшим и интеллигентнейшим азербайджанским инженером Э.И. Тагиевым". Тогда Эйюбу Измайловичу было чуть больше тридцати, а занят он был развитием нефтедобычи во Втором Баку, точнее, на просторах между Волгой и Уральскими горами, что было необходимо для Победы.
Эйюба Измайловича не стало на 55-м году жизни – внезапно отказало его неуемное сердце. Делать людей радостными и счастливыми – это, может быть, самое трудное призвание. Но он, ощутив это призвание в себе, никогда ему не изменял… Однажды сказал мне: "Запомни, Юра, что настоящий мужчина идет на вечеринку не расслабляться, а работать. Чтобы всем там было хорошо". А как ему удавалось поработать на вечеринках – это особый рассказ...
Летом 1999 года мы хоронили Михаила Тимофеевича Гусмана. За несколько лет до этого мы почти перестали его видеть – он сильно болел и уже не мог работать. Но пока болезни не одолели его, он вдохновенно искал и находил новые возможности технического прогресса в бурении.
Уже в преклонном возрасте он отказался почивать на лаврах создателя турбинного бурения и возглавил работу по созданию совершенно новой машины – забойного многозаходного винтового двигателя. Работу рискованную, с непредсказуемым результатом. Не могу здесь объяснять, насколько своевременным, насколько кстати оказался этот замысел. Скажу только, что в мире стали охотно применять винтовые забойные двигатели, выполненные по лицензии, проданной на эту разработку.
На закате жизни Михаил Тимофеевич стал внимательно приглядываться к тому научно-техническому направлению, которому отдавал свои силы другой коллектив – тот, в котором работал я. Наше направление работ многие годы было золушкой для большинства буровиков-производственников в стране. Все блага буровиков тогда определялись с к о р о с т ь ю б у р е н и я, а мы стремились повысить к а ч е с т в о с к в а ж и н как технических сооружений, замедляя бурение. И вот выдающийся борец за скоростное бурение начал пропагандировать смену приоритетов, убеждать всех, что качество скважины становится главным путем к дальнейшему росту эффективности буровых работ. Это – еще один незабываемый урок нравственности.
* * *
Профессор Николай Иосафович Титков, как я уже отметил ранее, является целой эпохой в моей жизни, в его деятельности сплелись три области: становление нефтяной промышленности Второго Баку, преподавание, наука.
Многие годы я не устаю думать о сложности и многогранности личности Николая Иосафовича. Он был талантливым организатором науки, глубоко понимающим, от чего зависят ее успехи. Его особой страстью была работа с научной молодежью. Многие десятки его учеников защитили диссертации, стали преданными работниками науки.
Профессор Титков никогда не применял метод жесткой опеки. Мелочная опека вредна, она расхолаживает исследователей, гасит инициативу. Надо дать людям право на ошибки, заблуждения и, следовательно, ушибы. Так человек со временем возмужает или же поймет, что его место – не в науке. Это, несомненно, определенный риск в работе с аспирантом. Но такой риск без потери чувства меры обязательно идет на благо науки.
Он непременно стремился направить фантазию молодых в русло строго аргументированных положений, питаемых тем, что уже достигнуто наукой, и не вульгаризирующих ее. Со мной, например, было так. Если, фантазируя, касаешься физико-химической механики, свяжись с академиком П.А. Ребиндером. Если затронул механику разрушения горных пород, пообщайся с профессором Л.А. Шрейнером. Если фантазии ушли корнями в акустику, представься известному физику – акустику Л.А. Сергееву.
Мне не довелось встретить более талантливого воспитателя и организатора научной молодежи, так умеющего взлелеять и закалить самостоятельность своих учеников.
* * *
В период работы над кандидатской диссертацией мне пришлось применить для исследований цементного камня метод вдавливания штампа, разработанный профессором Л.А. Шрейнером. Об этом методе я узнал, будучи еще студентом, на занятиях, которые Леонид Александрович проводил с нами. Тогда я остался к методу крайне равнодушным – дескать, мелочь какая-то. И вот через годы я вернулся к этой "мелочи" как к спасительной возможности сделать более полезной для практики акустическую информацию о крепи скважины.
Несколько консультаций Леонида Александровича, несколько его мудрых советов глубоко повлияли на мое мировоззрение. Я по-настоящему понял, что "мелочи" – это главный объект научного творчества, что исследователь начинается с умения видеть в явлениях неочевидное и раскрывать его сущность. "Широкие мазки" – область популяризации науки, научной фантастики. Ювелирный, педантичный поиск – область научного исследования и, конечно, конструкторских работ. Позже это понимание стало привычкой, чертой характера…
Помню, однажды Леонид Александрович, переломив себя, наступив на горло своей преданности настоящему, кропотливому, скрупулезному научному творчеству, под давлением каких-то мощных внешних факторов подавленно зачитывал на ученом совете свой положительный отзыв об одной кандидатской диссертации. Если быть точнее, отрицательный отзыв с положительной концовкой. Вечером того же дня во время чествования нового кандидата наук Л.А. Шрейнер попросил слово и сказал: "В каждом человеке в начале его жизни приблизительно поровну распределены мед и яд. С годами количество меда уменьшается, а яда возрастает. Сегодня я исчерпал последнюю каплю меда. Поэтому я предлагаю тост за то, чтобы мне больше никогда не давали оппонировать диссертации по бурению".
И он тут же, опережая возражения, выпил до дна рюмку коньяка. Чествование превратилось в замешательство… Вскоре профессор Шрейнер ушел. Назавтра он опять был в своих любимых делах, создающих в науке атмосферу и навыки, необходимые для ее достойного развития.
* * *
Первые секунды я не хотел верить, что произошло нечто серьезное, что скважина – под угрозой гибели. А может быть, не секунды, а минуты. Потому что, когда я осознал случившееся, Юрий Иванович уже дал какое-то указание бурильщику и побежал к насосному блоку буровой.
Обсадную колонну труб, которая должна десятилетиями обеспечивать работоспособность скважины, прихватило в процессе спуска к забою. При этом промывка скважины затруднилась. Буровой раствор вытекает из скважины удручающе медленно. На колонне, в нижней ее части, установлена новинка нашего института – разобщитель пластов нового типа, который мы на американский манер назвали пакером. Он должен помочь буровикам сдавать в эксплуатацию качественные скважины. Сегодня буровики – производственники нас экзаменуют. Решились на промышленное испытание нашего пакера. Мы искренне их убеждали, обнадеживали… И в итоге, как говорится, "удружили". Колонна, несомненно, прихвачена за пакер: он больше нее по диаметру. Скорее всего, где-то вывалились куски породы и заклинились между пакером и стенкой скважины.
Вокруг буровой – густая тьма. Февральская ночь Пермской области. Мороз – соответствующий… Юрий Иванович продолжает давать негромкие указания бурильщику и его помощникам. Небольшой рост, очень ладная, еще юношеская фигура, упругие, чуть мягкие движения. Собран, спокоен. Чем ему помочь? В нашей власти сейчас только три средства: расхаживание колонны без промывки скважины, промывка без расхаживания, а также то и другое вместе. Причем ни промывать, ни расхаживать почти не удается. Вот и все. А дальше, как мы любим говорить, – ремесло буровика. Ремесло… Но иногда из ремесла вырастает искусство. Оно отличается от ремесла только неуловимым чуть-чуть, как считал великий К.С. Станиславский.
Юрий Иванович Терентьев – начальник производственно-технического отдела бурового предприятия, второй после главного инженера технический руководитель.
Расхаживает колонну сам. По-прежнему собран и спокоен. Временами дает распоряжения рабочим. Расхаживание… Промывка… Оттенки… Полутона… Три средства для покорения стихии земных недр.
Улыбаясь, обращается ко мне: "Погрейтесь в культбудке. Не волнуйтесь так. Вы уже посинели от холода". Замечаю, что дрожу. Сколько же длится его борьба? Смотрю – около пяти часов!..
Еще через полчаса он пришел в культбудку и спокойно сказал бурильщику: "Пошла колонна. Заканчивай поскорей".
… А когда мы ехали с буровой, он, прервав молчание, обратился ко мне: "Ну, вот и получилось. Я думаю, что к спуску следующего пакера ствол нужно готовить лучше. И спускать будем аккуратнее – нельзя скупиться на промывки скважины. А Вы что думаете?"
Это значит, что мы просто-напросто продолжим испытания, так считает он. В ответ я тихо произнес только одно: "Спасибо, Юрий Иванович!"
Шел февраль 1970 года. Затем мы встречались еще не раз. Он уже давно кандидат наук, стал совсем седым. А голос и улыбка – те же.
* * *
Яков Аронович Гельфгат сыграл принципиальную роль в моем становлении и совершенствовании как работника науки, хотя не был официальным научным руководителем ни моей диссертационной работы, ни моих, с коллегами, разработок по научной тематике ВНИИ буровой техники. Тем не менее, мне посчастливилось многие годы ощущать мощное влияние личности этого МАСТЕРА: его неравнодушие и высочайшую требовательность к себе в любом большом или малом деле, которое он взял в свои руки, его блистательное владение логикой и профессией, его неукротимое упорство в отстаивании своих идей при неизменных корректности и внешнем спокойствии, его чуткое, дружеское внимание, мудрые, но всегда ненавязчивые советы и рекомендации, даримые многим и многим людям...
Его благотворное влияние на нас, более молодых специалистов, я убежденно называю ш к о л о й н р а в с т в е н н о с т и, потому что быть во всей своей деятельности мастером – это высокая нравственность, а не быть таковым – это безусловная безнравственность. Тут я всей душой солидарен с любимым поэтом Робертом Рождественским, который писал:
Мир стареет
в былых надеждах.
Но сегодня,
как и вчера –
на плечах
эту землю держат
и несут на себе
мастера!
...Мир
погибнет не от обжорства,
не от козней чужих планет,
не от засух,
не от морозов,
не от ядерных
сверхатак, –
он погибнет,
поверив в лозунг
добродушный:
"Сойдет и так!"
С первой половины тридцатых до первой половины девяностых годов прошлого столетия Я.А.Гельфгат увлеченно, с неизменным упорством и оптимизмом, трудился на благо нефтяной и газовой промышленности в Азербайджане и в России, на Украине и в Казахстане, в Узбекистане и в Киргизии, за рубежами бывшего Советского Союза.
Став опытнейшим специалистом, он многие годы руководил нашим отделом технологии бурения скважин ВНИИ буровой техники. Помнится, что, когда я был еще молодым, все корифеи буровой науки в институте посвящали себя созданию новых технических средств, и только Яков Аронович вел отчаянную борьбу за то, чтобы любой значительный шаг для совершенствования буровых работ начинался с создания всесторонне продуманной технологической концепции…
В конце 80-х годов, когда я уже руководил довольно крупным научным подразделением, Яков Аронович предложил мне побеседовать с глазу на глаз. В этой незабываемой и, как полюбили говорить в горбачевские времена, судьбоносной для меня беседе он сказал приблизительно следующее:
- Юрий Завельевич, вам с коллегами удалось создать в стране очень эффективное научно-техническое направление – крепление скважин с применением заколонных проходных пакеров. При этом технологичность и функциональные возможности пакерующих устройств шаг за шагом развиваются. Это – серьезная заслуга вашего дружного коллектива. Но у меня создается ощущение, что в своей увлеченности совершенствованием пакеров вы сузили горизонты своих творческих поисков.
Заколонный пакер – это, бесспорно, прекрасное техническое средство. Но попробуйте взглянуть на проблему заканчивания скважин шире, в аспекте всего комплекса технологических задач. Ведь, при рациональном решении проблемы заканчивания скважин в целом должны быть с высокой технологичностью обеспечены не просто качественная изоляция эксплуатационных объектов в скважинах любого типа, но и надежное сохранение коллекторских свойств этих объектов, и рациональный отбор нефти из продуктивной зоны горизонтальных скважин, и охрана недр в сложных геолого-технических условиях...
Настоятельно советую вам задуматься о новых высокотехнологичных способах разобщения пластов на стадии заканчивания скважин с учетом всех технологических потребностей и при этом стремиться к комплексному сочетанию новых технологических приемов, технических средств и изоляционных материалов. У вашего коллектива, несомненно, есть силы для такого, комплексного подхода к совершенствованию заканчивания скважин, и это стало бы качественно новым уровнем эффективности разработок. А заколонные пакеры, конечно, заняли бы достойное место в разрабатываемых технико-технологических комплексах.
После этой беседы я буквально потерял покой. Говоря коротко, из искры, которую высек в моем сознании Яков Аронович, возгорелось пламя. Старался, чтобы все дальнейшие разработки “пакерщиков” стали базироваться на широком осмыслении проблемы заканчивания скважин и, соответственно, выработке нашей технологической концепции.
В результате 90-е годы стали для меня и моих коллег поистине вершиной творческих поисков. Эти поиски были довольно смелыми, а потому и рискованными, принесли нам немало разочарований, жесткой критики, но, к счастью, и некоторые очевидные успехи. Кое-что из созданного успешно прошло промысловые испытания и стало применяться в промышленной практике, другое нуждается в дальнейшей ювелирной отработке, но все это является честными и упорными попытками значительных творческих прорывов – а разве такое не заслуживает искреннего уважения? Уверен, все это было не зря, прямо или косвенно послужит качественному строительству скважин. Спасибо Вам, дорогой Яков Аронович!
Чтобы моя информация была не слишком абстрактной, позволю себе просто перечислить для читателей, которым это может оказаться интересным, те основные комплексные объекты, что стремились мы создать для нашей отрасли в 90-е годы:
· высокотехнологичные способы ступенчатого и манжетного цементирования скважин;
· высокотехнологичный способ селективно-манжетного цементирования, обеспечивающий создание цементного кольца во всем объеме заколонного пространства скважины, кроме зоны пласта-эксплуатационного объекта;
· технико-технологический комплекс для избирательного и регулируемого разобщения продуктивной зоны
горизонтальных скважин, цементируемых манжетным способом над этой зоной, - комплекс, обеспечивающий создание
ремонтопригодной и технологически управляемой крепи в горизонтальной (нецементируемой) части ствола;
· высокотехнологичный способ манжетно-ступенчатого цементирования скважин на контактные водонефтяные залежи,
обеспечивающий заполнение порового пространства водоносных отложений в прискважинной зоне гелеобразующим
изоляционным материалом.
* * *
Полагаю, что многим людям знакомо состояние тихого отчаяния. Ситуация непоправима, надежды рушатся, жизнь зашла в тупик, выход не виден, призрак несостоявшейся судьбы уже давит ваше смятенное сердце. Такое часто случается из-за любви, а у меня было связано с работой. Десятки лет я занимался научно-техническим творчеством и реализацией его результатов – десятки раз шел от идеи до внедрения. Жизнь вспоминается как сплошной экзамен, все успехи добывались только в сражениях. Да к тому же, сферой дел нашей когорты разработчиков были необратимые процессы заканчивания скважин, где промахнешься в решениях – значит, вполне можешь погубить все старания буровиков и огромные затраты по строительству скважины. Но если не промахнешься, скважина будет радовать всех своими возможностями. Такие дела были бы просто нереальны без поддержки энтузиастов на буровых предприятиях.
В ту ночь я лежал на гостиничной кровати и ощущал то самое тихое отчаяние.
Не буду вдаваться в подробности постигшей меня беды. Скажу только, что устройства, которые должны были радикально повысить качество скважин и уже начали внедряться после успешных промышленных испытаний, вдруг вместо ожидаемых благ привели к авариям при заканчивании четырех скважин подряд.
Меня срочно вызвали из Москвы в Западную Сибирь как руководителя работ. Я на месте все проверил, все просчитал и понял: буровики, несомненно, все делали правильно. На заводе – изготовителе мы провели специальную учебу инженеров и сборщиков, оставили детальную методику сборки и испытаний изделий. Почему же произошли аварии? Я не мог этого понять. Завтра меня будут слушать на техническом совете и, увидев мою беспомощность, прекратят внедрение наших изделий. Годы работы коллектива – коту под хвост. А как мы надеялись на успех! Сколько сил отдали, чтобы он состоялся! А я, никчемный, бестолковый, посмел быть во главе работы. И вот – конец…
Во втором часу ночи раздался стук в дверь. Это был Владимир Богданов, симпатичный молодой инженер бурового предприятия, который поверил в наше создание и со всей душой помогал нам его внедрять. Он, естественно, знал о случившейся беде, но почему-то стоял с сияющим видом. Через минуту он вывалил из карманов на стол десятки срезных винтов от наших изделий. Здесь мне необходимо объяснить, что именно подбором срезных винтов каждое изделие настраивалось на конкретные условия в скважине, и этим обеспечивалась его безаварийная работа. Последним на стол лег штангенциркуль.
- Я подумал так: если все было правильно, надо проверить эти винты, - сказал Володя. - Поехал на базу и там вытащил их из всех изделий.
Я сразу возразил: точнейшему изготовлению этих винтов мы с заводом уделили особое внимание – ошибок быть не может. Он улыбнулся: "А чем вы гарантируете правильность чеканки на головке каждого винта?"
На ней чеканился диаметр винта в месте среза для быстроты и безошибочности отбора на буровой нужных винтов, которые затем устанавливались в наше изделие.
"Отчеканено неверно, проверь сам", - Владимир протянул мне штангенциркуль.
И тут я, потрясенный, понял, что наше дело спасено добрым волшебником Владимиром. Мы предусмотрели все, кроме одного: девочка-чеканщица могла когда-то оказаться в плохом, а, быть может, наоборот, в слишком хорошем настроении, и тогда наши винты просто мешали ей думать о другом, о чем-то высоком. Их так много, почти неразличимых на глаз, таких маленьких и надоевших. Неужели может случиться что-то плохое, если вместо одной цифры на винте будет отчеканена другая? Придумали чепуху какую-то, чтобы людей мучить…
После всех наших забот и стараний мысль о ложной чеканке на срезных винтах просто не приходила мне в голову. А Владимиру пришла… Все было дальше нормально, только на заводе сняли с работы начальника отдела технического контроля...
Прошел ряд лет, и Владимир Леонидович Богданов стал генеральным директором акционерного общества "Сургутнефтегаз". Он уже вошел в восьмой десяток лет. Добрая известность в России и за ее рубежами, а еще всякие ордена и звания – все это есть. Его огромное хозяйство всегда было стабильно и эффективно, не пошатнулось и в самые смутные времена 90-х годов ушедшего века.
В 1997 году был издан научно-технический сборник "Нефть Сургута", который открывается статьей генерального директора акционерного общества В.Л. Богданова. Он пишет: "Реалии сегодняшнего дня российской нефтяной промышленности – спад добычи нефти, бремя налогов, неплатежей, износ основных фондов – превращают практически каждое нефтегазодобывающее предприятие в потенциального банкрота. И руководитель предприятия вынужден решать ежедневно сложнейшую задачу – как обеспечить жизнедеятельность производства, сохранить коллектив. Критическое положение остро ставит вопрос выработки оптимальной финансовой политики, определения приоритетных направлений, поиска тактически верных шагов реализации намеченного. Анализируя экономическую модель, выработанную специалистами АО "Сургутнефтегаз" в невероятно сложных условиях последнего пятилетия, хотелось бы ... отметить, что... она позволяет предприятию не только выживать, но и развиваться".
Знает технарь Владимир Леонидович, что в сложных делах нельзя упускать из виду ни один маленький винтик. Если уж дано человеку обнаружить те мелочи, которые другими не замечаются и которые оказываются совсем и не мелочами, то куда уйдешь от таких поисков, от такого нелегкого призвания!
Акционерное общество "Сургутнефтегаз" неизменно – один из форпостов цивилизованного капитализма на российской земле.
* * *
Наш ВНИИ буровой техники первым в отрасли начал продажу патентных лицензий зарубежным компаниям. В это время я, по поручению дирекции института, руководил в нём патентно-лицензионным отделом, и мне посчастливилось вместе с замечательным ученым, в то время кандидатом технических наук, а впоследствии доктором наук, заслуженным изобретателем Российской Федерации, почетным нефтяником и академиком Российской академии естественных наук Дмитрием Федоровичем Балденко провести работу, необходимую для успешного заключения с межнациональной корпорацией "Дрилекс оверсиз" самого первого в отрасли патентного лицензионного соглашения. Заключением этого соглашения ознаменовалось закрепление приоритета отечественной науки и техники в области забойных двигателей для бурения скважин и принесло стране немалые валютные отчисления.
Хочется отметить, что в совместной работе зародилась наша дружба с Дмитрием Федоровичем, и сегодня, через много лет, мы являемся верными друзьями, поддерживающими активные и регулярные контакты друг с другом. А та работа стала для нас самих и для других специалистов отрасли серьезной школой решения совершенно новых задач продажи зарубежным компаниям наших научно-технических разработок. Приятно вспоминать о тех методических принципах, которые утвердились в нашем сознании при тщательном выполнении той работы.
Мы глубоко осознали, что для успешной продажи лицензий необходимы высший технический уровень и конкурентоспособность предлагаемого для продажи объекта, а также эффективная реклама и правильная коммерческая проработка лицензионной темы.
Чтобы обеспечить высший технический уровень разработки, важно прежде всего правильно выбрать её технические и экономические показатели. Необходимо определить такие важнейшие технические показатели, которые качественно характеризуют конечные результаты использования объекта в целом. Неправильный выбор технических показателей влечет за собой неэффективное использование творческих сил, концентрацию их на решении второстепенных задач.
Научным подразделением, руководимым Дмитрием Федоровичем, был разработан совместно со специалистами Пермского филиала ВНИИБТ, под научным руководством профессора М.Т. Гусмана, многозаходный винтовой забойный двигатель, обеспечивающий вращение бурового долота на забое скважины с обеспечением оптимальных проходки на долото и скорости проходки. Разработанный двигатель по конструкции и энергетической характеристике выгодно отличался от зарубежных однозаходных, то есть его технический уровень был выше уровня имеющихся зарубежных аналогов. Он обеспечил оптимальную частоту вращения долота при повышенном вращающем моменте.
Обосновать преимущества объекта патентования по сравнению с лучшими мировыми достижениями, а также выбрать страны патентования можно только на основе результатов патентных и конъюнктурных исследований
Качественное и своевременное проведение патентных исследований в сочетании с напряженной творческой работой специалистов указанного выше научного подразделения обеспечили то, что в мире прочно утвердился приоритет российских научно-технических достижений в области забойных двигателей для бурения скважин. Создание многозаходного винтового забойного двигателя признано в мире одним из выдающимся изобретений второй половины XX века.
Патентная защита перспективного лицензионного объекта является важным фактором его конкурентоспособности, а значит, и частью его лицензионной проработки. При этом необходимо учитывать стремление зарубежных компаний к широкому территориальному диапазону патентной защиты. Чтобы обеспечить защиту лицензионного объекта блоком патентов в достаточно широком круге стран, избежав чрезмерных валютных расходов, мы пошли по следующему пути. Прежде всего патентуется в широком круге стран одно из главных изобретений, а сведения об остальных изобретениях, входящих в объект, пока не публикуются. Патентование блока изобретений начинаем только после того, как конкретный лицензиат (покупатель) выскажет соответствующие пожелания (в частности, не исключается договоренность о разделении затрат на патентование).
В результате проведенных патентных и конъюнктурных исследований были выявлены следующие четыре фактора, говорящие о целесообразности патентования за рубежом технических решений, воплощенных в многозаходном винтовом забойном двигателе:
- несомненное техническое преимущество этого двигателя перед аналогами;
- возрастающий в мире интерес к созданию и использованию винтовых двигателей (выявлены пять фирм США и Франции,
работающих над их созданием);
- целесообразность усиления патентной защиты комплекса разработок института по многозаходным рабочим органам
винтовых забойных двигателей;
- наличие у института существенных сведений типа «ноу-хау» (конкретные проектно-конструкторские разработки, расчет
и технология изготовления рабочих органов двигателя).
Буровые работы обладают особой спецификой, обусловленной огромным разнообразием геолого-технических условий, природных факторов, удельных затрат на используемые оборудование и услуги, контрактных условий, связывающих бурового подрядчика с заказчиком и др. Поэтому при расчете стоимости лицензии необходимо правильно использовать исходную информацию и объективно прогнозировать ожидаемую область применения объекта лицензионного соглашения. Недостаточно объективное прогнозирование может привести к неправомерному завышению или, наоборот, к недооценке стоимости лицензии и в итоге сорвать продажу лицензии или сделать её недостаточно выгодной для лицензиара (продавца).
Вряд ли в настоящем очерке имеет смысл заниматься более детальным рассмотрением методических особенностей лицензионной проработки объектов. Хочется подчеркнуть, что эта проработка базировалась на моём вдохновенном сотрудничестве с одним из милых мне технарей, к счастью, не обошедших моей судьбы, Дмитрием Федоровичем Балденко, и методические результаты этого взаимодействия были полезны для нефтегазовой отрасли.
Находясь ныне, как и я, в глубоком пенсионном возрасте, он активно продолжает творческую работу (совместно с сыном Ф.Д. Балденко, доцентом губкинского университета нефти и газа). Это и научно-технические публикации в России и за рубежом по теории и конструированию винтовых гидравлических машин и по интересному хобби: освещению в статьях истории и современного состояния филателии, посвященной нефтегазовой отрасти, в странах мира.
Многих лет жизни и успехов тебе, дорогой мой друг!
* * *
Держитесь стойко, пожалуйста, милые мои технари, прошу я, приближаясь к своему 90-летию! Вам ли привыкать к ветрам жизни!
И сердечное спасибо за то благородное дело, которое годами было в ваших руках, да и сейчас есть у многих из вас!
СЛОВО О ПОСТУПКЕ
Эссе в лирических этюдах
Мне захотелось написать некую композицию в лирических этюдах – извлечениях из моей памяти, посвящённую драгоценному явлению в человеческом общежитии – добрым поступкам. Даже когда такие поступки являются совсем скромными, люди чаще всего благодарно откликаются на них. Хочется поделиться с читателями живыми примерами того, как обогащают нашу жизнь добрые поступки, делая её более совершенной, красивой, одухотворенной и плодотворной. И если такой поступок по какой-то причине остался незамеченным, не надо огорчаться. Вспомните мудрое изречение Джона Леннона: "Если вы делаете что-то прекрасное и возвышенное, а этого никто не замечает – не расстраивайтесь: восход солнца – это вообще самое прекрасное зрелище на свете, но большинство людей в это время ещё спит".
В моих лирических этюдах, которые ждут внимания читателей, показаны и крупные поступки, весьма принципиальные для судеб человека и дела, и совсем не столь значительные, которые можно назвать даже маленькими. Для меня несомненно, что все они драгоценны в нашем мире. Ведь когда они есть, наш непростой и противоречивый мир непременно становится светлее, чище, богаче хорошими делами и событиями.
Дейл Карнеги, один из создателей теории общения, утверждал, что совсем простой поступок – своевременно похвалить человека за его хорошее дело, пусть и маленькое, – это гораздо эффективнее, чем "награждать" его только порицаниями за какие-либо оплошности. Я дружил на американской земле с чудесным, неизменно чутким человеком – Людмилой Заславской. Когда моя семья воссоединилась в Нью-Йорке, мне шёл седьмой десяток лет, и я позволил себе сменить научную деятельность на журналистскую и писательскую. Эти виды деятельности влекли меня всю жизнь, но я не давал им всерьёз отвлекать меня от науки и изобретательства.
Превратившись в немолодом возрасте в начинающего журналиста и писателя, был очень неуверен в себе. Милочка, думаю, почувствовала это – и не было почти ни одной моей газетной публикации, на которую она бы не откликнулась по телефону или при встрече добрыми словами. Шаг за шагом она выращивала во мне уверенность в моих силах, и в итоге новая деятельность стала для меня совершенно естественной, вдохновенной и не расшатываемой внутренними колебаниями. Милочки уже нет среди нас, а признательность ей будет жить в моей душе вечно. И я не знаю, в какое место на шкале значимости поступков поместить её добрые отклики, да и не имеет это для меня никакого значения. Слава Богу, что они были – вот и всё…
Хочется надеяться, уважаемый читатель, что моё эссе в лирических этюдах коснется Вашего сердца.
* * *
Я родился в семье молодых инженеров-нефтяников. Мама и папа окончили Азербайджанский индустриальный институт одновременно и с отличием. Через много лет мне рассказывали, каким сильным специалистом по экономике нефтепереработки стала мама. В 1950 году, когда мы уже несколько лет жили в Москве, ее пригласили в аспирантуру. Но в это время отцу пришлось перебираться в Восточную Сибирь (об этом сказано выше) – и никаких колебаний у мамы не возникло – аспирантуре не быть: если в прибайкальскую глубинку едет отец, значит, едет вся семья. Потому что в семье жила любовь…
А Восточная Сибирь вошла в нашу судьбу напомню как.
Шел 1949 год. По приказу министра отец вдруг был снят с должности директора небольшого московского завода экспериментальных машин и переведен на должность рядового инженера. Не помню, каковы были формулировки приказа, но суть вопроса нашей семье известна и памятна. На заводе появился новый главный инженер, тоже еврей. Отец с ним дружил, работали душа в душу. Конечно, где-то, по необходимости, были жесткими. Не исключаю и того, что отец повысил в должности какого-то заводского специалиста-еврея: в нефтяном машиностроении я встречал немало талантливых инженеров и ученых еврейской национальности. Некоторые "доброжелатели" подняли тревогу "в верхах" отраслевого уровня: дескать, завод стал еврейским гнездом – сколько это может продолжаться?!
…Отец поехал из Москвы в Восточную Сибирь восстанавливать новыми делами доброе имя. Работая главным инженером ремонтно-механического завода в городе Ангарске, а позже и директором этого завода, восстановил он там доброе имя своё…
Любовь, я полагаю это всерьез, может творить самые настоящие чудеса. Помните, как в фильме Э.Рязанова "Забытая мелодия для флейты" любовь медсестры спасла умирающего главного героя. Фильм считается доброй сказкой для взрослых. А я думаю – он не сказка, потому что видел такое сам. В Ангарске. В семье.
1952 год. Отцу – сорок лет. Мне – пятнадцать. Отец заболел гриппом, а затем у него возникло какое-то жуткое осложнение. Несколько дней температура – около сорока градусов. Силы иссякали. Попытки лечения не помогали. Нас с сестрой перестали пускать в комнату, где лежал отец. Вспоминаю критическую ситуацию по впечатлениям, полученным в прихожей нашей сибирской квартиры. Там находились не менее пяти мужчин – сотрудников и друзей отца. Стояли молча. Затем появился еще один мужчина – врач, он вышел из той самой комнаты. В глазах его были грусть и утомление, он слегка развел руками. Мы поняли: ничего хорошего так и не получается. Кто-то начал говорить об отце добрые слова, но почему-то в прошедшем времени. Это резануло меня.
И только мама вела себя собранно и энергично. Часто ходила из комнаты в кухню и обратно, что-то приносила и уносила – какие-то тряпки, напитки, тазики… Она не обращала внимания на толпившихся в прихожей, она действовала, помогала отцу, как могла. Думаю, совсем потеряла счет времени. Быть может, она просто верила, что ее энергия, ее воля, ее старания, ее любовь лишат болезнь силы и заставят отступить.
На следующий день отцу стало немного лучше. А через неделю он вышел на работу. Мы так и не узнали, что с ним тогда случилось…
Помнится только один случай, когда отец плакал. Это была слабость глубоко растроганного человека. В начале восьмидесятых годов в квартире родителей по поводу какого-то праздника собрались их старые друзья. Были приглашены и мы с женой… Вдруг отец прервал общий веселый разговор и сказал: “Мне хочется поделиться с вами одной великой радостью. Через 40 лет после Сталинградской битвы сведения обо мне отыскали в каких-то архивах – и я награжден медалью "За оборону Сталинграда". Показав нам эту медаль, вдруг заплакал, даже из комнаты вышел, чтобы успокоиться. Ему шел семьдесят первый год.
Тогда мы услышали короткий никому не известный рассказ. Отец сообщил, что не считал себя вправе сообщать о том, чему нет никаких подтверждений. И этот его поступок – многолетнее молчание – относится к полученным мною бесценным урокам высокой нравственности…
За несколько месяцев до Сталинградской битвы ему было поручено руководить перевозкой оборудования одного из бакинских заводов в Сталинград. Видимо, битвы на Волге тогда еще не ожидали, однако опасались прорыва фашистов в Баку (куда войти им так и не удалось) и поэтому решили дополнительно укрепить нефтяную промышленность во Втором Баку, между Волгой и Уралом. Не будет в достатке нефти – отпор врагу станет невозможен. Кстати сказать, специалистов-нефтяников на фронт старались не брать – у них был свой ответственный рубеж той великой войны.
Баржи с оборудованием завода разбомбила и утопила немецкая авиация где-то между Астраханью и Сталинградом. Отцу удалось спастись, и в канун битвы на Волге он оказался в Сталинграде. Местные власти поручили ему участвовать в организации обороны города, дали четкие задания... Получается, справился… Так закончил он свой рассказ. Отец имел много орденов и медалей, почетных грамот за мирный труд. Но эта причастность к великой битве, подтвержденная, наконец, медалью, была для него драгоценнее всех остальных дел.
* * *
Мне хочется рассказать в этом повествовании о двух поступках своего любимого учителя в науке и жизни профессора Николая Иосафовича Титкова, который не только был научным руководителем моей работы над кандидатской диссертацией, но и впоследствии многие годы буквально по-отцовски опекал меня, дружески поддерживал в трудных ситуациях. Верные своим учителям многие представители моего поколения тоже смогли достойно мыслить, чувствовать и действовать в сложном человеческом общежитии.
Кругозор Николая Иосафовича Титкова в нефтяной отрасли был по-настоящему широк, мирового масштаба. По этому поводу, полагаю, достаточно вспомнить, что еще до войны он был командирован в США для изучения опыта американских нефтяников. В его деятельности сочетались три области: становление нефтяной промышленности Второго Баку, преподавание, наука.
Два эпизода моей жизни окрашены благородными и бесценными для меня поступками Николая Иосафовича.
Москва, 1966 год. Я завершил работу над кандидатской диссертацией по нефтяным делам под руководством профессора Н.И. Титкова. Так называемая предварительная защита диссертации прошла, похвалюсь, здорово – и настал момент, когда я явился к директору нашего института, известному ученому-геологу, и дал ему на подпись проект письма в газету "Вечерняя Москва" с сообщением о предстоящей официальной защите (тогда была необходима публикация таких сообщений). И тут произошло то, чего я не понимаю до сих пор. Некоторые друзья внушали мне, что это было проявлением элементарного антисемитизма. Может быть… А возможно, результатом подлого навета какого-то тайного завистника. Разве мало было и такого в науке? Во всяком случае, директор вернул мне поданную ему бумагу и жестко сказал: “Вашей защиты в институте не будет”. Я даже не успел испугаться, лишь наивно-недоуменно воскликнул: “Почему? Ведь я так старался!” Ответ прозвучал еще жестче: “ Уж не хотите ли вы, чтобы я перед вами объяснялся?”
Куда мне было идти? Естественно, к моему профессору… Он лишь грустно вздохнул и направился к приемной директора. Я продолжал недоумевать в коридоре. Не помню, сколько длилось мое ожидание, но немало… Профессор вышел в коридор с красным лицом и возбужденным взглядом. Дал мне подписанное директором письмо и заставил себя спокойным голосом сказать: "Можете ехать в редакцию".
…На моей защите, понятно, было много народу: пришли и те, кто просто ждал интригующего, пикантного “спектакля”. Ведь все, естественно, узнали об отношении директора к моей защите. Директор вел ученый совет. Одним из моих оппонентов был сотрудник его научной лаборатории. На трибуне, в начале выступления, с этим оппонентом случился нервный приступ: он побледнел, с его лица капал пот, лист бумаги, в который он глядел, передавал дрожь его рук. Ему принесли воды. Он смог взять себя в руки и поистине мужественно зачитал свой положительный отзыв. Развития “спектакля” не было...
Никогда не забуду результат голосования – 21:1. Я стал не только кандидатом наук, но и тем, кто твердо, на своем опыте, понял, что добро может быть сильнее зла. И что надо верить в людей...
Через много лет, когда профессору Титкову исполнилось 80 лет, он, недавно перенесший инфаркт, решил отметить этот юбилей скромно, по-домашнему. Кроме его родных, за столом находились несколько близких ему по работе людей. Был приглашен и я, его ученик. И это приглашение явилось высоким нравственным поступком профессора, несомненно, рискованным для его здоровья. Дело в том, что среди приглашенных не могло не быть и заместителя директора института, курировавшего мою лабораторию, – руководителя с жестким характером, верного воспитанника сталинской эпохи, непредсказуемо вспыльчивого и, главное, откровенно ненавидящего меня за слишком независимое, по его мнению, поведение. Мой учитель решил четко продемонстрировать, что своего отношения к уважаемым ученикам не изменяет ни при какой конъюнктуре...
* * *
Дипломный проект я защищал перед комиссией под председательством профессора Эйюба Измайловича Тагиева. Уже на последнем курсе института у меня появилось ощущение, что Тагиева любят все. Почему? Тогда я объяснял это очень просто: он симпатичный человек. Позже я понял, что такое быть симпатичным по-тагиевски. Это значит – безмерно любить людей, быть к ним предельно чутким, расточительно сжигать себя для их радости, бодрости, хорошего настроения.
И так – год за годом, да еще одновременно с огромной творческой работой по бурению. Он был трижды лауреат Государственной премии.
Драматург Александр Штейн, автор "Гостиницы Астории", писал в своей "Повести о том, как возникают сюжеты", что во время войны встречался в Перми с "образованнейшим и интеллигентнейшим азербайджанским инженером Э.И. Тагиевым". Тогда Эйюбу Измайловичу было чуть больше тридцати, а занят он был развитием нефтедобычи во Втором Баку, на просторах между Волгой и Уральскими горами, что было необходимо для Победы.
Эйюба Измайловича не стало на 55-м году жизни – внезапно отказало его неуемное сердце. Делать людей радостными и счастливыми – это, может быть, самое трудное призвание. Но он, ощутив это призвание в себе, никогда ему не изменял… Однажды сказал мне: "Запомни, Юра, что настоящий мужчина идет на вечеринку не расслабляться, а работать. Чтобы всем там было хорошо". А как ему удавалось поработать на вечеринках – это особый рассказ...
Но один эпизод такой работы я хочу показать здесь, поскольку это был буквально целебный поступок настоящего мужчины.
В тот апрельский день 1966 года я защитил кандидатскую диссертацию и организовал дружеский банкет в одном из небольших залов московского ресторана "Арагви". Естественно, пригласил и дорогого Эйюба Измайловича.
Он, как обычно, был очень занят и смог прийти только ближе к концу банкета. Но вообще не прийти – это был бы в принципе не его вариант, он не мог позволить себе причинить огорчение человеку. Когда он появился в зале, более половины гостей уже не было за столом, в частности, ушли все профессора – он как бы их заменил, а оставшиеся сгруппировались на одном из концов стола. При этом он сразу заметил, что гости, как и мы с женой, находятся в несколько минорном состоянии, если не сказать просто – приуныли.
А дело было в том, что один из гостей, мой коллега по лаборатории, пригласив мою жену Таню на танец вдруг начал сопровождать танцевальное действо излитием на меня потока грязи. Я и ранее замечал, что стоит ему несколько опьянеть – и он начинает извергать всяческие словесные гадости. Так уж устроен мир: некоторые в опьянении становятся благодушнее, а другие агрессивнее. В данном случае он "кипел" по поводу использования мною для одного исследования его цементных образцов, то есть якобы о б в о р о в а л его. Да, я использовал те образцы, которые он уже выбросил в мусорный бак, завершив свою работу с ними, но которые были полезны мне для получения некоторой дополнительной информации. Причем использовал те образцы с его согласия, а завершив соответствующее небольшое исследование, опубликовал совместную с этим коллегой статью в научном журнале.
Моя Таня, услышав гнусные излияния этого гостя, прервала танец и сказала ему, что её муж может с легкостью дарить, но воровать – никогда. Они вернулись за стол, нервные и недобрые, и это настроение, конечно, передалось оставшимся гостям. Честно говоря, я растерялся и не знал, как наладить прежнее, праздничное настроение. Казалось, праздник был непоправимо отравлен.
Но тут, на счастье, появился Эйюб Измайлович. Немедленно и мудро оценив ситуацию, он заказал бутылку коньяка и поднял очень теплый тост за меня, нового кандидата наук. Затем безостановочно веселил нас некоторое время забавными историями из своей интереснейшей жизни. Второй тост он поднял за Таню, которая вытерпела все сложности моего аспирантского времени и была мне верной опорой. У Тани явно просветлели глаза. А еще он весело добавил, что, если происходит настоящее дружеское застолье, собравшиеся должны покидать его только тогда, когда официанты, сворачивая скатерть с длинного стола, начнут их теснить.
Такое и случилось. Когда все поднялись, чтобы расходиться, за столом уже царило по-настоящему праздничное настроение. Но Эйюб Измайлович решил добавить к нему ещё один штрих – специально для Тани. Он взял её на вытянутые вперед руки, пронёс по длинному коридору в раздевалку, бережно опустил на пол и сказал с улыбкой: "Знаешь, Танечка, почему я не старею? Потому что пью коньяк, курю "Казбек" и ношу на руках женщин!"
Мы с Таней были счастливы. Я поймал на улице Горького такси, и мы подвезли Эйюба Измайловича к его дому. Его участие в том банкете всегда будет согревать моё сердце.
Через год Эйюб Измайлович Тагиев, неугомонный в своей доброте человек, неожиданно скончался от инфаркта…
* * *
Это было вечером 20 января 2014 года в Центре бухарских евреев Америки. Зал тожеств на третьем этаже заполнен людьми. У всех приподнятое, праздничное настроение. Возле небольшой сцены организаторы мероприятия завершают какие-то приготовления под руководством неугомонного созидателя общественной активности соплеменников Рафаэля Некталова. И наконец начинается торжество в честь 25-летия Бориса Сачакова, по существу творческий вечер этого музыкально одаренного молодого человека.
Вечер проходит вдохновенно, интересно, многообразно, выступления сопровождаются дружными аплодисментами, зал остается заполненным до конца концертной программы, а затем собравшиеся приглашаются к фуршетному столу. В общем, по-моему, мероприятие оставило у всех светлое впечатление.
Да, я уходил с этого юбилейного вечера – думаю, как и все другие – в светлом настроении. Но тут мне хочется доверительно поделиться с Вами, дорогой читатель, и другими добрыми мыслями и эмоциями, наполнявшими меня в те часы, да и сейчас тоже.
Я уверен, что ни у кого из гостей юбиляра светлое настроение не было совершенно безмятежным – оно сопровождалось и непростыми размышлениями, и даже легкой печалью. Вы, несомненно, помните волшебные пушкинские слова: "печаль моя светла; печаль моя полна тобою". И я вспомнил их, находясь тогда в зале. Вспомнил, потому что чувствовал что-то подобное. На сцене сидел счастливый, широко улыбающийся присутствующим, одухотворенно дарящий нам свое вокальное искусство молодой юбиляр. Он сидел... в инвалидном кресле. К нему подходили поздравляющие, к нему подсаживались на стуле те, с кем он пел дуэтом. А его место было неизменным...
Есть такое слово: ПРЕОДОЛЕНИЕ. В книге прекрасного казахского поэта Олжаса Сулейменова, имеющей именно это название, есть такие слова:
Я люблю тебя, жизнь,
За весну
И за страх,
И за ярость.
Я люблю тебя, жизнь,
И за крупное,
И за малость,
За свободу движений,
За скованность
И за риск.
Я люблю тебя, жизнь...
Мы нередко говорим о предначертаниях судьбы, в частности печальных. Борис Сачаков, которому судьба безжалостно подарила тяжелый недуг, с редким мужеством годами преодолевал его – и на своем юбилее предстал перед нами победителем, талантливым и счастливым человеком. И пусть немного печально, что коварство судьбы не удалось одолеть полностью, но печаль наша действительно светла: видя перед собой этого солнечного человека, мы были очарованы им и счастливы вместе с ним.
И, естественно, мы сознавали, что в своей борьбе он был не одинок. Нас покоряет подвиг его прекрасных родителей Ирины и Романа Сачаковых, его покойной бабушки, педагога Раисы Михайловой, – беззаветных борцов за его выздоровление. Мы испытываем чувство глубокой признательности к тем благородным людям, которые приобщили его к песенному творчеству – талантливым деятелям музыкального искусства Элине Васильчиковой, Бену Исакову, Владимиру Степанянцу. Мы благодарны врачам и всем добрым людям, которые не обошли судьбы Бори Сачакова.
...Тот теплый, поистине весенний вечер, не вполне логично вписавшийся в морозный январь, вряд ли я когда-то забуду. Не забуду многочисленные концертные номера в исполнении Бориса Сачакова и его гостей. Не забуду теплые, приветствия многих людей, которые чередовались с вокальными и инструментальными выступлениями участников концерта.
В заключение, мне хотелось бы присоединиться ко всем поздравлениям, прозвучавшим в адрес Бориса Сачакова и подарить ему свое четверостишие, ставшее для меня талисманом на многие десятилетия, моим надежным ориентиром в жизни:
Меня спасало творчество всегда:
И в нездоровье, и в ненастье буден.
Оно мой воздух. Мне нельзя туда,
Где сладостного творчества не будет.
Вы, Борис, творческая личность, и позвольте мне, старику, заверить Вас: творчество не только приносит человеку счастье, но и никогда не изменяет ему! Не изменяйте и Вы творчеству – и непременно будете счастливы!
* * *
В первой половине 60-х годов прошлого века мы с ним были аспирантами известного академического Института геологии и разработки горючих ископаемых. Почти ровесники, мы увлеченно стремились к повышению информативности импульсного акустического метода в скважинных исследованиях: он – применительно к изучению геологических характеристик недр; я – применительно к контролю качества цементирования скважин. Так что наши творческие интересы оказались близки, а в методическом плане даже переплетались. Мы стали единомышленниками в научных поисках, а вскоре и друзьями. Успешно защитив кандидатские диссертации, продолжили творческое сотрудничество, у нас появилось совместное изобретение, совместные статьи. Но несколько позже жизнь развела нас по разным научным институтам, мне были поручены научно-технические разработки в новой сфере, весьма важной для качественного строительства скважин. И наши творческие контакты уже не могли продолжаться…
Тем моим другом и коллегой стал Олег Леонидович Кузнецов – талантливый и неугомонный в творчестве геофизик. Его научная карьера развивалась интенсивно. Через несколько лет он защитил докторскую диссертацию, был назначен директором одного из крупных геофизических институтов, затем стал лауреатом Государственной премии, а в начале 90-х годов был избран президентом Российской академии естественных наук (РАЕН). Меня искренне радовали успехи Олега.
Моя карьера была скромнее, однако это меня нисколько не удручало. Я увлеченно руководил научной лабораторией, разрабатывающей новое и очень актуальное научно-техническое направление в строительстве нефтяных скважин. За создание и внедрение многих эффективных изобретений мне было присвоено звание "Заслуженный изобретатель Российской Федерации". Мои с сотрудниками лаборатории разработки активно использовались для повышения производительности скважин на многих месторождениях крупнейшего нефтедобывающего региона страны – Западной Сибири. Они неоднократно отмечались медалями ВДНХ. Мы регулярно сотрудничали со специалистами газодобывающей отрасли ГДР.
И вот, по настоятельной рекомендации руководства нашего института, я в 1993 году подготовил к защите докторскую диссертацию. В ней, в частности, были отражены и ранние исследования, сделанные в содружестве с Олегом Леонидовичем Кузнецовым.
Он оценивал большой комплекс последующих разработок, выполненных под моим руководством, весьма высоко, полагал даже, что он достоин представления на Государственную премию.
Ну, а теперь непосредственно о том, как Президент РАЕН без малейших колебаний совершил очень важный для меня дружеский поступок. Причём не просто дружеский, но и весьма принципиальный, а также абсолютно честный, поскольку знал и уважал меня как учёного.
Зная его чрезмерную занятость, я пришёл к нему в приёмную с заранее подготовленным мною проектом его короткого, чеканного отзыва о моей докторской работе. Пришел сам, не используя никакого протекционизма. При этом не исключал, что он со своих нынешних высот направит мою работу на заключение в какую-нибудь лабораторию и лишь в случае, если там она получит положительную оценку, подпишет отзыв вместе с руководителем той лаборатории.
В приёмной Олега Леонидовича было несколько посетителей, ожидавших приёма. Референт, узнав о причине моего прихода, сказала:
- Он очень занят, к тому же готовится к командировке в Южную Америку. Сегодня вряд ли успеет принять даже тех, кто пришли раньше вас. Оставьте свои материалы и свой номер телефона. Если Олег Леонидович подпишет отзыв после приезда из командировки, мы вам сообщим.
Я с грустью отдал ей бумаги, понимая, что отзыва к скорому моменту защиты диссертации, конечно, не будет. Чуть позже у меня возникло желание просто унести эти бумаги отсюда, поскольку моя надежда оказалась явно несбыточной, – не надо морочить людям голову. Это желание на минуту задержало меня в приёмной. И та минута оказалась счастливой.
Открылась дверь кабинета и из него вышел в приёмную Олег Леонидович. Видимо, он решил посмотреть, кто ждёт приема. Увидел меня. И тут я был ошеломлен. Он подошел, крепко меня обнял и, широко улыбаясь, сказал:
- Как давно я тебя не видел! Седеешь, дружище… Ну, пошли ко мне, расскажешь, что тебя привело сюда.
Я взял свои бумаги и вошел в кабинет. Узнав, что я подготовил докторскую диссертацию, Олег Леонидович душевно и радостно произнёс:
- Молодец ты, дорогой Юра! Я ведь постоянно слежу за твоими интересными делами по публикациям, которых у тебя пруд пруди. Честное слово, недоумевал, почему, сделав такие важные работы, ты медлишь с защитой.
- Понимаешь, Олег, большой интерес к нашим разработкам у нефтяников. А дело-то мы предлагаем довольно ювелирное. Здесь технологические принципы должны тонко сочетаться с горно-геологическими условиями. Только так можно получить радикальные эффекты. Вот и приходится чуть ли не по полгода бывать на нефтяных промыслах, изучать конкретные ситуации и "подковывать" людей методически. Трудно совмещать такую жизнь с подготовкой диссертации…
- Уверен, защита пройдет на ура. Давай проект отзыва.
Буквально через пару минут Олег Леонидович размашисто подписал все три экземпляра отзыва, позвал референта и поручил быстро зарегистрировать отзыв, поставить печати, как положено, и два экземпляра принести в кабинет. Пока выполнялось его задание, мой старый друг с интересом послушал мой рассказ о наших творческих планах.
Когда я получил два оформленных экземпляра отзыва, Олег Леонидович вновь обнял меня и с лёгкой грустью промолвил:
- Помнишь, как вдохновенно мы с тобой поработали в молодости?.. Успеха тебе!
…Через несколько дней я успешно защитил докторскую диссертацию. Когда учёный секретарь зачитывал перечень положительных отзывов без замечаний он, естественно, начал с отзыва президента Российской академии естественных наук. При этом я заметил некоторое оживление в зале, на которое председательствующий ответил доброй и многозначительной улыбкой: дескать, знай наших!..
* * *
Анатолия Ивановича Булатова я узнал в начале 1962 года, когда присутствовал на предварительной защите его докторской диссертации. Ему тогда еще не исполнилось 32 года, и представление докторской работы специалистом-буровиком в таком молодом возрасте удивило не только меня, аспиранта, но некоторых выступивших тогда маститых ученых. И предварительная, и основная защиты диссертации прошли у него блестяще, а со временем я осознал, что его раннее вхождение в клан докторов наук было вполне закономерно. Это человек потрясающей работоспособности. Он подарил нам множество бесценных научных монографий и справочников. Мы, более молодые ученые и инженеры, выросли, можно сказать, на его глубоких и многообразных публикациях…
С середины 60-х годов наша лаборатория в московском ВНИИ буровой техники разрабатывала новейшее технологическое направление в заканчивании скважин, направленное на радикальное повышение их качества, особенно в условиях разбуривания крупнейших нефтяных месторождений Западной Сибири. Эти работы требовали от нас неизменной воли к победе, психологической стойкости и большой тщательности, поскольку в наших делах от успеха до тяжелой аварии в скважине был, как говорится, "воробьиный шаг". Ведь мы вмешивались в "заключительный аккорд" строительства скважины, когда наши конструктивные или технологические промахи могли перечеркнуть все предшествующие усилия буровой бригады.
Анатолий Иванович, конечно, глубоко сознавал, сколь ответственно и напряженно мы решаем свои научно-технические задачи. Поэтому он был всегда тверд в доверии к нам как специалистам и с готовностью поддерживал нас в делах. Помню, в частности, такой эпизод. Звоню ему и говорю: "Анатолий Иванович, у меня к вам большая просьба…" Он, не дослушав, заявляет: "Считайте, что она уже выполняется!" И, конечно, была выполнена. Не забываются такие дружеские поступки…
Хочется вспомнить о его поступке другого рода – поступке, после которого для меня окончательно исчезли "мелочи" в научной деятельности. Нет их! Любое свершение в науке – это единая музыка поисков и созидания, где недопустима ни одна фальшивая нота.
В 80-е годы прошлого века мы с коллегой передали в издательство "Недра" рукопись нашей книги "Крепление скважин с применением проходных пакеров". Это монография, посвященная разрабатываемому нашим коллективом технологическому направлению. Издательство посоветовалось со мной, кого бы мы с соавтором хотели видеть в качестве рецензента нашей книги (имя рецензента указывалось в книге, как и имена авторов; его положительное отношение к труду авторов являлось "зеленым светом" для издания книги). Я твердо заявил: "Профессора Булатова. Только если он одобрит нашу работу, мы будем убеждены, что книга достойна публикации".
Анатолий Иванович одобрил нашу работу, и это стало для нас большой радостью. Но не только это чувство родил в наших душах его многостраничный отзыв. Мы были покорены той безмерной скрупулёзностью, с которой Анатолий Иванович анализировал текст монографии. В его отзыве содержалось сотни полторы замечаний и рекомендаций, направленных на смысловую безупречность текста. Мы поняли, что наша книга для него столь же важна, как и его собственные труды. Ведь и она будет воспринята тысячами специалистов и студентов, а значит, её музыка не должна содержать никаких фальшивых нот. Таково убеждение профессора Булатова, а потому такова ювелирность его работы над нашей рукописью. Нет мелочей в научной деятельности!
* * *
Родина моя – Баку. После того как меня, шестилетнего, родители увезли в Москву, я лишь изредка, в командировках, попадал в мой Баку. Всегда с волнением ступал на бакинскую землю, всегда как-то по-особому радовался дружеским отношениям с бакинцами…
В 70-е годы я оказался в одном номере маленькой тюменской гостиницы "Геофизик" с начальником бакинского конструкторского бюро по нефтяному оборудованию Шамилем Талыбовичем Джафаровым. Я был тогда старшим научным сотрудником нашего института буровой техники, кандидатом технических наук, накапливал опыт беспокойной, азартной, подчас требовавшей фанатизма борьбы за коренное повышение качества нефтяных скважин в Западной Сибири.
Нам обоим пришлось долго жить в этом номере, мы имели множество доверительных бесед, поняли, что являемся глубокими единомышленниками в борьбе за технический прогресс и в подходе к делам. Прощались мы уже совсем по-дружески. В моем сердце навсегда оставался этот умный, искренний, честный, волевой человек. Но уже тогда не очень здоровый – все лечился тюменской минеральной водой.
Жизнь свела нас еще раз лет через десять.
Шли годы повсеместной борьбы за Знак качества изделий. Борьба эта, несомненно, как-то способствовала эффективности производства, но меня она больше вдохновляла, пожалуй, тем добрым обстоятельством, что Знак качества – это благосостояние, а точнее, заметные дополнительные премии работников как завода-изготовителя, так и нашего института-разработчика. Чтобы получить или через определенное время подтвердить Знак качества, необходимо было пройти нелегкий этап государственных испытаний изделия. Именно КБ, которое возглавлял Ш.Т. Джафаров, было назначено так называемой головной организацией по госиспытаниям в отрасли.
Я прилетел в Баку с документами по выполненным испытаниям разработанного нами скважинного устройства. Моя святая задача – получить официальное одобрение этой работы от КБ. Будет одобрение – значит, специальная комиссия будет рассматривать вопрос о Знаке качества. А не будет одобрения – значит, увы...
С волнением и радостью, а еще с легкой тревогой заходил я в кабинет Шамиля Талыбовича. Сразу стало ясно, что для него мое неожиданное появление тоже приятно.
После нашей теплой и обстоятельной беседы под хорошо заваренный кофе он вызвал главного инженера КБ, представил меня и сообщил ему о моей проблеме.
Главный инженер, войдя в дежурную роль холодного арбитра, без малейших эмоций предположил, что ко мне, конечно, будет много принципиальных вопросов.
"Вот, вот! - отреагировал Джафаров с чуть озорной, но твердой интонацией. – Ты очень принципиально рассмотри представленные материалы… А затем, естественно, прими абсолютно принципиальное – п о л о ж и т е л ь н о е – решение".
Главный инженер вынужден был лишь вежливо улыбнуться. Выходил, пропуская меня вперед…
Родной мой Баку! Как просто и красиво там была провозглашена благородная, высокая принципиальность в отношении человека, который заслужил доверие!
Шамиль Талыбович скончался в перестроечную эпоху…
* * *
Мое воспоминание об Иннокентии Афанасьевиче Карманове относится к шестидесятым годам. По моим понятиям, 28-летнего аспиранта, он был уже немолод. Фронтовик, известный в нефтяной отрасли заведующий лабораторией в одном из научных институтов Краснодара, кандидат наук. Тихий, доброжелательный, очень чуткий человек. Несуетный, педантичный организатор работы.
Кто-то сказал мне о нем так: Иннокентий Афанасьевич относится к тем людям щедрой души, которые, если попросишь у них добра на копейку, дадут его тебе не меньше чем на рубль.
Однажды мне нужна была его помощь. Им с сотрудниками было создано и смонтировано такое оборудование для научных исследований, без которого я не смог бы решить одну из важных задач диссертационной работы. Надеялся, что смогу потрудиться в его лаборатории недели две – три вечерами и ночами, никому не мешая. Но он приостановил некоторые собственные исследования, выделил мне в помощники двух лаборантов и разрешил пользоваться необходимым для меня оборудованием аж полтора месяца. “В науке все должно делаться всерьез”, - так пояснил он мне свое решение. Все, кто знал когда-либо ощущение безмерной признательности, смогут представить, что происходило в моей душе...
Закончив свои эксперименты, я посчитал необходимым произнести благодарственную речь в присутствии всего коллектива его лаборатории. Такой случай представился, и я взволнованно начал заранее обдуманный обстоятельный монолог. Но Иннокентий Афанасьевич занервничал, а может быть, и рассердился. И, перебив меня, сказал: "Я прошу вас не продолжать речь. Она мне не по душе. К чему этот пафос? Ведь была просто честная помощь, без которой в науке не обойтись. И чувствуйте себя обязанным не нам. Пусть вас тревожит другое: не забыть о своем долге перед теми, кто пойдут в науку вслед за вами и будут нуждаться в вашей поддержке". Вот такую эстафету я получил…
В те же годы в его лаборатории быстро возмужал и защитил докторскую диссертацию очень молодой, талантливый, а ныне известный всем нефтяникам России ученый. Немного позже Иннокентий Афанасьевич передал ему свою власть как более перспективному исследователю. Он решил это сам, спокойно и доброжелательно. Потому что "в науке все должно делаться всерьез". Ну, а позже, как-то незаметно оставил заполненный молодыми энтузиастами институт – ушел на пенсию... Шли шестидесятые. Творческая молодежь страны стремилась самоутверждаться в науке, живущей в лучах высоких, благородных традиций. Что было, то было… А тому, что самоутверждаться в ней не более чем странно, если возможно процветание в коммерции, научила новых молодых специалистов России стихия безудержных реформаторских новаций девяностых.
Милые "чудаки", хранители лучших нравственных традиций, спасибо Вам! Начался новый век. Холодным практическим расчетом нередко вытесняется иное, менее жизнеспособное, в сердцах и умах людей, особенно тех, кому в новом веке еще предстоит долгая жизнь. Бессмысленно задаваться вопросом: плохо это или хорошо? Жизнь знает, что делает.
Но верится мне, что в новом веке не исчезнут из нашей жизни любимые мною "чудаки", что сердца людей не станут заполнены лишь холодным, душным, серым туманом бескрылой практичности. А иначе зачем во все времена создавались сказки, писались стихи, входили в классы мудрые и беспокойные учителя?..
* * *
В летние дни 2010 года ушла из жизни из-за тяжёлой болезни Регина Кузнецова – дизайнер нью-йоркской русскоязычной газеты The Bukharian Times, где работал и я. Ушла тихо, не вовлекая нас в свои проблемы.
Так она и трудилась – без шума, без ропота и капризов.
А ведь можно было и роптать, и капризничать. Далека и неудобна была ее дорога к дому, из нью-йоркского Квинса в штат Нью-Джерси. А газету приходилось заканчивать и ночью. Обычно в день вёрстки газеты я бывал с ней в редакции до победного конца и подчас слышал, как она, потеряв надежду добраться домой на общественном транспорте, звонила, если не ошибаюсь, сестре (в общем, нью-йоркской родственнице) и договаривалась, что переночует у нее. Намного чаще ехала в поздние часы домой – долго, нудно, дискомфортно. Но читатели должны получить любимую газету вовремя, в пятницу, – это было для нее святым делом.
Не раз я предлагал ей прийти на ночь в нашу с женой квартиру, а не мучиться с дальней дорогой, но она всегда мягко отказывалась. Я понимал, что за этими отказами – скромность, щепетильность, интеллигентность. Помню и ее регулярные смущенные отказы от предоставления ей оплаченного редакцией карсервиса.
Я написал выше, что завершить газету вовремя было для нашей Регины святым делом. Это правда, но не вся. Для нее было святым делом выпустить вовремя КАЧЕСТВЕННУЮ газету. И этим Регина была особенно близка моему сердцу.
Дело в том, что всю свою предшествующую деятельность в науке я посвятил борьбе за качество нефтяных скважин. И очень хорошо прочувствовал, что КАЧЕСТВО и СКОРОСТЬ – антагонисты, враги. Кто-то сверху нацелил нашу отрасль на скоростное бурение. Я же всеми силами боролся против создания скважин-калек в жажде стать победителями по количеству метров проходки. Но стать таким победителем в те времена – это стать героем труда, орденоносцем, обрести в подарок автомобиль от министра... О, сколько недовольства и "пинков" мне досталось (единодушное стремление к качеству возникло у буровиков лишь через годы, когда наконец были усовершенствованы экономические стимулы)!
В газете качество и скорость – тоже антагонисты, что тут греха таить! И то, что Регина неизменно проявляла себя как стойкий борец за качество, постоянно очаровывало меня. Но эта стойкость недешево ей обходилась.
Она просто не могла допустить "грязного" дизайна и проявляла себя в этой сфере, как говорится, "святее Папы Римского", что само по себе нелегко. К тому же, да простит меня главный редактор, временами получала от него эмоциональные упреки за это свое рвение. Такова уж диалектика руководства: надо соблюсти разумный баланс между скоростью и качеством, и тут иногда нервы сдают – а вдруг ее священнодействие в отношении качества сорвет выпуск газеты?
Но срывов не было – Регина ни разу такого не допустила, хотя при этом никогда не изменила себе как борец за качество дизайна.
В горячие часы вёрстки газеты её подчас захлестывал поток звонков или визитов капризных рекламодателей и авторов – и она всегда работала с ними так спокойно и доброжелательно, словно и нет у нас совсем проблемы СКОРОСТИ.
Она не спешила, не нервничала и на самой заключительной малоприятной стадии работы: при финальной чистке газеты, то есть устранении дополнительных, замеченных корректором недочётов в текстах на уже сверстанных страницах.
Она была поистине символом качества! Ну, а если во имя качества приходилось снизить скорость – так ведь есть еще и ночные часы работы, есть возможность, если потребуется, переночевать у родственницы... Газету надо сделать на совесть!
Уходя из жизни, хорошие люди оставляют нам своими благородными поступками выстраданную ими нравственную эстафету. Этот человек оставил в наших сердцах высокую планку совестливости. Всех нас можно распределить вдоль "шкалы совести по Регине". И какая высокая честь в нашей непростой жизни – оказаться вблизи верхней точки той шкалы – вблизи того места, которое неизменно занимала сама Регина!..
* * *
С 1973 года я постоянно заботился о развитии производства создаваемых в нашем ВНИИ буровой техники устройств для повышения производительности нефтяных скважин (прежде всего, разобщителей пластов, называемых пакерами). Решением союзного министерства для этого производства был построен при нашем участии завод «Карпатнефтемаш» в городе Калуше Ивано-Франковской области. И в течение двадцати лет я тесно сотрудничал с замечательными тружениками Западной Украины, и некоторые из них стали моими верными друзьями. Это было счастливое, вдохновенное и плодотворное взаимодействие, абсолютно не замутнённое какими-либо антироссийскими настроениями. Ещё в начале 90-х годов прошлого века я верил, что так и будет впредь. В апреле 1992 года я посвятил дорогим калушанам стихи, вскоре опубликованные в заводской стенгазете:
Ушли Союз и перестройка,
А плюрализм ещё сильней.
Но только вот завод построй-ка
Без общих целей и страстей.
Взметнулся "Нефтемаш" вольготно.
И пусть политика кипит –
Наш мир спасётся лишь работой,
Так мудрость древних говорит.
Да, мы умели делать дело,
Где не лукавили ни в чём.
Не всё свершили, что хотелось,
Но знали мы друзей плечо.
И так привычно хочет сердце
И добрых дел, и добрых слов…
Пусть делу пакерному делаться,
Пусть жить нам дружно и светло!
Я ещё верил, что так будет, но в это время джин национализма, выпущенный на свободу, стремительно набирал силу. И вот что произошло в 1993 году, когда я был в очередной и, к сожалению, последней командировке на завод "Карпатнефтемаш".
Тут надо сообщить, что на заводе уже несколько лет существовал участок испытаний новой продукции, где мы, разработчики, вместе с заводчанами готовили её к передаче в серийное производство, проводя проверку и необходимую доработку конструктивных решений. Руководил этим участком вдумчивый и очень доброжелательный инженер Евгений Бойко. В ходе совместных дел я с ним сдружился.
В тот радостный для нас день были успешно завершены испытания нового устройства, и оно было признано годным для серийного выпуска. На следующий день я должен был уезжать в Москву, и мы решили вечером отметить успех в уютном пивном баре Калуша. В баре стояли длинные деревянные столы, за каждым из них могли разместиться не менее десяти человек.
Мы с Женей сели напротив друг друга в конце одного из столов. Я был воодушевлён нашим успехом и вдохновенно рассказывал ему о результатах применения наших устройств нефтяниками Западной Сибири и о наших творческих планах. Он внимательно слушал. Но вдруг я заметил, что он в каком-то недобром напряжении отвлёкся и стал внимательно смотреть на подсевших за наш стол мужчин. Я тоже взглянул на них. Они показались мне обычными интеллигентными людьми среднего возраста. Насторожило лишь то, что и они глядят на Женю враждебно. Я знал, что у Жени не очень здоровое сердце и увидел, что он заметно побледнел от сильного волнения.
- Как вам не стыдно! - воскликнул он, обращаясь к нашим соседям по столу. – К нам приехал уважаемый учёный из Москвы, который уже много лет помогает нам выпускать качественную продукцию. Это большой друг нашего завода. А сегодня мы с ним завершили передачу в серию очень важного для нефтяников устройства. Ему надо сказать спасибо, а вы…
- Помолчал бы ты, защитник москалей, - перебил его один из соседней компании, говоря по-украински. – Мы и тебя можем прикончить вместе с ним…
Женя резко встал и сказал мне:
- Уходим отсюда, нас ждут.
На улице он рассказал мне то, что я не услышал в баре, увлеченно повествуя Жене о наших делах. Оказывается, наши соседи возмутились, что какой-то москаль позволяет себе в их любимом баре громкие монологи на русском языке. И кто-то из них высказал мнение, что этого поганого оратора надо бы убить. Возможно, Женя спас меня, по меньшей мере, от избиения.
Я жил на втором этаже обычного жилого дома заводчан, в квартире, которая была превращена в гостиницу для самых почётных гостей завода. В тот раз, кроме меня, там никаких гостей не было. В окно я видел, что мой беспокойный друг Женя Бойко долго стоит на углу соседнего дома и наблюдает, не приближаются ли к моему подъезду те рассерженные враги москалей…
На следующее утро я улетел в Москву. Это был мой последний визит на Западную Украину, поскольку в тот же год производство наших объектов было организовано на рязанском заводе.
В той, уже давней командировке я навсегда осознал, насколько безответственно выпускать на свободу вредоносного джина национализма. Через годы он принес Украине беду гражданской войны, и горько, что есть люди, которые не хотят видеть роль этого страшного существа в беде нашего братского народа.
______________
Мне не хочется завершать своё эссе длинными обобщающими размышлениями. Конечно, я рассказал далеко не обо всех добрых поступках, которые не обошли моей судьбы. Но надо было где-то остановиться в этой необъятной теме. Хочется надеяться, дорогой читатель, что лирические этюды, из которых состоит моё разноплановое повествование, оставят какой-то след в Вашем сознании и Вашем сердце. И Вы что-то вспомните из собственной жизни, о чём-то поразмышляете и, возможно, что-то новое решите для себя – либо совсем частное, либо всеохватное. Как говорится, будь, что будет.
Желаю Вам побольше благородных поступков в жизни – и больших, и даже самых маленьких. И добавлю к этому пожеланию мудрую мысль шотландского писателя и поэта Роберта Льюиса Стивенсона: «Суди о прожитом дне не по урожаю, который ты собрал, а по тем семенам, что ты посеял в этот день".
КАК Я УЧИЛСЯ НА ОШИБКАХ
Воспоминания с легкой печалью
Почему-то особенно часто память возвращает меня к тем ошибочным поступкам уже далеких лет, которые сопровождали мое личностное становление, даря мне крупицы мудрости. Да, на ошибках учатся – с этой русской пословицей не поспоришь. К счастью, я обошелся без трагических оплошностей, поэтому сегодня вспоминаю их с легкой печалью, не более, при этом иногда и улыбаюсь.
Мне подумалось, что те мои воспоминания могут коснуться и души других людей. И решил я собрать некоторые из них в единую композицию.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ С МОЕЙ "ВЗРОСЛОЙ" ФАНТАЗИЕЙ
Недавно мы потеряли нашего одноклассника, моего верного друга Вениамина Черкашина, закончившего свою жизнь профессором одного из военных учебных заведений. Он появился в Ангарске и вошел в наш коллектив, когда мы начали учиться в девятом классе. И сразу обрел твердый авторитет. В нем уже тогда чувствовался будущий офицер: был подтянут, говорил чеканно и очень четко выражал мысли, терпеть не мог демагогов и пустых болтунов – они побаивались его стреляющих словесных реакций. Мне и в школе, и после неё грела душу дружба с ним, хотя многие годы она поддерживалась лишь телефонными контактами да перепиской. Живые встречи были очень редкими.
К счастью, нашу дружбу не смогла поколебать одна моя оплошность в десятом классе, которая породила и его проступок. Но всё это несколько повредило репутации нашего класса в сознании любимой учительницы математики, нашего классного руководителя Надежды Ивановны.
Когда мы стали десятиклассниками и отчетливо предчувствовали скорое расставание друг с другом, у нас появилась традиция отмечать с друзьями свои дни рождения. Такие вечеринки стали регулярными в наших квартирах. Конечно, пригласить к себе весь класс было невозможно – не в хоромах же мы жили. Это мы все понимали, и никто не обижался за отсутствие приглашения, все без всяких деклараций приняли единственно возможный принцип – приглашать не более 10–12 ближайших друзей. Иногда на таких встречах присутствовала и наша Надежда Ивановна. По какому принципу она выбирала встречи, где будет присутствовать, мне до сих пор неведомо, но никаких обид на неё я не замечал.
В марте наступил и мой черед отметить своё семнадцатилетие. Я тоже пригласил человек двенадцать. Мама позаботилась об угощении гостей (помнится, это была еда штучного типа, соки и немного шампанского). А в прихожей происходили танцы под патефонную музыку: вальс и танго. Было шумно и весело. Через некоторое время мои родители, чтобы не смущать молодежь, закрылись в своей комнате.
С нами была и Надежда Ивановна. Она подарила мне фарфоровую статуэтку, иллюстрирующую сказку, а по существу, басню, "Лиса и журавль". Вручая мне подарок, она сказала торжественно:
- Любителю басен подарок ясен!
Все поняли смысл этих слов. Я тогда уже активно писал стихи, и, пожалуй, лучше всего мне удавались басни.
Вечеринка получилась бы абсолютно успешной, если бы не моя оплошность, моя глупая затея, в которую я вовлек Вениамина. Помню об этом случае всю жизнь…
Мы тогда дарили друг другу на дни рождения только художественные книжки, делая на них дружеские надписи. И Вена (так мы его обычно называли) меня спросил:
- Какую книжку ты бы хотел получить в подарок от меня?
И тут в моем еще полудетском мозгу родилась шальная идея, которая мне показалась и веселой, и вполне разумной. Я ответил так:
- Если ты не против, не дари мне книжку. Давай организуем неожиданный для парней и оригинальный момент – ведь мы уже почти взрослые. Принеси не книжку, а чекушку водки (так называлась в обиходе 250-граммовая бутылочка этого напитка). Мы в ходе общей встречи таинственно позовем в кухню на пять минут только ребят и сделаем там мини-мальчишник. Предложим тост-клятву за нашу дружбу навек, независимо от любых обстоятельств жизни. Нас будет всего пятеро ребят, каждому достанется по 50 граммов – только развеселимся побольше…
Вена немного подумал и согласился:
- Ты, конечно, забавный фантазер, но твоя идея, по-моему, заслуживает поддержки. Такой мини-мальчишник не забудется всю жизнь. Я согласен.
Когда общее застолье преимущественно перешло в танцы, Вена тихо переместился в кухню и занял там в одиночестве "боевую позицию" за маленьким столиком. Моей задачей было привести туда трех ребят. Но тут я несколько растерялся: задача оказалась не такой уж легкой. Ребята буквально не отрывались от девчонок, о чем-то увлеченно с ними говорили, дружно смеялись и азартно танцевали. Разбивать счастливые пары у меня не хватало духу.
Я заглянул в кухню и сказал Вене, что пока наш мальчишник не получается, подождем более благоприятного момента. Он заметно погрустнел и сказал:
- Ну, пляшите, пляшите. Я пока подожду здесь.
Я, естественно, вернулся в атмосферу веселья и вскоре был совершенно покорен ею. Время летело, я его не очень тщательно контролировал, мне было очень хорошо и без затеянного ранее мини-мальчишника. Вдруг я осознал, что Вена уже слишком долго сидит в кухне и ждет у моря погоды. Я, разгоряченный, пошел к нему, чтобы предложить отмену нашего сепаратного мальчишника, который никак не вписывался в создавшуюся обстановку общего праздника.
Вошел в кухню и был ошеломлен: Мой друг опустошил бутылку наполовину и был заметно пьян.
- Тоска меня взяла, - заявил он. – Понял я, что затеяли мы никому не нужную глупость… И этот подарок мой – бессмыслица полная… Книга бы осталась с тобой на годы, а это…
Он с горечью махнул рукой и предложил:
- Давай хоть с тобой… допьем эту жидкость… За дррружбу навек!..
Он смотрел на меня пьяными глазами, и я понял, что этого делать не надо.
А что надо делать, не понимал. И ответил так:
- Не надо тебе больше пить, дружище. Тебе надо посидеть спокойно и поесть, чтобы ты пришел в норму. Я сейчас принесу тебе еды. А туда тебе сейчас нельзя – будет неприятность.
- Понимаю – нельзя. Пропал для меня праздник… Тоска… А есть я не буду, не хочу… Просто вот посижу… один. Уходи, веселись…
- Я спрячу бутылку?
- Ни к чему это. Пусть стоит… напоминает, какие мы дураки…
Я зашел в кухню еще через час, наверное. То, что я увидел, привело меня в смятение и глубокую печаль. Бутылка была уже пуста, а мой друг храпел во сне, распластавшись грудью и руками на столике. Я с огромным трудом доволок его в находящуюся рядом комнатку – свою спальню и уложил на свою кровать.
Не буду больше рассказывать о нашей праздничной встрече одноклассников. Скажу только, что исчезновение Вениамина практически не вызвало интереса, пьяным, как мне казалось, его никто не заметил, веселье продолжалось, пока Надежда Ивановна не предложила расходиться по домам. По моей доверительной просьбе, мой другой друг Володя Стручков зашел домой к Вене и сказал его родителям, что он остался ночевать у меня, поскольку, дескать, надо помочь привести квартиру в порядок после веселья (телефона в их квартире не было).
Праздник в целом, как говорится, получился и приятно запомнился приглашенным одноклассникам (конечно, кроме нас с Веной). Но проницательная Надежда Ивановна, конечно, как-то овладела реальной ситуацией, а потому буквально на следующий день, перед уроком математики, со строгостью в голосе предложила:
- Поскольку до начала выпускных экзаменов остается лишь два месяца, давайте закончим веселиться в дни рождения и полностью сосредоточимся на учебе. А веселье продолжите летом, когда у вас в руках появятся аттестаты зрелости. Договорились?
Класс не мог возражать своей мудрой Надежде Ивановне. И только мы с Веной с затаенным смущением осознали подтекст её предложения.
…С радостью вспоминаю, что случившийся эпизод с чекушкой водки не испортил моих отношений ни с Надеждой Ивановной, ни с Веной. С любимой учительницей мы сохраняли дружеские контакты многие годы, до её ухода из жизни, а с Вениамином ещё намного дольше, до его кончины от инсульта во втором десятилетии двадцать первого века. Никогда не забывал и не забуду проявленного ими великодушия.
УРОКИ ВЕЖЛИВОСТИ
Анатолий был моим другом по нашему московскому двору, по школе (учились в одном классе), а затем и по нефтяному институту имени академика И.М. Губкина (учились на родственных факультетах, он на геолога, а я на буровика). В учебные группы буровиков девушек не зачисляли – эта специальность считалась слишком некомфортной для них, а в группе Толика учились очаровательные студентки. Одной из них была озорная, веселая красавица Светлана.
Толик и Светочка полюбили друг друга и решили пожениться. Отец Толика был известным геологом-нефтяником, лауреатом Сталинской премии за открытие стратегически важного нефтяного месторождения. Жилплощадь семьи позволяла выделить молодоженам небольшую комнату – это стимулировало Толю и Свету не откладывать свадьбу…
Свадьба была организована в довольно просторной квартире семьи Толика в январе 1958 года, когда мы учились на четвертом курсе. Я тогда уже регулярно писал стихи и, конечно, решил дополнительно украсить праздник своим поэтическим приветствием. Оно было таким:
Сел писать я для вас поэму –
Только с темами ты поспорь-ка!
Впрочем, есть ли сегодня тема
Лучше сладкого слова
"горько"?!
Да, я буду кричать вам это
В звоне рюмок, в порывах смеха.
И мильон усилий поэта
Не найдет в вас большего эха.
Станут будни ваши уютней.
Вот где тем –
перечислишь разве?
Только будни тому лишь – будни,
Для кого те будни не праздник.
Я смотрю на вас,
Света с Толиком,
И, друзья, навсегда хочу я,
Чтоб меж вами
любое горько
Было горьким до поцелуя!
За составным столом плотно уселись, помнится, не более пятнадцати человек, среди них несколько студентов – друзей молодоженов, а остальные – солидные дяди и тети. И вскоре я допустил оплошность, которая выбила меня из колеи, лишив всякого желания озвучить свое стихотворение и заставив до конца свадебного торжества смущенно хранить молчание (что, впрочем, ничуть не омрачило общего праздничного настроения).
После первого, обстоятельного и очень теплого тоста, произнесенного отцом Толика, кто-то положил на диск патефона пластинку и торжественно воскликнул:
- Вальс!
О боже, если бы я тогда знал, что этот вальс должен быть ритуальным танцем молодоженов! Не ведал я этого, зато в душе моей всколыхнулось тщеславие. Ведь в школе я был победителем конкурса по исполнению вальса. Я, именно я, смогу твердо вести Светлану в танце – и получится незабываемое для всех представление.
Движимый желанием всех покорить, я незамедлительно вскочил и, изумив гостей, выразительно пригласил Светлану на танец, оставив Толю в смущении. Она несколько растерянно встала, и я начал вдохновенно кружить её в танце…
Я совершенно не заметил, как был воспринят мой поступок гостями, моя душа была поглощена стихией танца. Но музыка вдруг прекратилась, кто-то из солидных дядей взял меня под руку, отвел в угол комнаты и с явным упреком тихо сказал:
- Молодой человек, надо бы тебе уже знать, что первый танец на свадьбе предназначен для молодоженов. Вернись, пожалуйста, за стол, на свое место и займись едой.
К счастью, эта моя оплошность не охладила моей дружбы с Анатолием. А вот та нелепая «вежливость», что я проявил через шесть лет, разрушила нашу дружбу. Нет, мы не ругались, не ссорились – просто он безмолвно, но твердо прекратил общаться со мной.
Вот что произошло.
Эта очень печальная оплошность случилась, как я уже отметил, еще через шесть лет. За эти годы мы окончили институт, и я, по распределению, уехал работать в Казань, во вновь созданный филиал научно-исследовательского института по техническому оснащению нефтегазовой отрасли, а Толя со Светой были приняты в один из крупных московских НИИ в области геологии. В нашу жизнь вошли длительные командировки. Я в этих поездках испытывал новую технику, а у Толи и Светы это была работа в геологических экспедициях. Мы почти не встречались, случились, если не ошибаюсь, только две встречи, когда дела приводили меня на несколько дней в Москву.
Через три с половиной года работы в Казани я, вдохновившись рекламой одного из московских академических институтов, поступил туда в очную аспирантуру. Казалось бы, теперь нашим встречам следовало оживиться, но, увы, это не произошло. Моя аспирантская жизнь имела буквально каторжный характер. Огромное количество необходимых экспериментов, сложное осмысление их результатов поглотили меня полностью. Вечно усталый, я тогда потерял интерес к дружескому общению. Толик и Светочка смогли понять мою ситуацию и без упреков и какой-либо назойливости ждали лучших времен.
Еще через три с половиной года я стал кандидатом технических наук, но это произошло после моей непоправимой оплошности.
Несмотря на отсутствие наших контактов, я в годы аспирантуры всё же старался показывать друзьям, что не забываю их. Метод был простейшим: посылал им поздравительные открытки к праздникам и дням рождения. И мне в голову не приходила мысль, что этот метод, не будучи подкрепленным хотя бы редкими телефонными контактами, становится формальной, холодной, бездушной вежливостью…
Однажды, после моей отправки очередной, на этот раз новогодней, открытки с бодрыми пожеланиями, мне позвонила бабушка Толика.
- Юра, - сказала она грустным голосом, - пожалуйста, больше не посылай нам своих открыток… Светочки больше нет, она утонула в реке осенью, когда была в экспедиции… Лодка перевернулась и она не смогла доплыть до берега… Толя искал тебя, но ты тогда уехал в Краснодар на два месяца, работал там на стендовой базе – это ему сообщили в твоей лаборатории… Всего хорошего…
И положила трубку.
Не смогу описать своего состояния после её слов. Это было потрясение, смешанное с тяжким стыдом, осознание своего предательства и, пожалуй, своего ничтожества… Нет, не буду описывать тех своих чувств и мыслей, не смогу…
Больше Толя ни разу не проявил желания общаться со мной. А я просто не посмел навязывать ему такое общение.
Лет через 35 в очередной раз зазвонил мой рабочий телефон. Это был звонок от Анатолия, ему понадобилась короткая устная справка об одной из наших разработок. Я спросил:
- Как ты поживаешь, Толя?
- Нормально. Еще тружусь. Женат. Двое детей уже стали взрослыми…
Мы попрощались. Думаю, навсегда…
ВОЛОДЯ И ГЕОДЕЗИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА
Скажите, дорогой читатель, есть или был ли в вашей жизни человек, которого вы уверенно называете своим лучшим другом? Если да, то вы, конечно, не раз рассказывали о нем другим людям. И, думаю, некоторые из них, а быть может, и все внимательно слушали вас. Потому что такой рассказ помогает по-новому – и поглубже, и поточнее – подумать о чем-то своем, важном…
Моего лучшего друга звали Володя Стручков. Его имени нет в энциклопедиях. Но, думаю, если бы кто-то организовал музей геологов Красноярского края, то портрет Володи не затерялся бы там среди экспонатов. Он был очень молод, когда ему вручили орден за открытие Мессояхского газового месторождения. И, конечно же, красивый, загорелый, слегка тронутый сединой, был он намного ближе к молодости, чем к старости, в 1991 году, когда, не дойдя до своего 53-летнего рубежа, внезапно умер от инсульта. Умер в отпуске, в разгар жаркого подмосковного лета...
Мы познакомились с Вовкой, когда учились в восьмом классе и оказались за одной партой в сибирском городе Ангарске, куда судьба привела наши семьи. Он был смуглым крепышом с густыми черными волосами и серыми выразительными глазами. Казалось, в его облике есть что-то цыганское. Вовкин отец погиб на фронте, а он в то время жил с мамой на оккупированной немцами белорусской земле. Теперь в его семье были мама, отчим и маленький брат Виталик, дошкольник. Иногда я спрашивал себя: что сделало нас друзьями? Ведь мы были такими разными! Я неисправимый лирик – он сдержанный, даже чуть суровый реалист, я высокий и неспортивный – он коренастый и увлечен классической борьбой, я любитель поговорить, а он – помолчать. Так и не нашел точного ответа. Просто хочется думать, что для единения душ нужны иные совпадения: искренность, добронравие, надежность, чуткость…
Я решил учиться на буровика, потому что увлекся романтикой этого дела мужественных людей еще в детстве, наблюдая за работой отца и его коллег в Башкирии. Володе тогда еще не довелось видеть бурения скважин, только знал, что мне хочется туда… Однажды я при нем рассказывал о нефти его маленькому брату Виталику. Придумал романтическую сказку про то, как когда-то люди вырыли глубокую-преглубокую яму и в самом ее низу увидели вход в огромную пещеру, а в ней стояла большущая глиняная ваза. И была она не пустая, рассказывал я. В ней оказалась волшебная черная жидкость. Она помогла людям сотворить много чудес: по дорогам побежали красивые автомобили, в небо, как легкие птицы, поднялись быстрые самолеты, а на врагов стали наступать грозные танки… Думаю, продолжал я, под землей – немало таких пещер, где можно найти эту волшебную жидкость. И я хочу трудиться вместе с теми, кто находит ее и дарит всем людям, чтобы им лучше жилось на земле... Но Виталик через много лет пошел не в буровики, а в моряки. А мой друг Вовка вдруг сообщил мне в десятом классе радостную новость: "Поеду учиться с тобой". Так он и сделал…
После первого курса у нас проходила геодезическая практика на холмистых просторах Подмосковья. Нас распределили по нескольким бригадам, каждая из которых делала "съемку местности" с помощью незаменимого полевого прибора-трудяги – теодолита. Естественно, было организовано соревнование бригад и по скорости, и по качеству работы. Показатели эти плохо совместимы, что и стало моей бедой. И случай этот был бы намного печальнее для меня, если бы не Вовка…
Начиналось солнечное июльское утро последнего дня практики. Наша бригада поработала на славу, опередила все другие. Нам оставалось только обвести тушью карандашные линии подготовленной карты местности. Эта карта трудно и долго рождалась бригадой в дни практики. Я проснулся раньше других в радостном предвкушении победы и вышел на террасу нашего деревянного домика. Там на столе лежала эта карта. Мне захотелось приблизить нашу победу и обвести линии карты тушью, пока ребята высыпаются. Правда, святое дело этой обводки мы вчера решили доверить нашему бригадиру, опытному, основательному Грише, который был старше нас почти на 10 лет (война помешала учиться). Ничего, смелость города берет! И я начал трудиться. Но через несколько минут понял, что в торопливости своей допустил непоправимую ошибку: мои линии оказались раза в три толще, чем требовалось. До сих пор не пойму, как я мог сделать такое, но тогда я стоял и в ужасе смотрел на загубленную мной карту…
Наш бригадир и Вовка почему-то вместе вышли на террасу. Увидев плоды моего труда, они ошеломленно помолчали, а затем Володя сказал: "Гриша, отведи ребят на речку, когда проснутся, порезвитесь, а мы все, что надо, сделаем вовремя"… Подавленный, я сидел в углу террасы, украдкой наблюдая, как Володя копирует карту на другой лист кальки, а затем работает тушью. Он молчал и иногда поднимал на меня спокойные, добрые, даже чуточку веселые глаза. Мне первому он продемонстрировал новую, безупречную карту. Мы стали победителями только по качеству работы, однако и по скорости последними не были. Выпили понемногу какого-то портвейна за окончание практики. Я видел, что всем ребятам радостно, кто-то даже похвалил за "заключительный аккорд" нас с Володей, обоих. Возможно, пошутил…
НАУКА ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ?
Весь мой трудовой путь был посвящен работе в науке: исследованиям, разработкам, изобретательству. Мои многолетние дела были отмечены ученой степенью доктора технических наук, знаками «Заслуженный изобретатель Российской Федерации» и "Почетный нефтяник", медалями Выставки достижений народного хозяйства. Пожалуй, трудовая жизнь прошла не зря. Во всяком случае, было реализовано моё поэтическое благословение самому себе, написанное, когда я еще не достиг своего тридцатилетия, и всегда хранимое в душе:
Меня спасало творчество всегда:
И в нездоровье, и в ненастье буден.
Оно мой воздух – мне нельзя туда,
Где сладостного творчества не будет.
И был в моем поклонении творчеству даже некий фанатизм, порожденный впечатлительностью, а также неподдельной и неувядающей молодостью души.
Помню, в начале моей научной карьеры на меня произвел огромное впечатление фильм "Девять дней одного года" о самоотверженном рыцаре науки. И я понял, что должен жить подобно молодому физику-ядерщику Гусеву, блестяще сыгранному Алексеем Баталовым. Да, жить именно так! Это решение вполне гармонировало с характером моей научной деятельности: я был не теоретиком, а экспериментатором и изобретателем – чуть ли не половина моей научной карьеры осуществлялась на буровых предприятиях и заводах-изготовителях в бесчисленных испытаниях, опытно-промышленном использовании и оперативной доработке новых объектов техники.
А еще меня надежно воспитывали, сами того не подозревая, уже немолодые научные сотрудники академического Института геологии и разработки горючих ископаемых (ИГиРГИ), где я стал на три года аспирантом-очником после того, как, окончив Московский нефтяной институт имени академика И.М. Губкина, три с половиной года поработал в Казанском филиале одного из ВНИИ.
Сотрудники нашей лаборатории в ИГиРГИ имели шестичасовой рабочий день, поскольку использовали в исследованиях вредные для здоровья материалы. Рабочий день заканчивался в 16 часов, но редко кто-то из этих энтузиастов науки уходил домой вовремя. Работа в лаборатории обычно продолжалась до 20–21, а то и до 22 часов, что, конечно, никак не оплачивалось. Это происходило просто по велению души. И сформировало мою душу тоже…
Думаю, в романтическом отношении к деятельности в науке нет ничего плохого. Но во мне такое отношение, помноженное на впечатлительность, подчас превращалось в фанатизм. И возникали ошибки поведения, которые, по счастью, не стали трагическими… В связи с этим кое-что хочется вспомнить.
В первой половине 1971 года я с сотрудниками проводил стендовые испытания первого разработанного нами высокотехнологичного разобщителя пластов в скважине, так называемого пакера. Это устройство было создано, чтобы на крупнейших нефтяных месторождениях Западной Сибири радикально повысить качество изоляции нефтеносного пласта от ближайших водоносного или газоносного и тем самым обеспечить добычу нефти без ненужных добавок воды или газа. Пакер должен был стать элементом обсадной колонны труб, навсегда спускаемой в скважину, чтобы обеспечить её устойчивость как технического сооружения. Наше устройство состояло из трубного корпуса, включающего встроенную в его стенку клапанную систему, а на корпусе была установлена эластичная резинотканевая трубная оболочка. В зазор между корпусом и оболочкой через клапанную систему под высоким давлением должна подаваться жидкость из полости обсадной колонны. В результате оболочка, растягиваясь, увеличивается в диаметре и создает в стволе скважины долговременную герметичную перегородку.
Простите меня, уважаемый читатель, за это изложение технических деталей, но, не зная их, вы, думаю, слишком смутно поймете информацию о моей оплошности.
Итак, мы проводили стендовые испытания пакера. Он был установлен в стальном горизонтальном открытом кожухе, имитирующем ствол скважины. А в стенке кожуха имелась шеренга датчиков, показывающих, на какой длине оболочка контактирует с кожухом при том или ином внутреннем давлении в ней.
Мы находились за защитной металлической перегородкой, на которой были смонтированы пульт управления, контрольные приборы и смотровая пластмассовая вставка. Ступенчато повышая давление в оболочке пакера, мы фиксировали соответствующее увеличение длины её контакта с кожухом.
Эксперимент проходил нормально, пока мы не повысили давление в оболочке до 150 атмосфер. И тут случился отказ датчика с одного края оболочки: он почему-то не показал удлинение контакта. "Надо его заменить – ввернуть запасной", - решил я и сообщил это решение двум коллегам, работавшим на стенде со мной.
- Сбрасываем давление? – спросил один из них.
- Не надо, - предложил я. – Мы же больше не увеличиваем его, а при 150 атмосферах на стенде всё спокойно, ничего опасного не происходит.
- А техника безопасности? – настаивал коллега.
- Она имеет глобальный характер, не учитывает конкретные благоприятные ситуации. Не будем терять время. Я пошел к кожуху.
Во мне жила и не желала угасать вдохновенная одержимость любимого киногероя, созданного Алексеем Баталовым.
А через несколько секунд случилось вот что. Как только я вышел из-за защитной перегородки и оказался напротив торца кожуха, ближний ко мне край оболочки пакера порвался (значит, там был какой-то дефект изготовления) – и тонкая струя воды, вырвавшись из неё под давлением 150 атмосфер, ударила меня в левый пах. Я на короткое время потерял сознание и упал. Коллеги подняли меня и посадили на стул. Я был руководителем испытаний, и ребята молча и взволнованно ждали, что им скажу. А я был весь облит водой – как это получилось, до сих пор не понимаю.
- Да, ребята, такого не мог ожидать, - произнес наконец. – Но, вроде бы, обошлось без травм. Давайте включим термостенд, я брошу туда всю одежду – пусть высыхает, а мне найдем какой-нибудь рабочий халат. В нём я и поработаю… Нет худа без добра: не задержал бы датчик нашей работы – проворонили бы дефект оболочки. Надо в программе испытаний предусмотреть выдержку максимального давления… Будем испытывать другой образец пакера, вставляйте его в кожух.
…И всё же без травмы не обошлось: через день-другой меня стала мучить боль в левом паху, и я нащупал там несомненную грыжу. Вероятно, у меня тогда был не только технический, но и медицинский эксперимент, который расширил научные представления о вероятных причинах паховой грыжи. Конечно, возможно и простое совпадение двух событий: полученного мною гидроудара и возникновения грыжи, но хочется думать, что между ними имеется причинно-следственная связь. А значит, грыжа может возникнуть не только из-за чрезмерных внутренних напряжений в теле человека от разного рода тяжестей, но и в результате каких-то внутренних разрывов под действием мощного ударного воздействия на тело снаружи. Не зафиксировать ли официально это медицинское открытие?
Пришлось делать операцию. А вскоре было необходимо поехать в Волгоградскую область, на наш опытный завод, для контроля и помощи при изготовлении опытной партии пакеров. Я, конечно, сознавал, что надо себя беречь после операции. Сознавать-то – сознавал…
На заводе узнал от главного инженера, что второй рабочий-сборщик внезапно заболел, а оставшийся в одиночку со сборкой пакера не управится – тяжело.
- Отдохни, порыбачь недельку, - предложил он.
Сейчас, дорогой читатель, вы подумаете (и, пожалуй, справедливо), что я неисправимый дурак. Не могу возражать и аргументировать, просто вспомню, что было, а вы уж размышляйте.
- Не надо останавливаться – я помогу, - вырвалось у меня неожиданно для самого себя.
А коль уж вырвалось, бесшабашно добавил с улыбкой:
- Надо же как-то размяться, а то – письменный стол да кульман, словно старый хрыч…
Естественно, я очень старался не напрягать мышцы живота при сборке и испытаниях пакеров, но обмануть сам себя не смог – грыжа возобновилась.
К счастью, она выступала в меньшей мере, чем первая и почти не мешала. Поэтому я решил игнорировать её до поры до времени.
Тогда мне было 34 года. И удалось игнорировать грыжу более двадцати лет. Только замечал, что она потихоньку увеличивается и боли в этой зоне увеличиваются тоже.
В девяностые годы прошлого века, когда я, уже седой, руководил промышленными испытаниями на буровой нового комплекса оснастки обсадной колонны, вдруг произошло ущемление этой, вроде бы спокойной, грыжи. Если вы не испытывали этого ужаса, считайте, что являетесь поистине удачливым человеком. Нестерпимая боль и невозможность ходить. Я стал всерьез думать, что мне пришел конец. Но боролся за жизнь как мог. Лег на спину на кровати бурового мастера, поднял колени и, разминая низ живота, буквально умолял грыжу: "Ну, спрячься, пожалуйста! Спрячься, не губи меня!.."
И в какой-то момент она вдруг нырнула куда-то вглубь живота. Сразу стало легко-легко… Буду жить!
Во время последующих испытаний, и далее, до самой операции в Москве, я, по-моему, не отнимал ладонь левой руки от низа живота – придерживал коварную грыжу.
Добавлю лишь, что, видимо, я слишком заигрался со своим героизмом: нарушение в паху стало настолько велико, что вторая операция оказалась безуспешной. Мне казалось, что я веду себя после неё осторожно, но отчего-то грыжа опять возобновилась. Третью операцию сделали по какой-то новой методике – и уже довольно много лет я никаких нарушений в левом паху, слава богу, не наблюдаю.
Да и не предвижу таких нарушений. Ковыляю по девятому десятку лет жизни. Буровые и заводы еще снятся, но не более того. Вот сижу и пишу воспоминания. Это, думаю, безвредно…
МОИ КОНФЛИКТЫ С СОБАКАМИ И ВЕРБЛЮДОМ
Быть может, я не очень внимательно изучал в школе "Зоологию" – науку о жизни животных. Как бы там ни было, во мне какое-то время жило такое понимание: всё, что делают животные, общаясь с людьми, – результат только условных рефлексов. "Условный рефлекс" – это очень просто. Например, вы несколько раз перед накладыванием еды в мисочку собаки, включаете звонок. А затем собака, услышав звонок, немедленно бежит к своей мисочке. Звонок стал для неё сигналом близкой кормежки, а по-научному, у неё появился условный рефлекс, то есть такой вот ответ на звук звонка: надо бежать к еде...
Но не обошли моей жизни случаи, когда животные явно показывали: они, как и люди, могут вести себя на основе самостоятельных размышлений и глубоких переживаний, а не просто откликаться на какие-то сигналы, например звонок...
Много лет назад мы с женой сняли на лето дачу в поселке Клязьма под Москвой и жили там с бабушкой и сыном-дошкольником. Хозяева этой дачи имели добрую, приветливую собаку, которая любила ходить с нами на речку и плавать в ней.
Однажды, будучи в очень хорошем, веселом настроении, я решил пошутить. Схватил эту собаку и бросил её в реку с довольно высокого берега. Стыдно об этом вспоминать, но тогда я подумал, что эта "шутка" покажется веселой и ей.
...Когда собака вышла из воды на берег, она одиноко, медленно, с опущенной головой, даже не взглянув на меня, побрела к дому. И затем много дней не приближалась ко мне, а если я пытался к ней подойти, понуро отходила в сторону. Она явно показывала мне свою глубокую обиду.
Я множество раз старался упросить её о прощении. В конце концов она простила меня и стала относиться ко мне по-дружески.
И я больше не позволял себе бесцеремонного отношения к ней...
* * *
Мне было тогда лет тридцать. Мои друзья по работе, с которыми я оказался в командировке на знойных степных просторах Западного Казахстана, были не старше. Конечно, основное время мы отдавали, как говорится, «оказанию научно-технической помощи» экспедиции сверхглубокого разведочного бурения, но в свободные минуты проявляли неподдельный интерес к жизни окружающей нас желто-бурой степи. После московского асфальта здесь всё было в новинку: колючки – единственное растительное богатство вокруг нас, змеи, скорпионы, фаланги, время от времени приходящее на водопой стадо баранов и овец.
Стадо подходило к очень большой луже, образовавшейся возле непрерывно фонтанирующей водяной скважины, которую пробурили геологи для нужд экспедиции. И нас впечатляла корректность, умение уважать старших, царящее в стаде. Никто не смел подходить к воде, пока не утолит жажду группа старейшин. Эта группа из пяти – шести баранов направлялась прямо к короткой Г-образной трубе, выходящей из скважины, и останавливалась вблизи неё. Из группы выходил старейший баран, подходил к отверстию трубы, прикладывал к нему губы и начинал пить вкусную прохладную воду. Пил не спеша, с явным наслаждением.
Напившись, он медленно отходил в сторону, а к трубе подходили остальные "аксакалы". Между ними ощущалась некоторая незлобная конкуренция: они слегка мешали друг другу наслаждаться потоком воды, выходящим из трубы. Но, тем не менее, воды, конечно, всем им хватало, и, утолив жажду, они тоже отходили от скважины.
И только тогда остальные члены стада стремительно окружали лужу, а наиболее решительные подходили к самой трубе, и все с упоением пили и пили до полного утоления жажды. А после этого стадо неторопливо куда-то уходило.
Но больше всего нас интересовали верблюды. Эти величественные и спокойные существа, не реагирующие на перемещение людей и машин, на лай живущих в экспедиции собак, на звуки, доносящиеся с работающей буровой, казались нам абсолютно невозмутимыми.
Однажды наша лаборантка, двадцатипятилетняя Валечка, попросила меня и еще одного нашего сотрудника посадить её на верблюда и сфотографировать. Мы вдохновенно откликнулись на её просьбу, уверенные, что это не станет серьезной проблемой. Решили, что распределим наши роли следующим образом. Мой коллега будет подсаживать Валечку на верблюда, а я буду стоять перед этим "гордым кораблем пустыни" и отвлекать его внимание, чтобы он оставался совершенно спокойным в ходе нашей ответственной операции.
И вот в какой-то момент мы приблизились в степи к одному из верблюдов и начали действовать. Мой коллега и Валечка очень медленно и тихо приближались к его правому боку, а я встал перед его мордой и начал с ним беседовать. Естественно, я уже не вспомню, что именно говорил ему, но это, конечно, был добрый, дружелюбный монолог, который, как мне думалось, радовал и даже несколько усыплял верблюда.
Надо сказать, что он смотрел на меня с интересом и слушал со вниманием... но лишь до того момента, когда остальные двое участников операции подошли к нему вплотную. Когда же это случилось, он повернул голову и начал внимательно смотреть на них.
Тогда я продолжил свое обращение к нему более громким голосом. Он вновь повернулся ко мне. Я подал взмахом руки сигнал: начинайте посадку. Коллега поднял Валечку, и она стала карабкаться на верблюда.
Тут он всерьез заволновался, начал часто поворачивать голову то к ним, то ко мне. Возможно, я вообще перестал бы теперь привлекать его внимание, если бы, осознав, что он потерял всякий интерес к моему монологу, не изобразил нечто вроде танца папуасов.
Вдруг, повернув голову в мою сторону очередной раз, верблюд низко опустил её, а затем резко вскинул. И – о, ужас! – в те секунды, когда его голова перемещалась из нижнего положения в верхнее, из пасти изверглась на меня какая-то зеленая, травянистая на вид масса. Я, конечно, отпрянул, пытаясь стряхнуть этот сюрприз с головы, лица и одежды. Мои друзья, естественно, прекратили свои действия и поспешили отойти от верблюда.
Увидев, что мы от него отстали, верблюд невозмутимо стал лакомиться очередным кустиком колючки.
...Лицо и голову я отмыл без особого труда. А мои выходные рубаха и брюки, к сожалению, остались с несмываемыми пятнами...
* * *
Не знаю, как сейчас, но в годы моих бесчисленных командировок в нефтяные и газовые регионы Западной Сибири я видел там, в новых городках и рабочих поселках, множество бездомных собак. Иногда они бродили в одиночку, но, пожалуй, чаще целыми стаями. Я привык к мысли, что эти собаки неизменно миролюбивы и практически не мешают людям жить.
Почему их было так много? Полагаю, что, прежде всего, в результате частого переселения людей на просторах Западно-Сибирской низменности. К примеру, приехал парень работать в Нижневартовск, поселился в бараке-общежитии, и случилось так, что появился у него четвероногий дружок, который мог и не претендовать на жизнь в доме, поскольку был по своему происхождению прекрасно приспособлен к северным зимам. Радовался, что хозяин, когда не на работе, не забывает его покормить. Но вдруг хозяина переводят работать на новое нефтяное месторождение, а жить ему теперь предстоит в поселке Радужный. Ему абсолютно неясны предстоящие жилищные условия, да и всё прочее. Он погладит на прощание своего временного дружка и улетит на вертолете. А дружок даже не сердится – знает жизнь. Лишь погрустит немного и прибивается к стае бездомных собак...
Однажды я находился в командировке в северном городе Ноябрьске, расположенном в Ямало-Ненецком автономном округе. В то зимнее утро я шел по улице, и мою голову грела огромная меховая шапка с пушистым собачьим мехом, которую подарил мне сын специально для поездок на Север. Неожиданно одна большая бездомная собака обратила на меня внимание. Поняла, что моя шапка сделана из убитой "соплеменницы" – и, думаю, её переполнило возмущение. Она стала неотступно следовать за мной. Следовала очень близко и громким рычанием откровенно демонстрировала злобное отношение ко мне.
Стало страшно. И, проходя мимо одной из автобусных остановок, я решил запрыгнуть в проходящий автобус перед самым его отходом. Так мне удалось спастись.
После этого случая я носил в той командировке только вязаную шапку...
О ДОБРЕ И ЗОЛОТОЙ РЫБКЕ
Добро, подаренное людьми, окрыляет, прибавляет силы, растит в нас оптимизм, веру в свои возможности, делает нас счастливыми. Кому это неизвестно! Но если кто-то добро потребляет, значит, кому-то другому приятно и радостно дарить его. К сожалению, не каждый способен дарить добро людям. Не случайно великий философ Иммануил Кант заметил: "Только радостное сердце способно находить удовольствие в добре". Да, несет добро людям тот, чье сердце радуется этому деянию. Делая счастливым другого, такой человек становится счастлив сам.
Но жизнь – это стихия диалектики, противоречивого многообразия, в котором можно увидеть бескорыстие и корысть, верность и предательство, чуткость и бездушие, cкромность и самодовольство, интеллигентность и хамство, удовлетворенность достатком и алчность. Поэтому нередко правдой становится и разочарование в содеянном добре, ощущение его бесполезности и даже вреда, тяжесть ноши ответного бездушия, неуважения, оскорбления.
Мне понадобился немалый период взрослой жизни, чтобы по-настоящему осознать, что потребление добра – острая и сложная проблема, которую добронравный человек не может обойти, если желает соответствовать реальной диалектике человеческого общежития.
Произошла в моей жизни история, длившаяся более двух десятков лет. В ней перепутались безоглядное добро и подпитанное им зло, а ответом на веру и беззаветное дружеское тепло стали расчетливость, затем и враждебность. Грустно вспоминать о своих ошибках...
Я тогда перешагнул рубеж своего тридцатилетия и, будучи инженером-нефтяником и уже кандидатом наук, взялся за создание таких технических средств, которые должны резко улучшить качество разобщения пластов в нефтяных скважинах, а, следовательно, и главное качество скважин – их продуктивность.
Мне на подмогу дали молодого парня, студента-вечерника. Валентин (назову его так) быстро увлекся нашей научно-технической проблемой и очень старательно относился к конструкторским и стендовым задачам. Его ответственность, оптимизм, воля, оперативность, неизменно уважительное отношение ко мне вызвали у меня желание щедро окружить его добром и заботой...
...Диссертация в те годы – это достаток, а значит, благополучие семьи, возможность спокойно сосредоточиться на деле. Меня, помню, лишь слегка и ненадолго насторожило то, что, отдав ему в диссертацию все, что было сделано нами вместе за 10 лет под моим руководством, я не увидел его стремления самостоятельно обработать и красиво представить этот материал на защиту. Теперь мне ясно, что он просто решил "прокатиться" на моей безотказности – это позволило ему и качественнее, и "без напряга" справиться с диссертацией.
Он оставался для меня человеком, с кем меня связывает беззаветная дружба, я же постепенно превращался для него просто в "полезного человека"…
Валентин попросил меня о помощи в подготовке диссертации. Я всё больше вдохновлялся этой помощью, поскольку она являлась дальнейшей работой над моими любимыми, волнующими творческими вопросами. В итоге его диссертация была написана почти под мою диктовку. Когда он защитил диссертацию, я был счастлив – ведь, по существу, это была оценка и моего беспокойного труда.
И продолжал верить в нравственность и надежность Валентина – чем еще можно ответить на мою неизменную бескорыстную помощь?!
Но уже через несколько лет в моей душе стала нарастать настороженность, я стал ощущать что-то неладное в его поведении, уже появились и начали сгущаться тучки на безоблачном ранее небосклоне наших взаимоотношений. В это время я руководил лабораторией, а Валентин был моей "правой рукой". Капризность, обидчивость, увлеченное разжигание конфликтов с коллегами, особенно в случаях, когда они проявляли волю к самостоятельности в решении текущих задач, – все это нарастало в его поведении.
Я не мог объяснить причины такой ситуации, еще не осознал, что так поднималось его необузданное желание господствовать в делах. Но нужно было что-то менять. И я попросил дирекцию нашего института буровой техники разделить лабораторию. Отдал Валентину его любимчиков, а сам остался с отвергнутыми им людьми. А еще оставил в его безраздельное распоряжение все, что мы вместе сделали ранее. Себе же взял только одну трудную и далекую от завершения разработку, которой руководил уже несколько лет и в которой он участвовал лишь эпизодически. Радовался, что так удачно обеспечил гармонию интересов, исключил возможные причины напряженности в наших рядах.
Но, увы, этого Валентину оказалось мало. Он решил использовать свою свободу для подавления моих стремлений, остановки дел моей лаборатории. Он направил усилия своего коллектива в фарватер той самой разработки, которую я оставил себе. Сотрудники Валентина начали откровенно дышать нам в затылок. Любая информация о наших идеях, успехах, промахах активно им анализировалась, чтобы лучшее взять, не расходуя на это собственное время, неудачное как-то заменить и таким образом создать свой победный объект. Не забывал он и про закулисную ориентацию общественного мнения на тот вожделенный объект. Такая победа грела бы душу Валентина по-настоящему, потому что она была бы не просто некоторым шагом в разработках, она спихнула бы в придорожную канаву мой коллектив, который мог стать помехой на будущем рынке изделий.
Могу похвалиться: не удалась ему эта затея, наш объект выстоял. А моя исповедь написана, потому что полагаю небесполезным показать один из печальных примеров потребления добра, отнявший у меня заметную долю здоровья.
Иногда люди говорят: не делай добра – не получишь зла. Это осуществить проще всего. Покопайся "во мраке своих неудач и обид" – и долой великодушие, бескорыстное стремление “сеять разумное, доброе, вечное”, прочь попытки выращивать в душах людей все лучшее, что может дать там всходы! Нужно просто наполнять жизнь холодом и подозрительностью – так будешь более защищен.
Что-то тут не так. Почему сказки всех народов во все времена зовут к добру? Почему мы искренне радуемся, когда ощущаем доброту души наших детей и внуков, наших искренних друзей?
Но почему, с другой стороны, столь нередко добронравные люди, в том числе, и мамы, и бабушки, ощущают горечь плодов своего добра?
Да, предлагает нам жизнь такие “почему”. И от них тянется дорожка к непростому вопросу: когда потребление добра есть добро, а когда – зло? Любитель прямолинейной логики скажет: когда выращивается нравственность – это добро, а когда безнравственность – зло. И будет прав по большому счету. Но вот А.С. Пушкин попытался осмыслить этот вопрос в "Сказке о рыбаке и рыбке", однако не стал создавать четких формул. Лишь мудрыми намеками помог нам размышлять и поменьше ошибаться в многообразных и сложных конкретностях жизни.
Добро в этой сказке проходит очень разные рубежи.
Первый рубеж – это бесценное добронравие старика. Случайно оказавшись властелином золотой рыбки, он без всякого выкупа отпустил ее на свободу. Это, естественно, вызвало огромную признательность рыбки, ее готовность помогать по мере сил старику в решении его проблем. Следующий рубеж – это бытовая практичность старухи: пожелала, чтобы рыбка заменила ей расколотое корыто новым, а затем ветхую землянку избой.
На дальнейших же рубежах доброта благодарной рыбки удовлетворяет уже не бытовые потребности, а проснувшуюся алчность старухи, взращивает ее бездушие. Рыбка, верная своей признательности старику, превращает старуху в дворянку, затем в царицу. Старик же тем временем изгоняется старухой сначала служить на конюшне, а затем вообще "с очей".
Да, признательность, благородство, добронравие легко могут превратиться в объекты бесцеремонной эксплуатации, в колыбель всяческого паскудства… Но как же сложно, надеясь на хорошее, вовремя остановить поток добра! И рыбке бы остановиться, да вот не смогла, не решилась. Думаю, сохраняла надежду, что ее деяния обернутся каким-то благоразумием старухи, а значит, и добром старику.
Но на последнем, наполненном цинизмом, рубеже, где старуха возжелала стать владычицей морскою, отнять у рыбки свободу и взять ее в служанки, золотая рыбка осознала, что ей не удастся отплатить добром старику, идя на поводу у старушечьей алчности. Старуха же сполна показала рыбке, что не достойна и крупицы добра, поэтому просто-напросто надо вернуть ее к разбитому корыту.
...К сожалению, мы, не сумев вовремя остановиться в своей добродетельной щедрости, чаще всего уже не имеем возможности вернуть безнравственного потребителя подаренного нами добра к "разбитому корыту"…
Без добронравия жизнь стала бы неуютной и беспросветно серой. Мне, например, такая жизнь просто не нужна. Но надо бы нам прилежно учить уроки потребления добра, чтобы пореже выращивать добром зло. Истинное добро бескорыстно, но не бездумно...
Плодотворных вам, читатель, раздумий для блага людей, которым вы дарите добро, а значит, как вы понимаете, и для блага каких-то других людей и, нередко, для вашего собственного блага!
А еще – простой совет: перечитывайте иногда мудрую "Сказку о рыбаке и рыбке", не пожалеете.
О "ТРУДНОМ ЧЕЛОВЕКЕ",
ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЙ ОШИБКЕ И ТЕХСОВЕТЕ
Он встречал представителей науки в северном городе Сургуте с нескрываемой настороженностью, особенно когда они намеревались осчастливить буровиков-производственников своими новейшими технологическими регламентами для проведения работ в нефтяных скважинах... на старой технической базе. "Всегда найдется хоть один эфиоп, который напишет инструкцию для эскимосов, как им переносить мороз", – так он однажды высказался, беседуя с группой представителей буровой науки в начале 70-х годов. В этой группе был и я. Нам, его гостям, естественно, стало несколько неуютно. "Трудный человек", – подумал я и, как узнал позже, не я один…
Николай Леонтьевич в молодости сам поработал в науке и уже тогда узнал, что среди ее плодов есть не только принципиальные достижения, но и мелочи жизни, и настырное шарлатанство. А затем в течение десятков лет он управлял прогрессом в технологии бурения скважин на крупнейших предприятиях севера Тюменской области. И в этой деятельности был точен и смел, требователен и великодушен на уровне и стратегического, и тактического мастерства. Он живая легенда в среде тюменских нефтяников и буровой науки России. Н.Л.Щавелев долго занимал свой высокий пост в компании "Сургутнефтегаз" и вышел на пенсию в 73 года – это редкий подарок судьбы для людей тюменского Севера…
Хочется вспомнить давний случай. Испытывалось наше принципиально новое устройство, которое должно было резко уменьшить поступление ненужной добавки – пластовых вод – в продукцию нефтяных скважин. Сразу отмечу, что это устройство затем многие годы успешно применялось на разных нефтяных месторождениях. Но пока еще проходили его испытания, по результатам которых приемочной комиссией будет решаться вопрос, ставить эту разработку нашего института на серийное производство или нет. Председателем комиссии был назначен Николай Леонтьевич.
Испытания следовало провести в шести скважинах. Но уже в первой я допустил технологическую ошибку – и скважина попала в фонд бракованных. На ее исправление потребуется много денег и времени. Это было для нас бедой. Мы еще не накопили никакого положительного опыта для укрепления своих позиций, и наш большой труд уже, практически, с порога, мог быть отвергнут.
Щавелев говорил со мной недолго: "Через три дня я собираю техсовет. Ты доложишь ситуацию. Я предложу прекратить испытания, пока институт не докажет, что к ним можно вернуться. Готовь сообщение. Всё!"
Не знаю, как шахматные гроссмейстеры готовятся к решающим партиям, но, думаю, что мое напряжение в последующие три дня было не меньшим. Предстоял мой поединок со Щавелевым, а быть может, и со всем техсоветом. Мой выигрыш почти невероятен. Нужно в сложившейся ситуации доказать, что продолжение испытаний возможно уже сейчас. Мне следует при любом настроении техсовета вести себя с ювелирной точностью и убедить большинство в том, что на меня еще можно надеяться во имя пользы производства.
Три дня я провел почти без сна и думал-думал – и в гостинице, и обходя по многу раз дальние уголки Сургута, где мне не могли встретиться и помешать какие-нибудь знакомые. Диалектика ситуации, все мои аргументы, мои ответы на десятки предполагаемых вопросов – все было тщательно продумано. Таблетки от головной боли помогали мне вперемежку с кофе. С грустью возвращался к одной и той же мысли: "Какой же трудный человек Николай Леонтьевич!"
На техсовете Щавелев во вступительном слове почему-то воздержался от того страшного предложения, которое запланировал три дня назад. Мне, пожалуй, стало чуть-чуть спокойнее на душе. Я докладывал чеканно, чувствовал, что все слушают внимательно. Исчерпав аргументы, подытожил: “Не сомневаюсь, что следует продолжить испытания. Уверен, что больше не допущу ошибок. Но если вдруг возникнет еще какая-нибудь неприятность, значит, не место нашему изделию на нефтяных промыслах, и гоните меня отсюда насовсем”.
Испытания были продолжены с полным успехом. Николай Леонтьевич сказал мне: "Молодец, Юра, – выстоял". И подписал акт комиссии. Затем я почти сутки отсыпался в гостинице...
Мы с Николаем Леонтьевичем стали друзьями. Сколько переговорено о делах, о жизни! К великому сожалению, в 2022 году он ушел из жизни…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
В 1988 году, в разгар горбачевской перестройки, ведущий тюменской радиопрограммы "Современники" Александр Мищенко решил подготовить для эфира размышления энтузиастов технического прогресса. Пошел в эфир и мой монолог. Вот что думалось мне тогда:
"Меня волнует вопрос о человеческом факторе в отраслевой науке при тех новых условиях, в которых она должна сейчас работать. Это условия самофинансирования институтов, условия хозрасчета.
Решение проблемы самофинансирования института должно быть воплощено в виде некой россыпи самофинансирующихся лабораторий-разработчиков, с которых регулярно взимается руководством родного института заданный "оброк".
Стремление зарабатывать деньги сегодня становится основным стимулом деятельности в нашей научной сфере. Причем, повторяю, деятельности не института как хорошо организованного единого комплекса, а каждой отдельной лаборатории. Оно стимулирует частную коммерческую предприимчивость завлабов и других ведущих сотрудников науки, заставляет их упорно «мышковать» по предприятиям. Мы все печёмся о том, чтобы институт имел необходимый ему прожиточный минимум, и эта суета уводит на второй план создание творческих заделов, самоотдачу человека в решении поисковых научно-технических задач.
Новые условия коренным образом меняют характер планирования нашей работы, выбор тематики. Приходится приспосабливаться к уровню понимания проблем отдельными руководящими работниками производства, а то и просто к их капризам...
И невольно думаешь, где же все-таки теперь место человека отраслевой науки и, соответственно, ценностей, которые в годы так называемого "застоя", на мой взгляд, были высочайшими. Это творческая смелость ученого, «зеленый свет» его борьбе за широкое признание своих идей, поисковый накал его повседневной деятельности... А в целом – достаточный уровень творческой свободы.
Если мы не перенесем в сегодняшнюю жизнь то прекрасное, что существовало в отраслевой науке ранее, то, соответственно, не обеспечим необходимого повышения технического уровня предлагаемых производству объектов техники и технологии…"
К сожалению, горбачевско-ельцинские преобразования, насыщенные ошибками, привели к умиранию отраслевой науки, к развалу бесценных научных школ в России. Это, конечно, не обошло стороной и прекрасный НИИ, в котором состоялась моя судьба. Ошибки государственного масштаба, допущенные в отношении науки, страна старается мучительно компенсировать сегодня. И рассказывать о них с легкой печалью, увы, невозможно…
____________
Спасибо, мой уважаемый читатель, за то, что вы одолели мою исповедь о том, как я учился на ошибках. Но не подумайте, что вся моя жизнь наполнена оплошностями. В ней было и множество совсем безоблачных, ничуть не омраченных моими ошибками событий.
В своей долгой жизни я не обделен искренним уважением многих людей. Наверное, прожил до девятого десятка лет, по большому счету, не зря. Но вспомнить про россыпь моих оплошностей в жизни, думаю, небесполезно…
ТВОРЧЕСКИЕ ПОИСКИ НА ЗАКАТЕ ЖИЗНИ
* * *
В самом конце 1999 года начался наш с Таней, моей женой, пенсионный "заслуженный отдых". Мы – на американской земле, поскольку нам хотелось воссоединиться с сыном, волей судьбы живущим здесь с 1991 года. Мы с ним крепко дружим, и он нас ждал около девяти лет.
Начало американской жизни подарило мне целую эпопею дел и надежд в родной, научно-технической сфере. Эта эпопея отняла у меня массу сил, дала немало наслаждений и затем печально (и достаточно закономерно) завершилась.
Мы с новым русскоязычным коллегой, милым человеком, хорошим инженером и ученым, с которым мне посчастливилось познакомиться и быстро сдружиться на американской земле, предложили компании «Halliburton», одной из крупнейших в мире инновационных компаний, создающей буровую технику, свои новые технические решения в области заканчивания скважин.
Наши решения заинтересовали специалистов компании, управляющих технико-технологическими разработками. Нас дважды приглашали из Нью-Йорка в штаты Техас и Оклахома для всё более тщательного изучения наших предложений.
Совещания длились по 6–6,5 часов, и мы чувствовали, что открываем для специалистов компании нечто новое…
Помню, специалисты научного центра компании в городе Дункан (штат Оклахома) слушали нас с неподдельным вниманием и интересом, задавали серьёзные, глубокие вопросы. Более того, наши высокие кураторы (руководители департаментов техники и технологии бурения упомянутой выше компании) перед началом второго совещания были уверены (и прогнозировали нам), что на этом совещании будет принято положительное решение о нашем сотрудничестве.
Но вдруг на совещании обозначились какие-то разногласия среди специалистов компании. Группа ведущих специалистов, включая наших кураторов, удалилась и отсутствовала не менее полутора часов (видимо, пытались найти консенсус, но не нашли). Когда ушедшие специалисты вернулись, один из наших кураторов заявил, что компании нужно ещё около двух месяцев, чтобы принять решение.
После этого переписка с компанией практически прекратилась. Недавно тот наш куратор сообщил по телефону, что некоторые «парни» в компании считают наши объекты слишком сложными и дорогими. А сегодня пришел по почте официальный отказ от сотрудничества (с попутной вежливой благодарностью за наше внимание к компании).
Конечно, мнение об излишней сложности и дороговизне наших объектов – чушь, если учитывать их функциональные свойства, обеспечивающие уникальную эффективность. Полагаю, что истинные причины отказа от сотрудничества, следующие:
- у «парней» из научного центра компании есть свои творческие и финансовые интересы, осуществлению которых помешало бы вовлечение этих специалистов в реализацию наших предложений;
- есть большая вероятность того, что изложенные нами идеи могут быть реализованы специалистами компании в собственных версиях при создании новых конструктивных решений (то есть произойдёт типичное творческое развитие ставших известными изобретательских идей, широко распространенное в мировой практике научно-технических разработок);
- рынок буровой техники сегодня довольно спокойный, то есть не располагает компанию предпринимать резкие движения для успешной конкуренции (в частности, не состоялся выход буровых работ на Аляску).
В общем нас не осмеяли (чему нельзя не радоваться), но и не пустили в «чужой огород»…
"Что же теперь делать? - думал я. - Естественно, с творчеством не расставаться. Видимо, целесообразно вернуться к литературному творчеству, прежде всего, осваивать жанры рассказа и лирического очерка. По велению сердца можно обратиться и к жанру маленькой повести. И, конечно, не забывать про стихи".
* * *
Я всегда буду помнить два поступка главных редакторов нью-йоркских русскоязычных газет, которые коренным образом определили мою судьбу на американской земле, а точнее, сделали эту судьбу по-настоящему счастливой. Возможно, эти люди улыбнутся тому, что их обычные решения относительно меня, принятые в редакционной текучке, я называю с некоторой торжественностью ПОСТУПКАМИ. Но хочется подчеркнуть, что даже совсем не какая-то особенная, но чуткая поддержка человека в нужный момент способна принципиально повлиять на его судьбу. И такую поддержку этими людьми я буду помнить всю оставшуюся жизнь. Знаю, что на неё способен далеко не каждый…
Став постоянным жителем Америки в пенсионном возрасте, я после многолетней бурной творческой деятельности в науке, скоро стал ощущать какую-то пустоту жизни. Я твердо понял, что ещё не дожил до такого состояния, когда смогу жить без всяких творческих нагрузок, то есть быть озабоченным только бытовыми проблемами, как дряхлый старик.
И подумал так. Ведь, наряду с научной и изобретательской деятельностью, многие годы пишу стихи и очерки, однажды даже написал киносценарий, но всё это оставалось в ящике письменного стола, а если иногда и публиковалось, то лишь в стенгазете. Я не позволял творчеству в литературе помешать моей сосредоточенной работе по научной тематике. Но литературные пробы и активная работа в качестве редактора стенгазет давали мне, пожалуй, не меньшее удовлетворение, чем дела в науке. Никогда не угасал во мне гуманитарий. И, видимо, коллеги замечали это. Многие десятки коллективных научных статей доверялось писать именно мне. А были случаи, когда дирекция института поручала мне готовить важные письма в высокие инстанции и высоко оценивала эту мою работу.
Почему же мне не попробовать свои силы в русскоязычной прессе Нью-Йорка?!
И я написал письма в несколько редакций с предложением своих услуг в качестве журналиста или литературного редактора. В ответ получил полное молчание. Оно продолжалось недели три. Мною овладело уныние: я обретал уверенность, что в нью-йоркской прессе место для меня не найдется. А мне ещё необходима востребованность в творчестве. Значит, впереди – тоскливое, наполненное скукой существование…
Вдруг дома раздался телефонный звонок, и я услышал приятный женский голос:
- Я говорю с Юрием Цыриным?
- Да, это я.
- Юрий, вам звонит главный редактор газеты "Русский базар" Наташа Наханькова. Мы получили ваше письмо, и вот что я предлагаю. Принесите мне какое-нибудь ваше литературное сочинение, лучше всего очерк по близкой вашей душе теме. И мы побеседуем. Согласны?
Как я мог быть не согласен!
Через несколько дней я пришел к ней с отпечатанным на принтере и записанным на дискете довольно объемным лирическим очерком "Милые мои технари". В очерке тепло рассказал о своих замечательных учителях в науке, а также об увлеченных техническим прогрессом инженерах-нефтяниках, без поддержки которых не мог бы добиться реальных успехов на нефтяных промыслах.
Наташа прочитала не более полутора страниц, затем с доброй улыбкой посмотрела на меня и сказала:
- Я давно не получала текстов на таком красивом, сочном русском языке. Этот очерк будет опубликован через три дня, в ближайшем номере газеты. И давайте договоримся: вы станете нашим постоянным автором. Пишите новые очерки или рассказы – я с удовольствием буду их публиковать. И оставайтесь вольным художником, а штатные редакторы и корректоры нам пока не нужны. Успехов вам!
И, немного помолчав, добавила:
- Вы знаете, меня не оставлял в покое прекрасный стиль вашего письма. Именно поэтому я решила пригласить вас. И не зря!
Я не шёл от неё – я, счастливый, летел на крыльях. Могу, могу работать в серьёзной газете!
Творческие идеи стали переполнять мою голову. Я публиковал в "Русском базаре" очерк за очерком. Наташа принимала их безоговорочно. Но тот, первый стал как бы моей визитной карточкой. Представляя меня кому-то, Наташа говорила:
- Это Юрий Цырин – автор очерка о технарях…
Наташа Наханькова (позже ставшая Наташей Шапиро) своей чуткостью и доброй поддержкой буквально подарила мне ту уверенность в себе и ту жажду творческой работы в литературе, без которой мне было бы невозможно вписаться в газетную жизнь Нью-Йорка, а позже сдавать в печать свои сборники стихов, лирических очерков, рассказов и повестей. Моя признательность Наташе умрёт только вместе со мной…
Я продолжал и продолжал публиковаться в "Русском базаре", но мой аппетит в газетной деятельности разрастался. Мне уже хотелось быть не только автором литературных произведений, но и настоящим журналистом: писать репортажи, аналитические статьи, брать интервью. А еще лучше было бы одновременно работать одним из редакторов в газете – обеспечивать высокий стилистический и грамматический уровень публикаций. Хотелось живого ощущения бурной редакционной деятельности. И начал я, как говориться, "поглядывать по сторонам".
И вдруг стал я счастливой "жертвой" ещё одного чуткого поступка. Шел я как-то по Austin Street в нью-йоркском районе Queens. Обратил внимание на небольшую вывеску, показывающую местоположение редакции газеты The Bukharian Times. Постоял я возле этой вывески, задумавшись, и решил испытать судьбу – предложить свои услуги в качестве журналиста и редактора либо корректора. К счастью, я застал главного редактора газеты Рафаэля Борисовича Некталова. Он встретил меня с любопытством и, узнав цель моего визита, предложил сесть рядом и рассказать о своей предшествующей жизни и деятельности. Не торопил, не прерывал. Я читал в его глазах искренний интерес и доверие к моему рассказу.
До сих пор не могу объяснить, почему, выслушав меня, Рафаэль Борисович сразу предложил мне войти в коллектив редакции. Возможно, он обладает какой-то экстрасенсорной проницательностью. Возможно, какую-то хорошую роль сыграла сама моя речь: мне не раз говорили, что у меня в разговоре чувствуется классический, красивый русский язык (прошу прощения за это пояснение, которое может быть воспринято как некое хвастовство). Ведь был же вызван интерес Наташи Наханьковой ко мне стилем моего письма – возможно, стиль моего рассказа Р.Б. Некталову сыграл похожую роль. Во всяком случае, Рафаэль Борисович тут же совершил, вроде бы, самый рядовой поступок, но поступок этот сыграл огромную, стратегическую роль в моей американской судьбе и, хочется надеяться, стал некоторым благом для газеты.
Я вдохновенно участвовал в деятельности редакции The Bukharian Times более двадцати лет, до серьезного ухудшения работы сердца после осложнения от коронавируса. Рафаэль Борисович буквально создал "зелёную улицу" для моих журналистских и писательских работ. В газете опубликовано немало моих репортажей, интервью, лирических очерков, стихов, рассказов и даже повестей. Позволяю себе верить, что всё это не повредило репутации газеты, а у меня возникла регулярная и бесценная живая обратная связь с читателями, многие из которых проживают в том же районе, где живу и я. Эти контакты с читателями очень помогли мне совершенствовать свою творческую работу.
Но не только такой стала моя деятельность в The Bukharian Times. Рафаэль Борисович доверил мне и регулярную редакторскую деятельность, а подчас поручал и замещать его (когда бывал в командировках или, к сожалению, болел). И эти дела я тоже выполнял вдохновенно. И видел, что моё редактирование замечается и положительно воспринимается нашими взыскательными читателями.
Причем главный редактор неоднократно и жестко вставал на мою защиту, если моя редакторская работа вызывала острое недовольство не столь грамотных, сколь амбициозных, авторов.
Сердечное спасибо, дорогой Рафаэль Борисович, за Ваш незабываемый начальный поступок, касающийся моей судьбы, и за долгую последующую цепочку дружеских поступков, способствовавших моей вдохновенной и счастливой жизни на американской земле!
ИЗ АРХИВА МОИХ МАТЕРИАЛОВ
ДЛЯ ГАЗЕТЫ THE BUKHARIAN TIMES
ГОРДИМСЯ ЭТИМ НАРОДНЫМ ПОДВИГОМ!
Беседа с председателем совета ветеранов
войны и трудового фронта – бухарских евреев
Юрием Семеновичем Ароновым
Не хочу я участвовать
в той кутерьме,
В той, где каждый себе на уме.
Возвращаюсь душой
в те святые года,
В те,
где "нет" было "нет"
и где "да" было "да".
Поэт-фронтовик Сергей ОРЛОВ
Юрий Цырин: Дорогой Юрий Семенович! Думаю, в преддверии 70-летия Великой Победы нельзя не задать ветерану-фронтовику, который героически участвовал в разгроме германского фашизма, такой вопрос: каково Ваше личное мнение о значении Победы 1945 года для Советского Союза, Европы и всего мира?
Юрий Аронов: Победа 1945 года, конечно, имеет большое международное значение. Когда Гитлер внезапно напал на Советский Союз, наша армия и гражданские люди поначалу растерялись, не знали, что делать. Началось отступление армии, армейские подразделения, части и даже соединения вынужденно попадали в плен. Так оказался в плену и мой двоюродный брат Михаил Календарев.
После освобождения из плена он продолжал воевать с гитлеровцами. В 1944 году его демобилизовали, но, ввиду пленения, он был осужден на 25 лет тюрьмы. Отсидел 8 лет, работая в Джезказгане, где день засчитывался за два, затем вышел на свободу. Он не был виноват в том, что оказался в плену: вся его дивизия попала в плен. В 1955 году он женился, в семье появились трое сыновей. Дети выросли, женились. Его жена и сыновья живут здесь, а он в 1991 году умер. Сказалось заражение кишечника, которое он получил, работая в Джезказгане на рудниках.
Да, было и такое... Но победа над фашистской Германией была, конечно, истинной и великой победой. Красная Армия смогла остановить могучего врага. Маршал Жуков навёл полный порядок в войсках, всё, как говорится, поставил на свои места – и мы начали постепенно наступать. И в результате победили! Конечно, не без помощи союзников. Был открыт второй фронт, где основную роль сыграла американская армия, – этим ускорилось завершение жесточайшей войны в истории человечества.
Считаю, что Победа 1945 года по праву считается великим международным праздником.
- Каково Ваше мнение о цене Победы для Советского Союза?
- Цену Победы можно выразить такими словами. В начале войны командный состав армии, к сожалению, не был нормально укомплектован. Например, командовать полком временно приходилось офицеру меньшего чина, то есть недостаточно подготовленному к такой роли. Такая ситуация, конечно, приводила к чрезмерно большим человеческим жертвам. И лишь позже, когда переходили к наступлению, в должной мере укрепились организованность и четкость в ведении военных действий, командиры стали строго отвечать за себя и за своих людей. В результате наступления Красная Армия победила. И мы гордимся нашей очень трудной Победой!
- Какой жизненный путь Вы прошли до начала Вашей фронтовой судьбы?
- Я родился в Казахстане, в городе Казалинске, 20 декабря 1919 года. Там окончил 8 классов школы, затем в Кзыл-Орде поступил на рабфак. После его окончания появлялась возможность поступления в институт. Окончив рабфак в 1939 году, я приехал домой, и мы, несколько друзей, решили поступать в только что открывшийся Душанбинский медицинский институт.
А в мае этого года, случилась беда: в Сыр-Дарье утонул мой братишка. Его нашли и похоронили только через месяц, течение реки унесло его тело на 4 километра...
В том же году я поступил в Душанбинский мединститут. Конкурс был шесть человек на место.
Но тут началась Финская война. Я был активистом, комсомольцем, являлся доверенным лицом директора института на выборах. Но не обращался к нему с просьбой посодействовать, чтобы меня не призывали служить в армии. И, в соответствии с приказом министра обороны о призыве родившихся в 1919 и 1920 годах, был направлен в Красноводск, затем в Баку, после чего в Новороссийск, в воинскую часть. Родители думали, что мы поедем через Казалинск, и пришли меня встречать, но, увы, встреча не состоялась.
Через три месяца меня как отличника боевой и политической подготовки направили в Дагестан, в Буйнакское пехотное училище. Через два года я его окончил и был направлен в Белгород, где в небольшой воинской части меня назначили командиром взвода. Мы, командиры взводов, должны были готовить младших командиров. Одновременно, с личным составом, создавали противотанковые рвы для защиты Белгорода. Противник постепенно приближался к Белгороду.
...Был поздний вечер, темнота. Я с офицерами зашел в столовую на ужин. Там на нашем пути был люк, который солдаты забыли закрыть. И я попадаю в этот люк левой ногой. Боль, наступать уже не могу. Вызвали врача. Оказалось – перелом большой берцовой кости. В госпитале меня загипсовали и санитарным поездом направили в тыл. Утром слышим, что Белгород был сдан противнику...
А война продолжалась. В результате битвы на Курской дуге Красная Армия овладела стратегической инициативой и двинулась в дальнейшее наступление. Белгород был окончательно освобожден 5 августа 1943 года.
Через шесть месяцев лечения я был направлен в 1-ю гвардейскую армию, в 130-й полк 44-й пехотной дивизии, командиром противотанковой истребительной роты.
- Я понимаю, что теперь Вы поведаете непосредственно о Вашей фронтовой судьбе?
- Да. Началось с того, что я получил в бою ранение в височной области. Осколок повредил ухо. Думал, что задета голова, но, к счастью, ошибся.
Получив ранение, я хотел прежде всего собрать личный состав. Но выходит из блиндажа начальник штаба и говорит: "Товарищ Аронов, немедленно – в санчасть». Отвечаю: "Я должен собрать личный состав, он разбросан – не могу найти".– "Приказываю вам: идите в санчасть – и всё!" Я оставил за себя командира первого взвода и пошел в санчасть. Это около четырех километров от передовой. Там врач говорит: "Сейчас темно, зажигать свет не разрешается. Ложитесь, утром я вас посмотрю". Утром рану обработали, сделали перевязку. Я находился в санчасти неделю. А вернувшись на передовую, узнал, что от моего личного состава никого не осталось: при бомбардировке артналетами все 13 расчетов погибли. В 130-м полку осталось 12 человек.
Нас отвели на пополнение за два километра от переднего края. Дали пополнение, и снова – в наступление. Я воевал командиром стрелковой роты, командиром роты автоматчиков. Наша дивизия с боями неуклонно продвигалась на запад. Несколько раз пополнялся личный состав. Когда дошли до Ростока – города на востоке Германии, война кончилась. Мы пешком возвращались в Польшу, а затем шли до Москвы Пехота есть пехота!
- Каковы были самые памятные для вас события военного времени?
- Мы форсировали Днепр, причем при этой операции не был потерян ни один человек из личного состава моего подразделения – правильно была организована операция! Могу заметить, что за подобное некоторые командиры получили звание Героя Советского Союза, а я не был награжден никак. Да, такая несправедливость бывала на фронте...
Однажды в штыковом бою немец чуть не убил меня ударом приклада. Наш солдат на несколько секунд опередил его – свалил таким же ударом...
В Полесской области Белоруссии была деревня Мормовичи. Она несколько раз переходила из рук в руки, поскольку к нам не поспевало подкрепление. Когда появились наши танки, мы окончательно выгнали немцев из этой деревни. В этих краях – одни болота: наступишь – и еле вытянешь ногу. Люди тонули в болотах. В таких условиях приходилось воевать...
Еще один эпизод. Зима, всё в снегу. Мы – в белых маскировочных халатах. Нас семь человек-разведчиков. Надо идти в расположение немцев... Приблизились к ним, уже слышим их разговор. Сделаешь лишнее движение – уничтожат. Видим, что дальше двигаться невозможно. Потихоньку стали возвращаться назад. Нам вслед стреляли трассирующими пулями. Двое из нас были убиты, трое ранены. Только двое вернулись невредимыми, среди этих двоих посчастливилось быть мне… Горячей пищи не было. Сухари и вода... Бывало, что месяцами не имели горячей пищи – возникали острые желудочно-кишечные заболевания...
- Нам, кому не довелось быть фронтовиками (я, например, в 1944 году только пошел в первый класс), интересно знать, каков был, если можно так выразиться, механизм награждения вас основными боевыми наградами – орденами, как это осуществлялось.
- После одного из боев мы отошли от передовой на 5–6 км для передышки. К нам пришел командир корпуса и сказал, что меня надо наградить орденом Красной Звезды. У военачальников была возможность наблюдать, как мы воюем (имелись, в частности, мощные бинокли). Орденом Отечественной войны II степени я был награжден тоже по указанию командира корпуса. А орден Отечественной войны I степени получил по указанию командира полка.
- Спасибо! А где вы встретили День Победы в 1945 году?
- Мы наступали на Росток. 8 мая пришли в близкий к нему населенный пункт и остановились для получения нового задания. Было приказано всем построиться для получения этого задания. Нас повели на опушку леса. И приказали: "Ройте себе блиндажи – будем ночевать". А 9 мая утром узнали, что война кончилась. Нам дали три дня, чтобы привели себя в порядок, а затем двинулись пешком в сторону Польши и далее. После каждых 70 км пути отдыхали.
- Юрий Семенович, как складывалась ваша жизнь после войны?
- В конце войны я был в чине капитана. Попросил в отделе кадров демобилизовать меня, поскольку хотел продолжить учёбу, начатую перед войной.
Мне сказали, что не могут этого сделать. Я трижды обращался с той же просьбой, и только на третий раз мне пошли навстречу.
В учебе было пропущено восемь лет. Мои однокашники уже работали на кафедрах. А меня восстановили... на первый курс. Учился пять лет, окончил институт в 1952 году и был направлен в Гармскую область Таджикистана.
Поработал месяца три, и вдруг меня вызвали в военкомат. Начальник военкомата сообщил, что я снова призываюсь в армию, поскольку в воинских частях требуются врачи. Меня направили на Дальний Восток, а затем на Камчатку.
Прослужив на Камчатке месяц, записался на прием к командующему Камчатской флотилией. Говорю ему: "Я воевал, прошел войну командиром роты, лишь в самом конце войны меня назначили командиром батальона, оставив в чине капитана. Одновременно таких же офицеров продвинули значительно выше. Воспринимаю это как несправедливость по отношению ко мне. Неужели и теперь, на флоте, такая несправедливость будет продолжаться? Если я не нужен, демобилизуйте меня – я буду работать гражданским врачом..."
Через несколько дней меня вызывают в штаб нашей медицинской службы. Вижу, что оформляются документы на мое очередное звание. Через два месяца я получил звание майора.
Кстати, на Камчатке я провел медовый месяц с Раисой Николаевной, с которой живу и сегодня. Нам выделили маленькую комнатку, где поместились только кровать и тумбочка. Служил на Камчатке шесть лет.
Оттуда меня перевели в Баку, в Краснознаменную Каспийскую флотилию, врачом гидрографического отряда. Затем служил шесть лет в военном городке на Аральском море врачом торпедных катеров. Там выполнялось специальное правительственное задание. При всём этом оставался майором.
Попросил перевести меня в Туркестанский военный округ, где надеялся получить должность подполковника. Прибыл в Ташкент. Там был направлен на военную кафедру усовершенствования врачей преподавателем токсикологии.
Через год у меня неожиданно возникла сильная аритмия. Лечили в госпитале в течение месяца – результата не было. В санатории тоже мое состояние не улучшилось. В 1969 году демобилизовался по состоянию здоровья и остался в Ташкенте. Постепенно аритмия ослабевала и затем прекратилась...
В 1992 году, по вызову брата моей жены, мы приехали в Америку.
В разговор вступила супруга Юрия Семеновича Раиса Николаевна. Она отметила, что в жизни военного врача случалось немало непредвиденных ситуаций. Например, во время службы на Камчатке Юрий Семенович спас матроса, срочно сделав ему операцию по поводу острого аппендицита прямо на эсминце. А на Аральском море они находились в зоне распространения опасной инфекционной болезни – к счастью, обошлось.
При всей своей неспокойной жизни, перемене многих мест, они решились иметь троих детей. Только в Ташкенте, с 1967 года, жизнь семьи стабилизировалась, хотя бытовые трудности завершились не сразу, лишь после получения квартиры на Чиланзаре. К огромному сожалению, младший ребенок – дочь – пять лет назад скончалась от рака.
Еще Раиса Николаевна вспомнила, что из Казалинска забрали на фронт 35 бухарских евреев, из которых 24 не вернулись, погибли на фронтах.
Затем продолжилась беседа с Юрием Семеновичем.
- Расскажите, пожалуйста, о работе возглавляемого Вами Совета ветеранов войны и трудового фронта – бухарских евреев.
- Нашей первоочередной задачей было взять на учет всех участников войны и всех участников трудового фронта. Когда мы начали свою работу, участников войны было около 150 человек, а участников трудового фронта (которые работали с 13–14 лет в госпиталях и на предприятиях, тоже приближая, как могли, День Победы) – 120 человек. Некоторые не стали вставать на учет, поскольку вначале нами было решено собирать членские взносы – 1 доллар в месяц, а это не всех устраивало. Позже мы отменили членские взносы, благодаря финансовой поддержке нашего общинного Конгресса. Сейчас остались в живых 26 участников войны и 19 участников трудового фронта – всего 45 человек. Членами Совета вначале были 5 человек, сегодня – 2 человека, остальных не стало.
Некоторое время нам удавалось ежемесячно отмечать все дни рождения ветеранов. Покупали виновникам торжества небольшие подарки (ценой по 8–9 долларов), в ресторане нам накрывали столы, причем за это с нас не требовали какой-то определенной платы – платили, сколько могли.
Мы ежегодно приглашаем наших ветеранов вместе отпраздновать День Победы, праздничный стол организуется за счет общинного Конгресса.
Надо отметить, что мы ходили по домам, навещали тяжелобольных, старались по возможности им помочь (содействовали госпитализации, организовывали подарки).
Ныне среди наших ветеранов есть такие, кто либо перешел рубеж своего столетия, либо приблизился к нему. В частности, есть 2 человека 1917 года рождения, 2 человека 1918 года, 5 человек 1919 года, 2 человека 1920 года...
- И позвольте, Юрий Семенович, задать последний вопрос, который я считаю очень важным. Что бы вы хотели сказать молодежи общины в связи с 70-летем Великой Победы?
- Молодые люди должны представлять, как мы воевали, осознавать, что это была чрезвычайно трудная и жестокая война для их дедов и прадедов. Конечно, надо знать горькую правду о том, что в начальной стадии войны были огромные, чрезмерные человеческие жертвы из-за недостаточной готовности Советского Союза к отпору германской армии, в частности, из-за плохого
руководства Красной Армией. С другой стороны, молодежь должна знать, что руководству страны удалось эффективно организовать необходимую для фронта работу в тылу, в частности оборонную промышленность. А в целом советскому народу удалось одержать поистине Великую Победу над германским фашизмом, и этот народный подвиг должен быть предметом искренней гордости наших внуков и правнуков!
- Спасибо, дорогой Юрий Семенович, за нашу интересную беседу. Поздравляю Вас и милую Раису Николаевну с приближающимся 70-летием Победы! Пусть еще долго не изменяет вам здоровье, пусть радуют вас, согревают ваши сердца родные и близкие люди!
Увы, через несколько лет после нашей беседы дорогой Юрий Семенович Аронов скончался. Светлая ему память!
* * *
ИНТЕРВЬЮ В ЧЕТЫРЕХ МОНОЛОГАХ
Размышления доктора искусствоведения Владимира Зака
Тогда одному из интереснейших людей нашей, русскоязычной, общины Америки, известному ученому-музыковеду, доктору искусствоведения, человеку красивой, наполненной интересными событиями и делами судьбы, жителю Нью-Йорка Владимиру Ильичу Заку исполнилось 75 лет. В преддверии этого юбилея, я, как корреспондент газеты The Bukharian Times, получил любезное согласие Владимира Зака на скромное блиц-интервью и обратился к нему только с четырьмя вопросами.
Но наша беседа неожиданно получилась совсем не той стремительной и скромной, какой она задумывалась мною. В ответ на каждый вопрос я был одарен неторопливыми, мудрыми, волнующими раздумьями замечательного человека с молодой, неугомонной душой. Получилось необычное интервью, состоящее из четырех щедрых монологов в ответ на четыре коротких вопроса.
К огромному сожалению, эта наша беседа оказалась последней. В 2007 году Владимир Ильич Зак ушел из жизни...
- Чем была для Вас Москва и что Вы думаете о ней сегодня?
- Вопрос считаю очень серьезным. Мне кажется, что в каждом отдельном случае человек может отвечать очень по-разному на подобного рода вопрос. Ведь жизнь каждого из нас – это отдельная книга с массой психологических тонких линий, которые переплетаются и создают нечто необычное и необычайное в жизни человека.
Для меня слово Москва означает – вся жизнь. Я прожил в Москве больше 60 лет. Там я родился, получил образование, защитил две диссертации, стал доктором искусствоведения... Считаю, что даже те люди, которые очень неудачно прошли свой путь в московских условиях, – даже они вряд ли смогли бы сказать, что напрочь перечеркивают свою биографию минувшего. Надо быть объективным к тому, что ты пережил, что “перемолол” за годы. Неужели тебе не сопутствовала никакая линия света? Неужели совсем ничто не поддерживало тебя в том, что ты называешь своей трагедией? Для меня Москва – это прежде всего овладение той профессией, которой я занимался. Для меня Москва – это замечательные друзья, которые стали неотъемлемой частью моей уже, увы, долгой-долгой жизни. Для меня Москва – это город, который ассоциируется с неповторимой прелестью детства, моими родителями. Можно ли это вычеркнуть и нужно ли это вычеркивать? Моя душа восстает против такого.
Понятие города, где ты родился и жил, очень многомерно. Москва – и очень красивый город, и город, который в чем-то внушает страх. Это город, который связан и с весенним солнышком, и, вместе с тем, с пасмурностью каких-то воспоминаний. Мне думается, что нет ничего одномерного на свете. И, говоря о таких явлениях, как наше прошлое, мы должны быть очень осторожны в определениях.
В Москве сейчас живут мои коллеги и друзья, которым я очень многим обязан. Это люди, которые читали мои труды, использовали мою теорию в самом лучшем смысле этого слова. Это люди, которые дали мне заряд для развития моих идей. И поэтому я считаю, что если мы сегодня пожелаем всем этим людям самых больших благ, которые в принципе могут быть адресованы человеческой личности, то мы поступим правильно.
В целом, Москва для меня – это бесконечный ряд ассоциаций, одна важнее другой. Я не буду углубляться в какие-либо дебри социально-политического плана. Хочу подчеркнуть вот что. Следует быть добрыми по отношению к тем, кого мы любили, кто любил нас – я говорю о конкретных людях, которые были связаны с нашей судьбой, а то и определяли нашу судьбу. Мне, как музыковеду, трудившемуся в Союзе композиторов 30 лет, нелегко слышать здесь настоящую ругань в отношении, скажем, такого человека, как Тихон Хренников. Кое-кто позволяет себе называть его одиозной фигурой. Я работал с ним те самые 30 лет и хочу сказать о нем совершенно противоположное. Он возглавлял Союз композиторов в непомерно сложную эпоху. Ему пришлось, подчеркиваю, защищать своих коллег. Да, он всеми силами защищал их – и никогда не нападал на них. Будучи прежде всего талантливым композитором, он сделал чрезвычайно много для конкретных людей, чтобы защитить их от системы, чтобы не позволить системе поглотить их. Достаточно сказать, что не было арестованных членов Союза композиторов, как это было в союзах писателей, художников, архитекторов, журналистов. Подчас он делал, казалось, невозможное, чтобы оградить своих коллег от несчастий. Хренников – это трагическая фигура, которая попала в очень сложный переплет социальной действительности...
Мы должны быть чрезвычайно осторожны в определении тех людей, с которыми работали. Мне кажется, наша задача заключается в том, чтобы по возможности спокойно разобраться в нашем прошлом. В связи с этим хочу заметить, что я с удовольствием читал и даже цитировал книгу нашего с Вами общего друга Рафаэля Некталова, посвященную творчеству Авнера Муллокандова. В ней – много высказываний самого героя книги и очень интересных авторских комментариев. И многие положения этой книги говорят о чрезвычайной сложности социальной обстановки, в которой находились талантливые люди. Было очень много плохого, было и много хорошего тоже. И если бы не было этого хорошего, не состоялся бы как певец Авнер Муллокандов. А он состоялся как певец – и это важно осмыслить! Читая книгу Рафаэля Некталова, мы ощущаем, что она объективно показывает наше прошлое.
Многоплановость Вашего вопроса требует от меня коснуться еще одной проблемы, смежной с тем, что я уже сказал. Мы все вышли из Египта – и должны не оборачиваться на Египет. Мы вышли из Египта, и нам нужно освободиться от рабства. Эта философская, психологическая, нравственная установка глубоко справедлива в том смысле, что нельзя, пагубно уподобляться людям, которые все время вспоминают свою прошлую жизнь в идеализированном свете ("Ах, как хорошо, как прекрасно было там – квартира высотой 3 метра, дача, где я мог поселить целый взвод!.."). Когда я говорил о том, что немало было хорошего в нашей жизни, я вовсе не имел в виду культа возвращения к прошлому. Безусловно, психологическое мастерство личности заключается в том, чтобы освободиться от примата прошлого, а значит, и от того наносного, что это прошлое часто определяло. Это необходимо потому, что мы строим свою жизнь (я говорю об этом в свои 75 лет!) в принципиально новых социальных условиях, в условиях истинно высокой цивилизации. И дай Б-г здоровья Америке, которая дала нам эту возможность!
- Каковы вкратце направления Вашей творческой деятельности и что является главной задачей Ваших научных исследований?
- Прежде всего хотелось бы отметить, что по профессии я музыковед. Но при этом никогда не оставлял своего хобби – сочинения музыки. Да, это – хобби. Не применяю к себе слово "композитор", хотя я и поступил в 1947 году на композиторское отделение Московской консерватории с высокой оценкой.
До этого, в 17 лет, я окончил композиторский факультет музыкального училища при консерватории по классу профессора Евгения Осиповича Меснера. Он был исключительно интеллигентным, тонким человеком и замечательным учителем композиторов. Являлся ассистентом Виссариона Яковлевича Шебалина, тогдашнего директора консерватории. Я был удостоен высокой чести: Евгений Осипович показывал меня Шебалину.
А однажды обратился ко мне с такими словами: “Володя, ты говорил мне, что увлечен произведениями Бартока, знаменитого венгерского композитора. Но ведь ты играл его обработки венгерских народных песен. А сам-то ты увлекался каким-нибудь фольклором?” Я ответил, что очень увлекаюсь еврейской песней, что мои мама и папа знают сотни еврейских песен, а сам я помню – со словами – десятки. Он разрешил мне спеть ему что-нибудь. Слушал – слушал и сказал: “Я чувствую, что ты действительно увлекся еврейской песней. Так почему тебе не сделать какие-то обработки по типу того, что делал с венгерскими песнями Барток? Когда ты будешь поступать в консерваторию, мы покажем, что уважительно относимся к фольклору и можем услышать его в современном плане”. И, знаете, я написал еврейскую сюиту и с ней успешно поступил в Московскую консерваторию.
Меня направили в класс профессора Евгения Кирилловича Голубева. Он был учителем многих очень ярких композиторов и представителем высокой русской интеллигенции. Я сообщил ему, что мечтаю и впредь заниматься еврейской песней, что прошедшим летом записал более ста песен, исполненных моими родственниками, и хочу предъявить этот сборник в качестве основы своего будущего творчества. Последовала глубокая пауза, и бедный Евгений Кириллович с большим смущением сказал мне: "Владимир, я очень опасаюсь, что нам будет тяжело реализовать этот Ваш план на практике. Мы же должны утверждать его на кафедре и не только там. Я не уверен, что, когда нам придется обнародовать Ваши намерения, нас правильно поймут. Советую Вам, Владимир, как-то изменить поле деятельности – и нам с Вами будет гораздо легче заниматься композицией".
Я до сих пор вспоминаю каждое его слово с очень большим волнением, потому что его соображения изменили мою жизнь. Этот наш разговор состоялся 1 сентября 1947 года, за несколько месяцев до начала генеральной волны антисемитизма в стране. Евгений Кириллович, как истинный русский интеллигент, не имевший никакого отношения к антисемитизму, уже предчувствовал наступающую ситуацию и старался по возможности мягко оградить меня от вероятных неприятностей.
Я рассказал о нашем разговоре отцу, который был из революционеров с твердой жизненной позицией, красных командиров гражданской войны. Он произнес: “Вовочка, я вынужден тебе признаться, что это – бедствие нашей страны... Твой профессор не желал тебе зла, надо действительно уйти в творчестве от намеченной темы. Тебе не дадут ею заниматься открыто. Можешь оставить ее для души”.
Вам уже понятно, что мое вхождение в мир музыкознания было непростым. Но, как верно отметил другой мой учитель, профессор Цукерман, музыковедом, по большому счету, может быть тот, кто умеет музыку сочинять, кто знает, что такое творческий процесс. Признаюсь, что на фоне музыковедческой деятельности у меня были и взрывы сочинительских увлечений. Я был автором музыки к спектаклю “Новогодние мечты”, поставленному в Московском театре эстрады известным режиссером Наталией Ильиничной Сац, которая исключительно хорошо относилась ко мне. Было еще несколько подобных случаев, в частности, телевизионный спектакль "Робин Гуд" с моей музыкой.
Вот я и подошел к прямому ответу на Ваш вопрос о том, какова же была моя музыковедческая задача. Основная задача труда всей моей жизни – приблизиться к разгадке тайн воздействия музыки на человека. Этими тайнами увлекались еще древние греки и древние евреи. Разгадка этих тайн веками волнует все человечество. Почему одна мелодия оставляет нас равнодушными, а другая, вроде бы, похожая на нее, становится другом на всю жизнь? В чем секрет воздействия магии мелодий на нас? Сегодня на этот вопрос не ответит ни один профессионал. Этого еще никто не знает. Но тут возникает следующий вопрос: возможно ли постижение этой проблемы в принципе и зачем ее постигать? И вот что я вам скажу. Мелодия имеет прямое отношение к духу человеческому. Если мы будем знать тайны воздействия мелодии на человека, воздействия на него музыкальной интонации, мы гораздо лучше узнаем душу человека, мы становимся личностями, которые способны понять сердце другого. Так разве это не глобальная задача человека? Особенно сегодня, когда мир раздираем такими кошмарными противоречиями, такой необоснованной ненавистью.
Я издал несколько книг о секретах мелодии, одна из них была признана моей докторской диссертацией. И я знаю, в частности, из многочисленных писем, что коллеги применяют мою теорию анализа музыки. Вчера я получил письмо из Калифорнии, от одного из крупнейших музыковедов мирового масштаба, своего давнего друга – профессора И. Земцовского, который пишет: "Открытая тобой "линия скрытого лада" лежит в основе души мелодии…" А значит, моя теория жива, она не пылится на библиотечной полке, к которой никто не подходит. Я продолжаю делать все от меня зависящее, все максимально возможное для разгадки тайн воздействия музыки на человека.
- Чем стала для Вас Америка?
- Америка – многоязычная страна и совершенно удивительна в том смысле, что ее многоязычие сводится к единому американскому духу (в самом позитивном смысле), который пронизывает все общество. Это имеет прямое отношение к каждому из нас. Я приехал в США в 1991 году, к сожалению, без английского языка (моим вторым языком был немецкий). Незнание английского стало тормозом для моей лекторской работы в университете. Однако я активно продолжил музыковедческую работу, т.е. свои исследования по проблеме, которую мы уже обсудили. Основой этой работы стали мои научные труды (книги и статьи), опубликованные ранее в разных странах.
Я продолжил попытки познания тайны мелодий разных народов. И никогда прежде я не погружался так органично и глубоко в еврейскую мелодию, как здесь, в Америке. Именно здесь я смог свободно, без всякой оглядки, попытаться понять культуру того народа, к которому принадлежу. И, конечно, благодарен Америке за это. Здесь я познакомился с целым рядом раввинов, которым, естественно, задавал волнующие меня вопросы, связанные с музыкой и евреями. Я не стану говорить о них поименно, позволю себе отметить лишь имя раввина Кацина, который отнесся ко мне с очень большим вниманием на начальной стадии моей американской жизни и очень многое мне разъяснил.
Вся моя деятельность здесь состоит из двух основных частей. Одна часть – глубинное вхождение в мир еврейской музыки (что, как я уже говорил, было прервано в России). Вторая – продолжение моей исследовательской работы в области мелодии, имея в виду музыкально-социологический аспект этой проблемы. Университеты, с которыми я связан, поощряют мою работу, в частности написание новой книги. Мой недавно сделанный научный доклад вызвал интерес и положительную реакцию ученых Нью-Йорка. Я понимаю, что люди ждут мою очередную книгу, и надеюсь, что она поможет студентам, аспирантам и вообще ученым Америки.
Я внимательно слежу за творчеством американских исполнителей в мире музыки. В частности, продолжаю свое многолетнее изучение творческого почерка Вана Клиберна – именно с позиций моей теории. Мог бы назвать и ряд других общеизвестных имен, с которыми связаны мои научные поиски.
Чтобы мой социоэксперимент был наиболее достоверным, я много внимания уделяю и тому, как исполняется музыка самыми простыми людьми, например, уличными музыкантами. С помощью маленького магнитофончика я добываю для исследований живой, звучащий материал. Меня интересуют универсальные законы слышания мелодии. Универсальные!
Позвольте дать несколько пояснений. Композитор точно фиксирует нотный текст. Этот текст – как бы постоянная величина. Многие исполнители чуть-чуть меняют какой-то фрагмент того, стабильного, текста и поют его по-своему. Почему они это делают? Почему они меняют нотный текст именно в данном месте? Такое явление мы называем фольклоризацией. Зачем же к ней прибегают? Это явление, в конечном счете, имеет отношение к человеческой душе (не только к человеческому слуху). Для меня каждый исполнитель – творец, и в этом смысле каждый важен для моего исследования.
Давайте затронем наиболее общие корни данного явления. Мы живем в изменяющемся, необычайно динамичном мире. Вместе с изменением социальных условий жизни общества неизбежно меняется его психология – это в принципе общеизвестно. И значит, вместе с меняющимся миром меняется наше восприятие, чувствование. Можно ли показать это читателю газеты на музыкальных примерах? Думаю, да. Мы, наверное, все любим песню "God Bless America". Каждый из нас слышал ее по радио и телевидению как до, так и после 11 сентября. Я был поражен тем, как на наших глазах изменилось настроение этой светлой, радостной, гордой песни. Ранее мажорная, приближающаяся к маршу, она стала исполняться медленнее и тише. Сколько страдания внесено человеческой душой в интонации этой песни! Сколько переживания человеческого сердца стало вкладываться в мелодию, которая, по мысли автора, вовсе не должна смыкаться с мотивами стона, чувства горечи! Мы оказались свидетелями как бы перерождения песни, которая часто заменяет нам гимн Соединенных Штатов Америки. За этим стоит весьма чуткое отношение людей к тому, что происходит с ними, что происходит вокруг. И пафос моей специальности – в том, что я стараюсь следить за особенностями, за изменениями психологии, которые обязательно отражаются в музыкальной интонации. Мне, например, хочется понять, как отражается в музыке извечная неприкаянность евреев – разве не интересна эта проблема?
Очень хочется, чтобы идеи, которые я ныне особенно старательно вкладываю в свои публикации, стали некой заявкой на то, что будут делать мои молодые друзья и коллеги в дальнейшем. И всей душой желаю им добра и полного процветания.
...Получается, что и свое восприятие Америки я показываю через призму профессиональных забот и надежд. Не могу не добавить немного и самых простых, житейских мотивов, хотя никаких открытий они читателю не принесут, только подтвердят их собственные ощущения. Эти ощущения вызывают нашу общую признательность великой стране, где мы сегодня живем.
Здесь, в Америке, я вижу много хороших людей, вижу вещи, которые покоряют своей человечностью. Здесь человек в инвалидной коляске может без затруднений перемещаться по тротуарам, пересекая перекрестки, благодаря специальной, продуманной и любовно осуществленной "архитектуре" улицы. Этот же человек, благодаря техническому оснащению автобуса, без всяких проблем оказывается в его салоне и там не чувствует себя лишним – его окружает климат доброжелательности. Это и многое другое – культура отношения к человеку; она вместе с миром искусства помогает правильно формироваться человеческой душе.
- И, наконец, пожалуйста, чуть подробнее о Ваших контактах с выдающимися деятелями искусства. Это так интересно!
- Мне очень повезло в жизни: я встречался и сотрудничал со многими замечательными людьми. Осмысливая пройденный путь, все глубже понимаю, что нужно меньше противопоставлять людей, сталкивать их лбами (а такое нередко происходит, причем кто-то подчас уничтожается в угоду возвышению другого). Часто это глубоко неверно, несправедливо, а то даже и курьезно. Думаю, что сегодня поистине важно постараться видеть то хорошее, что действительно было в нашей жизни. Для меня хорошее – это, прежде всего, соприкосновение с большим искусством. Жизнь моя сложилась так, что я слышал живого Прокофьева, видел и слышал Шостаковича, общался с ним. Общался с другими композиторами, составившими славу российского искусства 20-го века. Среди них Т.Н. Хренников, А.И. Хачатурян и другие. Передо мной прошла такая галерея образов, характеров, неповторимых индивидуальностей, что об этом надо написать несколько книг. Это целая эпоха, в которой были и печали, и, конечно же, радости. Сейчас вспоминаю только хорошее, и мне кажется, что это помогает мне видеть хорошее в моей новой жизни на американской земле...
___________
Вот такой получилась моя беседа с Владимиром Ильичом Заком. Моё восприятие его монологов наполнялось дополнительными эмоциями и теплом, поскольку жизнь подарила мне незабываемую живую встречу с искусством Т.Н. Хренникова. В молодости я жил в Казани, и однажды там, в помещении Большого драматического театра имени В.И. Качалова, состоялся щедрый концерт, посвященный творчеству Тихона Николаевича. Я был поистине очарован его светлыми и удивительно гармоничными сочинениями, легко проникающими в душу слушателя, будь они хоть классического характера, хоть так называемой «лёгкой» музыкой.
Я, совершенно лишенный музыкального слуха, десятки лет храню в душе его чудесные, пронзительно искренние и очень добрые песни, и нередко – напеваю их по велению души – конечно, не вслух, чтобы не травмировать эстетическое мироощущение окружающих своей певческой бездарностью.
Вот и сейчас, когда писал эти строки, во мне вдруг зазвучала простая и милая, известная всему моему поколению россиян песенка:
Шёл ли дальней стороною,
Плыл ли морем я, –
Всюду были вы со мнлою,
Верные друзья…
* * *
"ТЫ НАВСЕГДА СО МНОЙ, СУРГУТ!"
Немало воспоминаний о Сургуте, ныне нефтяной столице России, и сургутянах довелось мне прочесть. Невозможно было не отметить, что это, по большому счету, теплые повествования, хотя Сургут – и с этим не поспоришь – город северный, более полугода заснеженный, знающий суровые морозы и метели и, к тому же, нередко проводящий почти всё долгожданное лето в чрезмерной прохладе, сочетающейся с редкими жаркими июльскими днями. Но, видимо, Сургут способен покорять сердца людей независимо от погоды. И видятся мне два главных фактора этого влияния. Первый – его вековые высокие традиции нравственности и жизненной стойкости. А второй – его бурная созидательная энергия второй половины 20-го века и нынешних дней. Да, сама стихия его современной жизни, его стремительных преобразований не может не дарить свидетелям этого, а тем более, непосредственным участникам, вдохновение и оптимизм.
Мне, благодаря своей научно-технической деятельности, довелось общаться с Сургутом и сургутянами в течение 30 лет, с начала 1971 года, когда я, кандидат технических наук, оказался в составе комиссии Миннефтепрома СССР, которая должна была разработать мероприятия по повышению эффективности буровых работ в Среднем Приобье. В то время под моим руководством завершались работы по созданию первого в стране высокотехнологичного заколонного пакера (разобщителя пластов), который в условиях этого региона (наклонные скважины, близкое расположение разобщаемых пластов) предвещал значительное повышение качества и, соответственно, производительности скважин. К моей радости, комиссия включила в число своих рекомендаций опытно-промышленное применение того пакера, а затем ее рекомендации были узаконены приказом министра.
Так начались в московском ВНИИ буровой техники годы развития новых технологий крепления скважин и бессчетное количество моих долгих командировок в Западную Сибирь. Меня и моих коллег радушно принимали в Сургуте и Нижневартовске, Нефтеюганске и Когалыме, Ноябрьске и Муравленко, Новом Уренгое и Ямбурге... Но именно в Сургуте трудилась основная когорта моих единомышленников, стойких соратников в развитии технологий крепления скважин на основе разрабатываемых институтом заколонных пакеров, высокотехнологичных муфт ступенчатого и манжетного цементирования, новых тампонажных материалов.
Постепенно, к 90-м годам прошлого века, сургутская гостиница "Нефтяник" стала для меня по существу вторым домом. Я жил в ней не менее четырех – пяти месяцев в году, мне уже обязательно предоставлялся персональный номер, а когда я возвращался в Москву, в кладовке гостиницы хранился мой гардероб на все сезоны и случаи жизни (в частности, для буровой, для визитов к руководству "Сургутнефтегаза", для отдыха на природе...). Этот гардероб вряд ли был заметно беднее моего московского.
...Начало 1970-х годов. Я уже в какой-то мере прижился на западносибирских просторах, уже разворачивалось здесь опытное применение пакерных технологий крепления скважин, уже стали привычными для меня летние ночные поездки на теплоходе по Оби между Нижневартовском и Сургутом. Эти поездки являлись необходимыми, потому что опытно-промышленные работы пока были сосредоточены в Нижневартовске, а планы работ и акты об их выполнении следовало утверждать в Сургуте, в тресте "Запсиббурнефть".
Рейсы теплохода всегда происходили в вечернее и ночное время и казались почти волшебными путешествиями. Таинственная белая ночь, призрачные неброские береговые пейзажи, легкий прохладный ветерок и – никаких комаров, потому что они не летают даже при незначительном движении воздуха, рассекаемого теплоходом. Умиротворенность... В такие часы хотелось размышлять о жизни и писать стихи (любовь к поэтическому творчеству никогда не умирала во мне со школьных лет)...
В тот день после оформления каких-то очередных документов я пришел на сургутскую пристань и начал бродить по ней в ожидании теплохода. Кроме меня на пристани находился только один человек. Это был худой русый парнишка. Он сидел на каком-то ящике и возился с советским транзисторным радиоприемником – видимо, изучал возможности этого изделия на данной местности. Бродил я, бродил и подошел к парнишке от скуки.
Мы долго беседовали – и на пристани, и на палубе. С ним было легко и интересно разговаривать. На фоне открытости и подкупающей улыбчивости в нем ощущалась некая личностная основательность и глубинная, не нарочитая серьезность. "Незаурядным специалистом будет", - подумал я.
- Ну, и как ловятся здесь станции?
- Не очень. В Тюмени лучше.
- А что занесло тебя сюда?
- Работать начинаю – стал инженером-буровиком. Сейчас был в тресте – направили в Нижневартовское УБР-1.
- Ну, значит, нам по пути. Я там же веду испытания новой техники.
- А кто вы такой?
- Работаю во ВНИИ буровой техники, тоже буровик, кандидат наук, руковожу кое-какими работами по совершенствованию крепления скважин. - Это интересно. А часто вы здесь бываете.
- Ненамного меньше, чем в Москве. Соскучиться не успеешь... Ну, что, познакомимся? Меня зовут Юрий Цырин...
- Владимир... Богданов...
Узнал, что Володя женат, но жена еще учится в его Тюменском индустриальном институте, будет экономистом и через год приедет к нему. Еще узнал, что он окончил институт с отличием. С какой-то, почти наивной доверчивостью он рассказал, как старательно готовился стать хорошим инженером. Каждый день, долго идя пешком из института в общежитие, вспоминал и продумывал услышанное на сегодняшних лекциях – так учебный материал откладывался в сознании довольно полно и навсегда. Я даже ощутил некоторую неловкость, поскольку подобного в моей студенческой практике не было и в помине.
...Прошло немного времени, и Владимиру поручили в УБР руководить заканчиванием скважин, так что наши деловые интересы тесно сомкнулись. Я с наслаждением обсуждал и решал с новым молодым другом задачи скважинных экспериментов и изобретательства. И чувствовал, что Владимиру это тоже интересно. Более того, став энтузиастом применения заколонных пакеров, он проявил себя страстным борцом за технический прогресс, не боящимся риска.
Когда среди буровиков вдруг стало распространяться мнение, что пакеры затрудняют спуск обсадных колонн и могут приводить к их прихватам в стволе скважины, Богданов решил выполнить уникальную для региона операцию – спустить в скважину аж четыре пакера. Это вполне соответствовало геологическим условиям и – получилось! Он всем доказал, что при правильной подготовке скважины к креплению спуск пакеров безопасен и приносит только пользу.
При назначении В.Л. Богданова на новые, более высокие должности с удовлетворением принимались во внимание его научные статьи и изобретения в соавторстве со мной. Это было приятно обоим.
Наша дружба всегда была предельно чистой, дружили и семьями.
Должностной рост В.Л. Богданова происходил стремительно, но я никогда даже не помышлял о каких-либо поблажках, обусловленных дружеским расположением Владимира Леонидовича. Более того, чувствовал особую ответственность перед этим человеком, не позволял себе нисколько расслабляться в делах для объединения "Сургутнефтегаз", где В.Л. Богданов стал генеральным директором. Во второй половине 90-х годов, очень трудном времени для отрасли, времени особой загруженности генерального директора "Сургутнефтегаза", его неформальные контакты со мной почти отсутствовали, но не было ни одной моей служебной записки в адрес Богданова, на которую бы генеральный директор не среагировал чутко и эффективно. Наверное, это и есть память сердца – так хочется думать...
Коренной сургутянин, предки которого упоминаются в летописи города еще с 17-го века, Геннадий Проводников, окончив Тюменский индустриальный институт, отдал родному Сургуту десятилетия трудовой жизни инженера и ученого и здесь же, войдя в нынешний век, пересек рубежи своего шестидесятилетия и 65-ти лет.
Считаю своим счастьем – не хочу искать другого слова – то, что Геннадий не обошел моей судьбы, принял близко к сердцу мои научно-технические искания, стал мне верным другом. Я горд, что смог буквально вытолкать этого беспощадно строгого к себе в творчестве и скромнейшего человека на путь оформления и защиты кандидатской диссертации. Это удалось лишь тогда, когда ему за сделанное в буровой науке уже можно было без колебаний присуждать степень доктора наук.
Его духовное воздействие неизменно ощущаю многие годы. Оно у Геннадия особенное: не сражает вас наповал с первого взгляда, а покоряет медленно, почти незаметно, по мере проникновения в ваше сердце его сдержанной чуткости, ненавязчивых, доверительных размышлений, душевного гостеприимства, а еще тонкой корректировки ваших технологических устремлений, умения оказаться рядом в самые трудные моменты ваших промышленных экспериментов...
Сотрудничество с истинным мастером своего дела – несомненное наслаждение. Кто не согласен с этим?! А если истинный мастер – еще и надежный друг? Если он готов подставить плечо в трудную минуту, готов вместе с тобой броситься в неизведанное и непредсказуемое, чтобы разделить груз оперативных решений для одоления непредвиденностей, а подчас даже для спасения скважины? Если случается такое, это просто счастье. И когда в мою жизнь вошел Геннадий Борисович, он подарил мне такое счастье...
90-е годы прошлого века, когда Сургутское управление буровых работ (УБР) №1 развернуло на Федоровском нефтегазовом месторождении массовое бурение скважин с горизонтальным окончанием ствола, Александр Аркадьевич Шамшурин руководил в этом УБР отделом по заканчиванию скважин. Это поистине мастер своего дела, познавший его до каждой мелочи. Скромный и непреклонно требовательный, никогда не ведающий растерянности, спокойно, четко и безошибочно управляющий коллективной работой, он быстро покорил мое сердце.
А мне следовало тогда испытать очень непростой комплекс оснастки обсадной колонны, закрепляющей ствол скважины, – комплекс, который предназначался для избирательного и регулируемого разобщения продуктивной зоны горизонтальных скважин. Это должно было обеспечить наиболее эффективную эксплуатацию скважины в сложных геолого-технических условиях. Цель-то прекрасная, но технология и крепления, и освоения скважины стала существенно сложнее. Новая головная боль для буровиков, тампонажников, освоенцев, и на каждой стадии работ главная головная боль – лично у Шамшурина, отвечающего за все эти работы.
Всё, что пришлось делать, было беспрецедентно новым. И не всё получалось, как задумывали. Но Шамшурин ни разу не сорвался на упреки в адрес разработчиков, он был предельно собран, его указания были чеканны и правильны...
В те дни Александру Аркадьевичу исполнилось 50 лет. Я подарил ему на добрую память свое стихотворение:
Вас с камских берегов на берега Оби
направила судьба уверенно и мудро,
чтоб здесь найти свой путь,
вершить дела, любить
и юбиляром здесь проснуться летним утром.
Полвека позади –
там всплески торжества,
полвека позади –
там знали тяжесть грусти.
И дарит Вам Сургут все добрые слова,
и ждут глотка вина горизонталок устья...
Нам баламутит жизнь кудесников толпа:
наш шанс на чудеса –
их вожделенный бизнес.
Но есть иных чудес нелегкая тропа –
тропа Шамшурина по вехам строгой жизни.
Спасибо, юбиляр, что Вы на той тропе,
где часто ночь – без сна,
где отдых – без покоя,
где сердце – без замка, без стражи и цепей...
И хочется сверять мне путь свой
с той тропою!
____________
Нет, невозможно в коротком очерке рассказать обо всех замечательных сургутянах, вошедших в мою судьбу. Даже только хождение по кабинетам разных руководителей для оформления планов и актов по опытно-промышленным работам могло бы стать завершенным сюжетом повествования. На первый взгляд, это может показаться пустой, формальной тратой времени. Но было совсем не так. В процессе того хождения возникали содержательные беседы, высказывались комментарии, советы, сомнения, пожелания, надежды...
Хождения по каждому документу (лишь иногда в них вклинивались и некоторые переезды на городских автобусах) могли занять целый рабочий день, а то и больше времени. Я иногда говорил сургутянам с улыбкой:
- Не знаю, насколько я помогу вам в делах, но уж здоровье-то свое укреплю – это точно. Ведь известно, что ходьба – это здоровье.
Но не только ходьба по кабинетам и рабочим комнатам сургутян укрепляла, как я полагал, мое здоровье. Бывали и субботы с воскресеньями, когда накал дел, пусть и не полностью, но стихал. В такие дни любил я в одиночестве побродить по городу или прилегающему лесу. Выйду из гостиницы без всяких четких намерений и прислушиваюсь к своей душе – куда она направит? Направит, например, в лес – и пойду неспешно через городской парк и мимо огромной тарелки-локатора ("Орбиты"), принимающей для сургутян телепрограммы. Затем долго иду в задумчивости по узкой лесной тропинке вдоль высокого берега реки, иногда вплоть до какого-то поселка, откуда почему-то обычно слышится возбужденный лай собак... А вернувшись в свой гостиничный номер, нередко что-то записываю или вычерчиваю – спокойная лесная прогулка дарит новые творческие замыслы.
Но иногда душа направляла вдоль города. И этот вариант тоже приятен: Сургут будет раскрывать новые и новые оттенки своей набирающей силу красоты. Как-то, уже очень давно, забрел я в один из новых жилых районов и вдруг увидел аккуратные газоны зеленой травы вдоль домов. Не было их недавно. Очаровали они меня – стою и любуюсь. А тут подходит ко мне неказистый пожилой мужик. Постоял немного рядом и взволнованно говорит:
- Вот и я считаю – большие молодцы, подумали о людях. Теперь здесь всё по-настоящему, как и на большой земле... Я бы за эти газоны орден дал тому, кто решил их сделать!..
* * *
А еще иногда укреплял я здоровье на сургутских дачах. Друзья не раз приглашали меня в дачный поселок, раскинувшийся вблизи большого озера – искусственного водохранилища возле новой огромной тепловой электростанции. Мне пояснили, что это озеро летом всегда имеет приятную для купания температуру, потому что в него стекает вода, использованная для охлаждения каких-то горячих агрегатов электростанции. Тут, на дачах, мне доводилось и поплавать, и картошку сажать, и баней наслаждаться, и поживиться свежими плодами с парниковых грядок, и вести душевные застольные беседы. Очень благоустроенные участки, симпатичные кирпичные домики – не дворцы, конечно, но очень удобные...
Был такой забавный случай. На прибрежном дачном участке уже выросли зеленый лук и редиска, и с собой у хозяина, естественно, «кое-что» было – а дом еще не построен. К тому же день становился довольно прохладным. И внес хозяин рацпредложение: взять небольшой плотик (он, к счастью, оказался под рукой), разместить на нем всю провизию и сопутствующие напитки, раздеться до трусов и осторожно войти с плотиком в озеро, погрузив себя в воду по горло. Дескать, пусть холодает – нам будет в воде тепло. Так и сделали. Стояли в озере с двух сторон плотика и вели чудесную беседу часа полтора или больше...
Давайте, дорогой читатель, вернемся в городскую среду и, прежде всего, отметим некоторые моменты культурного развития Сургута, к чему я всегда был неравнодушен. Был такой эпизод. Поведаю вам, уважаемый читатель – на всякий случай, с улыбкой – о том, что мне, возможно, довелось непосредственно повлиять на развитие культурной жизни города. Однажды генеральный директор "Сургутнефтегаза" В.Л. Богданов неожиданно спросил меня:
- Какой из московских театров ты любишь больше всего? Я недоуменно взглянул на Владимира Леонидовича и почувствовал, что задан не праздный и не шутливый вопрос.
Ответ у меня был готов. Я дитя Арбата, рос в детстве на спектаклях театра имени Евгения Вахтангова, возвышающегося в средней части этой уютной улицы. Вахтанговский театр остался для меня самым любимым на всю жизнь. Мне очень близка эстетика этого театра – особая яркость и одухотворенность его представлений. Да, они как бы более «театральны», чем во многих других театрах, но этого и хотел великий Вахтангов, а за ним и его последователь Рубен Симонов: посещение театра обязательно – некий праздник, а не обыденность, и то, что, видит зритель, должно быть чуть приподнято над нашим повседневным существованием. Как симфония Моцарта...
Я ответил:
- Всегда любил и люблю больше всех других театр Вахтангова. Заметил, что Владимир Леонидович что-то записал.
...Через какое-то время шел в Москве по Арбату и вдруг ошеломленно остановился. На афише любимого театра, внизу, было крупно написано, что его генеральный спонсор – «Сургутнефтегаз». Конечно, не исключено случайное совпадение, но все же не очень верится, что кто-то в Сургуте без подсказки выбрал из московских театров именно этот. Я ощутил некоторую гордость.
А позже, будучи в очередной сургутской командировке, побывал на прекрасном спектакле «Милый лжец» в исполнении Юлии Борисовой и Василия Ланового. Вахтанговцы стали посещать город своего генерального спонсора. И вообще я с радостью отмечал, что культурная жизнь Сургута расцветает. Слушал органный концерт, выступления солистов Большого театра...
Ярким событием в культурной жизни города стал День работников нефтяной и газовой промышленности, празднуемый в первое воскресенье сентября. Ежегодно я мог наблюдать из окна гостиницы грандиозный вечерний концерт, организуемый на площади прямо перед ней. А кроме концерта, здесь же расцвечивал небо грандиозный фейерверк, какого в других местах я никогда не видел. Обычно на эти яркие часы приглашал к себе каких-то друзей, организовывал в своем номере скромное дружеское застолье – и все вместе ощущали себя в стихии прекрасного праздника нефтяников.
В зимние месяцы на той же площади возводился большой и многокрасочный детский ледовый городок – глаз радовало зрелище бурного веселья сургутских ребятишек.
Став своим человеком в Сургуте, я, естественно, бывал участником юбилейных торжеств некоторых сургутян и непременно старался украсить такое торжество поэтическим приветствием-тостом. А Геннадий Проводников приглашал меня в свой дом и без особых поводов. Никогда не забыть мне многообразие рыбных блюд, которое предлагалось в этом гостеприимном доме. Как-никак дом не только буровика, но и потомственного рыбака!
Гостиница "Нефтяник"... Этот перекресток судеб, это место радостных, подчас нежданных встреч никогда не исчезнет из моих памяти и сердца. Она дарила мне сознание единства и братства нефтяников страны, заряжала новой энергией мои добрые отношения со многими людьми: тюменцами, краснодарцами, пермяками, рязанцами... О моих сургутских днях можно рассказывать бесконечно – это незабываемая часть моей жизни.
Сегодня Сургут для меня уже в прошлом. Вышел на заслуженный отдых. Тружусь по мере сил в журналистике и писательстве. И всё же Сургут всегда в моей памяти, в моем сердце и очень часто в приятных снах.
Однажды подумал: "Если напишу очерк о штрихах моего общения с Сургутом и сургутянами, назову его так: "Ты навсегда со мной, Сургут!" Вот и выполнил это намерение...
Помните, какие есть слова в одной из задушевных песен времен молодости моего поколения: "...снятся людям иногда их родные города: кому Москва, кому Париж"? Я почти всю жизнь был москвичом, столица России действительно – мой родной и любимый город. Но вот что интересно: в Нью-Йорке, где я живу по семейным обстоятельствам на старости лет, в моих снах обычно не Москва, а бескрайние просторы Сибири – "благословенный русский край". Да, так уж сложилась моя судьба, что довелось в реальной жизни – и в школьной юности, и в десятках лет работы – ощутить ширь, красоту и волшебный магнетизм этой бескрайней земли, от Уральских гор до чистейшего в мире “славного моря” по имени Байкал.
Там я нашел друзей на весь свой век, там возникали самые принципиальные, сложные и незабываемые моменты моего самоутверждения в делах, там я научился видеть глубинную красоту жизни через все ее сложности, противоречия, несправедливости...
Я, конечно, понимаю, что у многих моих читателей – иные сны, и если уж снятся им города, то преимущественно не сибирские. Но верится мне, что мои лирические заметки оставят какой-то светлый след в их сердцах, потому что по большому счету это заметки о силе и неистребимости добра в нашем, человеческом общежитии, а мотивы добра не могут не быть близки каждому хорошему человеку...
Наша семья – отец, мать, мы с сестрой и бабушка – оказалась осенью 1951 года в городе Ангарске Иркутской области из-за несправедливости в судьбе отца, связанной с "еврейским вопросом". Учился я тогда в восьмом классе.
Отец поехал из Москвы в Восточную Сибирь восстанавливать новыми делами доброе имя, после того как был снят с должности директора небольшого завода экспериментальных машин по подлому навету некоторых "доброжелателей". И восстановил он там имя свое трудной и вдохновенной работой на ремонтно-механическом заводе. И нашел там лучших – на всю оставшуюся жизнь – друзей…
Вскоре, осенью 1951 года, к нему приехала и семья. Так из мужской московской школы я попал в смешанную школу совсем юного города – спутника одновременно сооружаемого рядом с ним химического комбината.
Город тогда строили заключенные, поэтому мы постоянно видели огороженные колючей проволокой "зоны", за которыми днем кипела работа. В одной из этих "зон" можно было наблюдать весьма необычную картину. Строители трудились под живую музыку: на специальном помосте маленький духовой оркестр, казалось, непрерывно исполнял популярные мелодии. Кто-то нам объяснил эту ситуацию. Музыка "строить и жить помогает", значит, способствует производительности труда, а за ускорение стройки мужикам сокращают "срока". Поэтому они выделили из своей среды нескольких музыкантов – и дело в целом пошло быстрее...
"ЭФФЕКТ АНГАРСКА"
У нас был замечательный класс. Его гармоничное разнообразие не нарушалось и последующим – по мере роста Ангарска – появлением новых учеников. Сегодня мне кажется, что они, попадая в наше "магнитное поле", просто становились подвластны ему. И это никому не было в тягость, потому что может ли быть кому-то в тягость светлая дружба, доброта и чуткость юных одноклассников?
Нет, мы не являли собой рафинированную, плакатно-идеальную группу молодежи. Были очень разными. Да и прошли до попадания в наш класс очень непохожие начальные этапы жизненных путей.
Да, мы были очень разными. А почему же стали так дружны? Думаю, потому, что имел место некий особый эффект, который мне хочется назвать "эффектом Ангарска".
Ведь каждый из нас, оказавшись в этом городе, оставил где-то друзей и привычную жизнь. И каждый чувствовал, что для далеких теперь друзей не представляет серьезного интереса та новизна, что появилась здесь в нашей судьбе. Более того, новая обстановка, в которой мы оказались, мало им понятна, а скорее, просто чужда. У них продолжалась иная, хорошо знакомая, увлекающая их жизнь...
Ну, а нам на новом месте просто невозможно было оставаться наедине с собой: своими воспоминаниями, грустью, тайным другом-дневником, попытками переписки с прежними одноклассниками. Юность звала нас к активной и интересной жизни именно здесь. Каждый из нас хотел новой дружбы, новой радости человеческого общения. И мы с готовностью шли к сближению и единению с новыми одноклассниками, мы все вместе, можно сказать, собственными руками (а точнее, наверное, сердцами) лепили свое духовное благополучие. Мы хотели новой дружбы и сумели вылепить ее, взяв на вооружение чуткость друг к другу и – интуитивно – ту самую благотворную толерантность, о которой тогда еще даже не слышали и которая по-русски звучит, к сожалению, менее возвышенно – просто терпимость...
Вот так мне представляется бесценный эффект Ангарска в наших судьбах.
ШТРИХИ НАШЕЙ ШКОЛЬНОЙ ЮНОСТИ
Нам в Ангарске стало весело и вообще хорошо (об учебе писать не буду – дело известное). Зимой – лыжи. Особенно прекрасно было кататься с гор, стремительно съезжая в пойму нашей реки Китой, притока знаменитой Ангары... Летом – волейбол... Круглый год ходили друг к другу в гости: беседовали, пили чай, танцевали... Помню, очень любили слушать по радио вместе передачи "Театр у микрофона". Это были удивительно притягательные трансляции спектаклей ведущих театров. Слушали тихо, завороженные, и казалось, что видим все происходящее на сцене. Теперь таких передач, по-моему, нет. Мир ушел куда-то вперед. Ну и пусть...
А еще – незабываемые пикники на старице реки Китой – тихом водоеме, заполненном, вроде бы, совсем неподвижной водой. Мы устраивали пикники на первомайский праздник. Солнце уже дарило тепло, земля покрыта совсем молодой травой, комаров нет – рай! Было у нас и немного вина – не дети ведь какие-нибудь! Кстати, никто из нас не стал пьяницей. Полагаю, старшеклассников вообще не следует "пасти", как и нельзя баловать материальной вседозволенностью. Они, несомненно, размышляют по-крупному, масштабно, и на них неизмеримо сильнее каких-то специальных актов воздействия влияет ощущение правильной, достойной жизни родителей и других людей, близких их семье...
Но вернусь к пикникам. Большое впечатление производило на меня геройство наших одноклассников-коренных сибиряков. Они, пробежав по еще сохранившейся прибрежной кромке льда, бросались в жутко холодную воду старицы и с удовольствием в ней плескались. Я ни разу не решился повторить их подвиг. Намного позже узнал о клубах так называемых моржей в Москве, но по-прежнему остался в стороне от азарта таких людей. В общем, – слабак, что тут еще скажешь?..
* * *
Бывали мы в театрах и по-настоящему. С этой целью нас иногда возили в сам город Иркутск, областной центр.
Там можно было полюбоваться с высокого берега стремительной красавицей Ангарой, которая, по преданию, когда-то сбежала от своего отца, старика Байкала, к могучему юноше Енисею. Строгий отец бросил в то место, откуда она начала свой бег, огромный камень, пытаясь закрыть ей дорогу. Но это оказалось бесполезным. Она добежала до возлюбленного, судьбы их соединились – и ничто не может разорвать эти узы. До сих пор она дарит Енисею свою неувядающую красоту, чарующую чистоту, свой веселый бурный темперамент. Любовь непобедима! А верхушку Шаманского камня, бессмысленно лежащего в истоке Ангары, теперь показывают туристам.
О старинном Иркутске можно писать много, но я ведь заговорил о театрах, так что больше не буду отвлекаться. Там мы посещали два замечательных театра: областной драматический и музыкальной комедии, а по существу оперетты. До сих пор с некоторым удивлением думаю о подвижничестве провинциальных актеров, этих небогатых людей, вечно обремененных бытовыми проблемами, но неизменно влюбленных в искусство и годами радующих людей своим вдохновенным творчеством.
Я заядлый театрал и категорически заявляю: иркутские театры начала пятидесятых годов были замечательные. Особенно яркими запомнились спектакли театра музыкальной комедии с участием пожилого актера Муринского, подобного великому комику Ярону в Московском театре оперетты, и молодого, тоже комического актера Каширского. Когда эти талантливые и подкупающе симпатичные исполнители появлялись на сцене, зал дружно аплодировал, нарушая динамику спектакля. Кстати, позже Каширский был приглашен в московскую оперетту – совершенно заслуженно, хотя жаль, что Иркутск лишился этой истинной звезды театра.
Мой одноклассник и один из ближайших друзей Саша Корбух, иркутянин, семья которого по какой-то причине перебралась в Ангарск, мечтал стать актером Иркутского драмтеатра и, по-моему, был бы хорош на сцене. Но, увы, стал строителем, и к тому же долго был на ответственной комсомольской работе, с которой затем, насколько знаю, не без удовольствия распрощался в пользу строительного производства.
Актером из нашего класса никто не стал. Но хорошими людьми, хочется думать, стали все. Когда мы были десятиклассниками, наша Генриетта, которую мы обычно звали просто Гетой, написала мне, пробующему себя в поэзии: "Ты станешь поэтом, а я человеком. Чем роль моя хуже поэта?"
Как она была права, самая мудрая, девочка нашего класса, которая за жизнь написала стихов намного больше, чем удалось создать мне, однако, как, впрочем, и я, не ушла в поэзию как в профессию. Сегодня ее уже нет, все свои сочинения она успела передать мне, и я опубликовал в Интернете лучшее из написанного ею...
* * *
Байкал! Это такое чудо, что даже страшно прикасаться к теме наших походов на это "славное море". Они начались в школе и продолжились в студенческие годы, когда мы приезжали к родителям на летние каникулы. В школе с нами учился Ося Гуфельд, имевший спортивный разряд по туризму и еще квалификацию инструктора по этому виду спорта. Так что в походах мы чувствовали себя достаточно уверенно.
До поселка Лиственничный, вблизи истока Ангары, нашу группу довозил из Ангарска автобус или грузовик (это являлось актом благотворительности со стороны начальствующего папы кого-то из нас). А затем мы предпочитали уходить на несколько километров к северу вдоль прибрежных гор, находили плоскую лесистую площадку, с которой было удобно спускаться к озеру, и на ней обосновывались в палатках.
Ну, а затем – костер, веселые общие трапезы, песни под яркими звездами и, конечно, недолгие, однодневные прогулки по узким тропинкам над кручами, отделяющими нас от байкальской воды. Ося Гуфельд заставлял нас перед такой прогулкой связываться единой прочной веревкой. Это, конечно, добавляло нам уверенности. И все же подчас поглядишь назад, на тропинку, которую мы только что одолели, – и сердце замирает от ужаса, услужливо подпитываемого безудержной игрой воображения...
Все это незабываемо, особенно наш ликующий ночной костер. Именно о нем я написал, быть может, лучшее свое стихотворение, во всяком случае, оно всегда тепло воспринимается людьми – уже около семидесяти лет. Оканчивается так:
Ночь ни петь, ни думать не мешала.
Лишь Байкал вздыхал под тихий хор,
И луна, разлившись по Байкалу,
К нам ручьем спешила на костер...
Проблем с питьевой водой возле Байкала нет: зачерпнул с берега и пей. Вкусней воды не бывает. А другой бесценный дар Байкала – омуль. Мы запасались им в Лиственничном, у рыбаков. Тем, кто никогда не видел и не пробовал этой рыбы, даже не знаю, как рассказать о таком чуде. Ну, уж селедку-то знают все. Представьте себе, что перед вами изысканно мясистая, упругая и ароматная селедка. Так вот, удвойте или даже утройте все эти качества – и получится омуль. Да и то приблизительно, потому что аромат омуля неповторим.
Когда через много лет Саша Корбух приезжал в московскую командировку, мы в его номере ведомственной гостиницы ели непременно привозимого им омуля, естественно, держа куски рыбы в руках и запивая этот деликатес водочкой. Перед уходом домой я старался отмыть руки, но аромат омуля устранить с них не удавалось, и пассажиры в метро с интересом принюхивались ко мне...
О походах на Байкал остались только теплые воспоминания. Ничего плохого вспомнить не могу. Пожалуй, можно рассказать лишь один эпизод школьных времен, который, конечно, светлым не назовешь, но и как страшный он не вспоминается, скорее как забавный, хотя за ним – ужас сталинских лагерей.
Ребята каждую ночь по очереди, по два человека, дежурили возле палаток на всякий случай. Опасались визита медведя или беглого заключенного. При дежурных были топоры, хотя это средство защиты в наших неопытных руках вряд ли являлось надежным. Скорее, в случае опасности надо было всех разбудить и выступить по мере возможности единой силой.
Однажды дежурили мы, насколько помню, с Сашей Корбухом. Ночь прошла спокойно, а на рассвете заметили, что по горной тропинке, протянувшейся над глубоким скалистым обрывом вдоль берега Байкала, к нам издалека движется какое-то существо. Вскоре стало ясно, что это не медведь.
Через некоторое время уже не было сомнений, что к нам направляется какой-то человек весьма странного вида. Решили, что если это беглый заключенный, то наши топоры вызовут у него несомненный интерес, поэтому их лучше спрятать в ближайших кустах, а друзей пока не будить – сначала посмотрим, что будет происходить.
Наконец к нам безбоязненно приблизился давно небритый мужчина в шапке, сделанной из газеты, в застегнутом женском плаще, видавших виды брюках и женских туфлях с отломанными каблуками. Несомненно, беглый.
- Курево есть? – спросил он.
У меня оказалась пачка "Беломора" (баловался немного) и спички. Я протянул ему эти свои богатства. Он внимательно посмотрел вокруг, несколько секунд задумчиво помолчал и произнес:
- Ну, ладно, мужики. Беру себе. Только – тихо будьте...
И удалился. Куда он направился, где найдет приют, кого еще разденет, а то и убьет на своем пути?.. Это нам было неведомо. Но поняли мы одно: решил он не трогать подростков, почти детей. И на том спасибо.
* * *
Есть, что еще вспомнить и про Ангару. Было лето 1953 года. Недавно умер Сталин, и личность его почиталась пока, как и в прежние времена. Мы окончили девятый класс, и школа организовала для нас поездку по Ангаре в место одной из ссылок Сталина – поселок Новую Уду. Чтобы уважаемый читатель мог себе лучше представить бурный нрав этой неугомонной реки, отмечу, что от Иркутска до Усть-Уды, ближайшего населенного пункта к нашему месту назначения, пароход плыл двое суток. Туда мы плыли по течению реки. А вот обратно – против течения – двигались аж трое суток!
Усть-Уда встретила нас тучей мошки (с ударением на "и"). Это мельчайшие и противнейшие насекомые, которые могут вас замучить гораздо успешнее комаров. Они лезут в рот, нос, уши, любые щели, по которым могут добраться к вашему телу через одежду, естественно, завладевают любыми открытыми частями вашей кожи – и буквально жрут вас. Они не жалят, а откусывают крошечные кусочки тела – это и есть их лакомство. Пришлось накинуть на голову куски марли так, чтобы она спускалась на грудь, спину и плечи. Стало полегче.
…Мы, конечно, с волнением слушали экскурсовода, поднялись на небольшую гору Киткай, где любил уединяться будущий вождь, и постояли возле беседки, построенной в память о нём...
Было ли это беспринципностью и наивностью? Так считать несправедливо. Подавляющее большинство из нас не имело информации, которая позволяла бы думать наперекор тому, что нам внушали государство, партия, комсомол.
Мы просто старались честно учиться и намеревались честно служить стране, веря, что этим сможем приблизить светлое будущее на нашей одной шестой части суши земного шара…
И, кстати, смогли сделать совсем немало хороших дел. Думаю, новые поколения должны достойно оценить сотворенное нами.
* * *
Я уже упомянул, что была у меня в Ангарске одноклассница с довольно редким, как бы сошедшим со страниц какого-то увлекательного зарубежного романа именем – Генриетта (в обиходе, напомню, Гета). Скромность ее была феноменальной. Рядом с ней мы, бойкие старшеклассники, всегда чувствовали себя яркими, незаурядными личностями, умеющими и красиво говорить, и интересно шутить. Она оставалась тихим, доброжелательно-задумчивым зрителем и слушателем наших творческих проявлений. Правда, школьные сочинения по литературе ей удавались лучше, чем другим, но кого из нас этот факт мог тогда серьезно заинтересовать!.. А затем я переписывался с ней десятки лет – и более талантливых, подчас потрясающих писем не получал ни от кого.
Наша умница Гета Терещенко распространила среди одноклассников вопросник – хотела поточнее узнать наше понимание различных аспектов жизни. Отвечая на вопросы Геты, пришлось не раз задуматься – уже этим её вопросник весьма ценен.
Вот выписка из моих суждений.
"Высшим счастьем в жизни считаю возможность произнести перед смертью: "Жизнь моя прожита честно".
Больше всего хочу воспитать в себе волю и принципиальность.
Корни всех человеческих мерзостей – эгоизм и самомнение.
Поверить человеку – значит, принять его мысль, его позицию. А это не регламентируется жестко тем обстоятельством, кто он.
Для кого дружба – конфетка для удовольствия, тот пустой человек; я преклоняюсь перед теми, для кого дружба – воздух".
НИЗКИЙ ПОКЛОН ВАМ, ДОРОГИЕ УЧИТЕЛЯ
Школьные годы в Ангарске стали для меня, я бы сказал, и большой школой жизни в целом, за что я глубоко признателен нашим замечательным учителям.
Нет, я не стану бегло перечислять достоинства всех наших учителей – вряд ли это увлекло бы моих читателей: ведь у каждого остались подобные добрые воспоминания о его преподавателях.
Но хочется непременно рассказать подробнее о двух учителях, присутствием которых в моей жизни украшены – так уж случилось – и десятки моих лет за пределами школьной юности.
Это наша классная руководительница Надежда Ивановна Окулова, столь же естественная во всем, сколь и мудрая, а еще мужественная женщина, которая решительно вызвалась учить нас математике в десятом классе после нашего коллективного отказа продолжать учебу у чрезвычайно слабого педагога. И её решение стало для нас уроком высокой нравственности. Она отдавала нам всю свою душу, весь свой талант.
И еще это наша замечательная совсем молодая учительница английского языка Людмила Александровна Мудель. Никогда из памяти моей не уходил образ этой очаровательной учительницы. Как она старалась привить нам интерес к овладению этим популярнейшим языком в мире, увлекая нас своим вдохновением, своими методическими поисками!
* * *
Надежда Ивановна Окулова была нашей учительницей по математике и одновременно классным руководителем только один год – в десятом классе. И то, что она решилась на такое, было, как я уже отметил, мужественным поступком, а для нас – началом ее большого урока жизненного поведения.
Правда, для каждого из ее тогдашних десятиклассников, тот урок имел разную продолжительность. Для одних он закончился с окончанием школы, для других продолжался годами. Для меня растянулся на тридцать лет. Она была моим верным старшим другом, и переписка с ней стала важной, ничем не заменимой, волнующей частью моей судьбы. Последнее письмо от нее, уже очень больной, я получил за три месяца до ее кончины.
Кто-то из моих одноклассников, как и она, навсегда остался жить в нашем замечательном таежном Ангарске, по соседству с нашей Надеждой Ивановной. А значит, просто продолжал встречать ее на улице, в кинотеатре, на концерте... или наведывался к ней домой. Другие, как и я, вели с ней переписку, живя в других городах, и кого-то из них, как и меня, она иногда навещала за тысячи километров от Ангарска.
Завершая девятый класс, мы понимали, что, если нам продолжит преподавать наша бездарная математичка, шансы на поступление в технические институты (куда почти все мы и стремились) станут ничтожными. Она не знала математики даже на уровне школьной программы. Путалась у доски, пытаясь объяснить учебный материал, и тогда лучшие ученики класса выручали ее своими подсказками. Перейдя в десятый класс, мы устроили коллективный бунт против той горе-учительницы, требуя у директора школы ее замены. Я был одним из организаторов этого бунта.
Пикантность ситуации заключалась в том, что учительница была... женой директора школы. После нашего мятежа родители некоторых моих одноклассников на всякий случай срочно перевели их в другую школу.
Не знаю, чем закончилась бы созданная нами ситуация, не появись вдруг приехавшая из Иркутска Надежда Ивановна. Она заявила, что готова взять на себя руководство нашим классом и преподавание в нем математики. Да, это было не просто благородным, но и поистине мужественным поступком. Он, естественно, позже откликался ей неприятностями. Но уж такова была Надежда Ивановна: если требовался благородный по большому счету поступок, она шла на него безоглядно. Вот таким стало начало ее многогранного и важного для нас, а для некоторых и многолетнего, урока жизни.
А когда началась учеба в десятом классе, Надежда Ивановна поставила перед нами поистине суровую задачу: за один год, наряду с освоением текущей программы, вновь проработать – ускоренно, но во всей глубине – материал восьмого и девятого классов. Соответствующими были и домашние задания.
...Когда я поступал в Московский нефтяной институт, мне на экзамене по математике учинили специальную проверку: не подставное ли я лицо. Уж очень хорошо знал я предмет...
Но не только наше знание математики ее заботило. Еще и наше умение гармонично общаться, постоять за себя, сочетать великодушие с принципиальностью, найти правильный ход в непредвиденных обстоятельствах... Она была с нами на школьных вечерах, на городских конкурсах самодеятельности, на праздновании наших дней рождения, в туристических поездках. И было с ней интересно, светло, надежно...
Однажды она предложила нам на уроке контрольную работу, состоящую из нескольких алгебраических задач. Одна из них, вторая, не решалась, но мы, конечно, об этом не знали. Так контрольная по алгебре превратилась скорее в тест по психологии поведения в сложной ситуации. Немало оказалось среди нас тех, кто за весь урок так и не продвинулся дальше второй задачи, безуспешно пытаясь одолеть ее. Но были и такие, которые, осознав, что не могут с ней справиться, двинулись дальше и успели решить все остальные. Вот таких-то и похвалила перед всем классом Надежда Ивановна как людей, умеющих избрать оптимальную тактику решения многоплановой проблемы при встрече с отдельной непреодолимой трудностью.
По окончании школы я получил от нее в Москве не менее 30 писем. Они и были для меня продолжением ее долгого-долгого урока жизни.
Наша любимая учительница давно ушла из жизни. Но не уйдет из моей памяти, моего сердца ее долгий, 30-летний урок жизненного поведения. Живу на девятом десятке лет. Еще перезваниваюсь и переписываюсь с некоторыми школьными друзьями. Верится, мы не изменили урокам Надежды Ивановны.
А эта переписка ворвалась в мою судьбу внезапно, в конце 2013 года.
Людмила Александровна Мудель, живущая ныне далеко от Ангарска, вполне могла получить от кого-то из ангарчан мои сегодняшние координаты. И вполне естественно, что она проявила желание возобновить контакты со мной, хотя они отсутствовали 60 лет – в течение всей моей жизни после окончания любимой школы.
Так началась наша душевная, доверительная переписка – и для меня открылись судьба и мироощущение этого интересного, талантливого человека, которого я никогда не забывал во всех сложностях и хитросплетениях своей собственной судьбы. Она была совсем молодой учительницей в наших девятом и десятом классах, всего на семь лет старше меня.
В те мои далекие школьные годы она была красивой и стройной девушкой. Мы, ребята-старшеклассники не только уважали её за уже явно наметившуюся учительскую хватку, но и любовались ею как эталоном женственности…
Все 60 лет нашей разлуки из памяти моей не уходил образ этой очаровательной молодой учительницы. Как она старалась привить нам интерес к овладению популярнейшим языком в мире, увлекая нас своим вдохновением, своим педагогическим творчеством! Тут могу заметить, что, хотя, по-моему, не имею особых способностей к изучению иностранных языков, но при поступлении в Московский нефтяной институт уверенно сдал экзамен по английскому на «отлично».
Моя переписка с Людмилой Александровной, начавшаяся в 2013 году, оказалась очень эмоциональной и ярко отразила молодость души, неугомонность в добрых делах и неугасимую жажду творческой деятельности этого незаурядного человека, прошедшего весьма непростой, с драматическими страницами, жизненный путь и не желающего сдаваться возрасту, при этом восторженно воспринимающего творческий настрой людей старшего поколения.
Вот что я высказал своей учительнице в одном из писем:
"Милая Людмила Александровна!
Прежде всего хочу сказать, что я восхищен Вашим сегодняшним жизненным настроем на непростые благородные дела, Вашим творческим вдохновением, Вашими реальными достижениями последнего времени! Это так вдохновляет меня, Вы даже не представляете! Ваше письмо стало прекрасной песней, которая "строить и жить помогает"! Спасибо!!!
Честное слово, восхищен тем, как огромна и благородна Ваша работа по переводу на английский язык многих десятков гагаузских сказок! И редакторская работа! Я знаю, что редакторский труд подчас просто адский – более 15 последних лет он является моим регулярным делом.
А какую прелестную "малютку" Вы издали! Так Вы назвали свою замечательную брошюру "Совершенствуй свой английский язык. Пословицы и поговорки, идиомы и лексические комплексы". Она станет моим настольным пособием – буду всех удивлять эрудицией. А ведь изданная брошюра – лишь начало большой работы, которая продолжается. Прекрасно!
Но ведь и это не всё: есть ещё работа с димитровградским историком и писателем Николаем Николаевичем Семиным. Это потрясающе!
Явно отстаю от Вас по производительности труда. А ещё Вы упоминаете Ваши 88 лет! Забудьте о них и – так держать. Это – жизнь!
Берегите себя, пожалуйста, милая моя Людмила Александровна!
Я счастлив, что Вы не обошли моей судьбы".
"МЫ ЮНОСТЬЮ ВСЕ ПОБРАТИМЫ
И В ЖИЗНИ ВСЕГДА АНГАРЧАНЕ"
Теперь я покажу отдельные штрихи моих воспоминаний о взрослой жизни некоторых своих одноклассников, той жизни, которая началась, когда школьная юность была уже в прошлом, но навсегда осталась в наших сердцах – и мы неизменно являлись узнаваемыми и близкими людьми друг для друга.
* * *
Мой школьный друг Володя Стручков окончил вместе со мной Московский нефтяной институт имени академика И.М. Губкина. Это было в 1959 году.
Работать Володя поехал на север Красноярского края, в геологическую экспедицию. Поселился в поселке Малая Хета, который редко кому известен. Здесь и женился на сибирячке Галочке. Она родила ему двух сыновей – северян.
А в семидесятые годы, награжденный орденом за открытие нового газового месторождения, он с семьей переселился в Подмосковье, чтобы потом месяцами вновь жить в снегах Крайнего Севера, теперь уже в долгих командировках. Там необходимо было бурить специальные скважины очень большого диаметра. Когда мы поминали Володю в 1991 году, люди, знавшие его по этой работе, благодарно рассказывали о том, что дело их было очень трудным, а Володя чутко чувствовал настроение каждого и умел каждого вовремя подбодрить…
И, думаю, никто из них в те времена не подозревал, что здоровье Володи уже подорвано трудами и волнениями, что его нередко мучают головные боли, а кровяное давление регулярно прыгает вверх. Все это знала его Галочка и понимала, что ему необходимо менять работу. На душе ее стало легче, когда Володю пригласили на одну из командных ролей в крупную управленческую организацию.
Он получил впечатляющий кабинет в одном из зданий центра Москвы и отдел, отвечающий за техническое обеспечение добычи целебных минеральных вод и их транспортировки по трубопроводам к местам потребления. Володя увлеченно работал несколько лет, только иногда его забирали в больницу, чтобы улучшить состояние здоровья. Я любил при случае заглянуть в его кабинет, из огромного окна полюбоваться Москвой и несколько минут поболтать с моим старинным другом.
Но последний раз я примчался туда в огромном волнении. Галочка позвонила мне и в ужасе сказала, что Володя увольняется и уезжает работать буровым мастером геологической экспедиции куда-то в глубинку Красноярского края, на реку Подкаменная Тунгуcка, впадающую в Енисей. Ему уже шел шестой десяток. А он вновь, как в молодости, собирается окунуться в стихию бесконечной изнурительной борьбы с капризами земных недр, стихию бессонных ночей, дискомфортного быта, противостояния морозам и комарам, непрерывных, вязких хозяйственных хлопот. Все это уже подарило ему проблему здоровья. Куда же дальше?..
Он слушал мои доводы с доброй и чуть грустной улыбкой. И вскоре мягко попросил меня не тратить время на уговоры – своего решения он не изменит. Раза два начинал звонить прямой телефон, соединяющий его с шефом, но трубку Володя не брал. "Видишь ли, - начал он свой недолгий монолог, - все, что нужно, я ему уже сказал. Дальнейшее общение с ним не имеет смысла. Ты знаешь не хуже меня, что в стране разрастается эпидемия коррупции и ее любимого отпрыска – криминальной коммерции. Мой шеф стал выкручивать мне руки: гляди, дескать, сквозь пальцы на некоторые хитрые нарушения экологических требований при оборудовании одного из курортов. Эти нарушения – не по халатности (то было бы полбеды). Эти нарушения – коммерция. Что похуже – для страны, а что получше – для своего кармана. А я отказался быть участником преступления перед людьми. Шеф уже заявил мне, что мои "капризы" – это мой быстрый путь на улицу. Бодаться неохота: не он, так другой сворует – по всей стране расцветают игры без правил. Вот – и весь вопрос…" И добавил: "Так жить не буду. Немного поработаю в экспедиции, освежу душу, а затем приду в ваш институт. Готовь место в лаборатории года через три".
Мы тогда подходили к порогу девяностых... Через полтора года он умер от инсульта. Я прилетел из очередной сибирской командировки, а тут – звонок Галочки: "Юра, у нас – беда …" Володя был в отпуске, отдыхал дома. В ту ночь у него очень болела голова. Решил принять душ. Ему бы постоять под горячей струей, а он опрометчиво сделал ее холодной. Сразу стало плохо. "Убил себя Вовка, – горько воскликнула моя жена, узнав про этот душ. – Видимо, слишком сжались сосуды…"
Прощаясь с Володей, я читал людям свои печальные, посвященные ему стихи:
…Нас всех святая память вскачь
мчит из былого, так красива!
Но суждено ей, плачь – не плачь,
застыть сегодня у обрыва.
А от него – лишь путь назад,
по прожитым тобой страницам.
И с них для нас
твоим глазам
через года всегда светиться…
* * *
Моя талантливая одноклассница Генриетта Терещенко (позже Басацкая), ушла из жизни в 60 с небольшим лет, когда заканчивался прошлый век, ушла, увы, по собственной воле, завершив многие годы женского одиночества (рассталась с мужем еще в молодости – брак оказался неудачным) и напрасных надежд на счастливую судьбу сына. Ей, кристально честной, ранимой и вдохновенной, хватило сил на многие жизненные испытания, но силы её были не беспредельны…. А у меня остались рукописи её поэтических сочинений. Только у меня.
В эту тетрадь была вложена коротенькая записка. В ней, в частности, написано: "Юра! Вот возьми, почитай мои стихи. Об их ценности могу судить так же плохо, как о ценности собственной души. Большинство из них не могло быть не написано, многое не обработано, есть просто незаконченные. Так теперь и останутся, в таком виде..."
Она не готовила свои стихи к публикации. И пусть «многое не обработано», но в них есть главное – проявляется талант автора! И я на склоне лет позволил себе – конечно, с предельной бережностью и тактичностью – прикоснуться к её стихам не просто как редактор, но где-то практически как соавтор. Не хотелось, чтобы в них остались какие-то явные художественные просчеты, следы житейской спешки, незавершенности. Прости меня, милая Гета, если что-то не получилось, как надо.
Теперь эти стихи живут в Интернете, а именно в журнале "Самиздат" и на моем сайте www.yuriytsyrin.com. Я счастлив, что смог передать людям стихи Геты, где ярко отразились беспокойный труд и метания её души, и что читатели регулярно обращаются к её творчеству…
А еще я получил от Геты много прекрасных писем, отразивших её несомненный литературный талант.
Хочется мне показать уважаемым читателям несколько фрагментов писем моей дорогой одноклассницы, относящихся к 80-м – 90-м годам – последнему периоду её непростой, трагически оборвавшейся жизни.
"О Юра!
Я стесняюсь читать твои трогательные высказывания обо мне, боюсь таких громких слов (не оказались бы они преувеличением!), хотя, конечно, расцветаю, прочитав их. В твоей искренности хочется не сомневаться: с какой стати тебе бы понадобилось мне льстить?
А насчет твоих огорчений по поводу своей чрезмерной рациональности, запрограммированности и пр. – мне как-то не по себе от подобных признаний. Почему же тебе тогда не чужд и даже близок (по крайней мере, понятен) “строй моих мыслей и чувств”? Будь ты застандартизован, ты бы только, думаю, презрительно или насмешливо оттопыривал губы, получая мои письма...
Поздравляю тебя с праздником Победы! Мы были детьми тогда, но я хорошо помню ликование того дня. Этот праздник – наш, он в нашей крови, мы были современниками его рождения..."
"Дорогой Юра! Поздравляю тебя с наступающим Новым Годом!
С неизменной благодарностью думаю о твоем добром отношении ко мне. Считаю это чудом, потому что для меня человечность в людях всегда – чудо.
...Сына моего Витьку два месяца назад забрали служить. Находится в Хабаровске, в учебке, в артиллерии. Через четыре месяца станет сержантом. Пишет часто, скучает, в чем-то одумывается. Служит исправно, старательно. Трудно там, не без этого, но нашел уже товарищей. Меня успокаивает, чтоб не беспокоилась сильно....
Счастья тебе, Юра!"
"Вчера мне грохнуло 50. На работе меня чествовали так тепло и торжественно, что я боялась упасть в обморок от столь непривычных, приятных стрессовых нагрузок. Цветы, адрес, грамота, стихи, теплые обращения, подарки... Правда хорошо, Юра? А еще сын накануне прислал открытку с поздравлением и сообщением, что сдал экзамены на 5 и ему присвоили звание сержанта.
Кстати, во врученном мне адресе есть такие волнующие слова: "Сегодня, в этот памятный для Вас день, мы с удовлетворением отмечаем, что, благодаря большому трудолюбию и высокому чувству ответственности, Вы за сравнительно короткий срок работы в отделе АСУ сумели почувствовать и освоить специфику конструкторско-технологической подготовки производства аппаратов для автоматизированной обработки данных и успешно трудитесь, выполняя ответственные задания. Обладая высокой работоспособностью, Вы постоянно совершенствуете и углубляете свои знания..."
Чувствовать, осознавать всеобщее уважение – ощущение для меня чуть ли не новое, немало я испытала черных обид и гнусностей. И вот – свежая струя в моем мироощущении. Приятно. Хорошо. Да и правда: я люблю и умею работать".
"Здравствуй, Юра!
Спасибо тебе за теплые слова привета и поздравления. Да, мне приятно получить от тебя весточку. Хоть и... Собственно, что "хоть и..."? Много воды утекло, все течет, изменяется... Смогу ли писать тебе, как прежде: быть такой же открытой, искренней? И нужно ли? А если нужно, то зачем? Ведь уже без надежды встретиться проживаем – каждый в отдельности – свои жизни... А вот, поди ж ты, греет весть, привет, доброе слово. А вопрос "зачем?" остается философским, безответным...
Все меньше становится круг тех, с кем хочется пообщаться. Ощущение это у меня в последнее время почти трагическое. Неужели оно будет все углубляться и усугубляться? Увы, наверное.
Теряю родных людей: двоюродную сестру сбила машина, любимого племянника (46 лет) избили на улице, стал болеть, болеть... Вянет переписка со старыми друзьями, рассеянными по белу свету... Быть может, проблем у них невпроворот, а о плохом писать не хочется. Или что-то другое... Даже стихи посылаю – молчат. Так-то!..
Прочее у меня в жизни сейчас тоже плохо, это связано с сыном...
Ощущаю затяжную депрессию. Одиночество и несчастья... Что будет, не знаю...
Спешу отправить письмо. Пенсию задержали на две недели – не на что было купить конверт с маркой..."
"Здравствуй, Юра! Вчера моя внучка Вероника первый раз сказала "Здравствуйте!" и так гордилась этим, так повторяла это слово на все лады! Ей 2 года и 7 месяцев, но говорить только что начала, хотя давно уже все понимает, все слышит, все просьбы выполняет правильно. Есть причина: мать с ней не разговаривала, жили они отдельно от меня, теперь вот сын и внучка – со мной. Теперь отдалилось от них пьянство отца невестки и ее брата, многолетнее, беспробудное...
Там стал спиваться и мой сын Витя. Это было страшное горе для меня – и стыдное горе.
Вот сейчас, когда я пишу, трезвый сын походя обозвал меня дурой. Трезвый! А что бывает, когда он пьян! Ты можешь представить? Нет...
Вот такие дела, Юра. До свидания? Прощай? В любом случае обязательно будь здоров!
Обнимаю. Гета. 11 октября 1996 года".
Это было ее самое последнее письмо. Я помню, что поспешил что-то ответить, подбодрить Гету. Удалось ли мне это? Тяжело думать о том, что не сумел я спасти человека. А это было важнее всего остального...
Гета больше не писала мне, а через несколько месяцев я узнал, что она покончила с собой. Не хватило ей сил нести в российскую жизнь конца двадцатого века нравственную эстафету, завещанную нам лучшими людьми прошлых эпох…
В одном из давних писем ко мне она выразила мысль, ставшую для меня путеводной звездой: “Есть немало поэтов в душе, которые одним своим участием в повседневной жизни других людей (не говоря о делах всей их жизни) приносят людям много больше радости и душевного удовлетворения, чем толстые книжки стихов, созданных усилиями поэтов, преуспевающих на этом поприще”. Это слова о громадном потенциале личности, о значимости для нас доброго, неравнодушного, чуткого человека, входящего в жизнь других людей не в коленкоровом переплете, а во плоти и крови, с живыми нервами, волей, помыслами, реакциями…
Моей прекрасной одноклассницы Геты уже нет.
В жизни есть мы...
* * *
Есть в моей жизни одноклассница Таня, Танюша – уралочка, затем сибирячка и уже многие годы москвичка. В нашем классе она стала буквально центром притяжения – бывает такой чудный человеческий талант. Думаю, каждый из ее одноклассников ощущал, пусть и глубоко затаенную, влюбленность в эту замечательную девчонку, вокруг которой жизнь становилась более дружелюбной, светлой и вдохновенной. Ну, и я, конечно же... А она вышла замуж за Алешу, который не имел никакого отношения к нашему классу – был студентом в ее институте. К счастью, он оказался прекрасным человеком, мы быстро сдружились, ныне наши семьи не просто дружны, а, скорее, уже родные...
В юном Ангарске для нашей школьной подруги Тани неформальное лидерство в классе стало просто неизбежным результатом ее неуемного творческого отношения к друзьям-старшеклассникам. Ей, казалось, всегда были нужны для радости наши встречи, споры, стихи, танцы, игра в волейбол, пикники на первой, майской траве. Это особый творческий дар – создавать уют в душах людей. Вновь и вновь в ее небольшой квартире были шутки, улыбки, игры, танцы, чай… И она, как волшебница, каким-то неуловимым добрым и одухотворенным влиянием поддерживала этот праздник наших душ. Ныне осознаю нагрузку ее родителей.
Сейчас Таня живет в Москве, воспитывает правнуков. Как-то с чуть смущенной улыбкой сообщила мне, что уже незадолго до ее выхода на пенсию получала букетики цветов от молодого коллеги – конструктора. Просто так. За ее талант нести в наши души уют…
...Много лет спустя мы с коллегой по работе, будучи в командировке, забрели от воскресной скуки в краеведческий музей Екатеринбурга (тогда – Свердловска). Людей в музее было очень немного. Мы лениво бродили по залам. И вдруг на одной из фотографий – моя одноклассница Танюша! Оказывается, она создала первое на Урале общественное конструкторское бюро в стенах родного Уралвагонзавода. Меня просто захлестнули взволнованные воспоминания, и я стал сумбурно делиться со своим коллегой всем, что было связано с Таней в моей памяти и моем сердце. Вскоре заметил, что вокруг нас уже – значительная группа людей. Наверно, все, кто пришли в музей, потянулись сюда на мой вдохновенный голос. Меня благодарили за рассказ о моей чудесной однокласснице…
Это был мой единственный успех в качестве музейного экскурсовода.
* * *
Ныне, вроде, как-то неловко воспарить над повседневностью и доверительно откровенничать в духе песни моей молодости: "Бывает все на свете хорошо!.." Ныне модно быть стабильно приземленными, глядеть на мир "трезво", видеть его "таким, каков он есть". Ну и пусть! Я все же расскажу вам, дорогой читатель, об очаровательном мгновении своей жизни, поскольку уверен: делиться с хорошими людьми радостью ничуть не менее важно, чем куском хлеба. Ведь радость – это эликсир молодости наших душ, и не надо скупиться, если он когда-то переполняет вашу. Вспомните слова мудрой детской песенки: "поделись улыбкою своей – и она к тебе не раз еще вернется"...
Начну с того, что состоялась моя долгожданная двухнедельная поездка из Нью-Йорка в любимый с юности город – прекрасный и удивительно посвежевший в последние годы Санкт-Петербург. Две недели я дышал и не мог надышаться его красотой, его очарованием.
К очарованию города на Неве прибавилось счастливое потрясение души могуществом того явления, которое нередко присутствует в человеческом общежитии и именуется коротким словом – ДРУЖБА.
Я убежден: пока дружба существует, человечество бессмертно, она неизменно будет поддерживать созидательные силы людей.
Свой очередной приезд из Ангарска в Петербург приурочила к моему пребыванию в северной столице моя одноклассница Лидочка Потапова (по мужу – Федорова).
Моей милой однокласснице экскурсии и специальные прогулки были не нужны. Здесь она училась в институте, давно и преданно любит этот город, навещает его. Мы просто беседовали и вспоминали, вспоминали, вспоминали... До этой встречи мы поддерживали связь письмами, но не встречались... 51 год! Я очень волновался, что не узнаю ее при нашем свидании. И возможно, такое бы случилось, но моя супруга знакома с ней еще со студенческих лет – и, когда мы приблизились к назначенному месту встречи, она безошибочно воскликнула: "Лида!" Да, это была та самая Лидочка, уже, конечно, не школьница, но с тем же добрым, чуть задумчивым взглядом и даже, по-моему, с той же хрупкой, сохранившейся со школьных лет фигурой – хоть надевай старую школьную форму.
Мы говорили и говорили, рассматривали старые фотографии... Но разве за какие-то часы можно вспомнить и обсудить почти всю нашу долгую жизнь? И все-таки мы опять побыли рядом и теперь имеем новую, незабываемую точку отсчета наших отношений...
Вот, собственно, и все... Да здравствует дружба! Берегите ее всегда!..
* * *
Школьные друзья будут в моем сердце, пока не покину этот мир. Да, наша школьная дружба, действительно, стала незаменимой, не погибла в дальнейших разлуках, в других общениях, на поворотах наших судеб…
Особо прекрасны моменты встреч с одноклассниками, показывающие, что и через годы душа друга молода, не остужена ветрами жизни! Об этом я написал:
Пусть вся наша жизнь – из тропинок нехоженых,
Пусть каждый из нас и похвален, и бит –
Живем мы, друзья, неизменно похожие
На тех, кем мы были в начале судьбы.
И при этом моё поколение, думаю, в целом не изменило нравственным ценностям славного поколения наших отцов и матерей.
МЯТЕЖНАЯ СТУДЕНЧЕСКАЯ СУДЬБА
По страницам дневниковых записей
1-й курс Московского нефтяного института
(с 1958 г. Московского института
нефтехимической и газовой промышленности)
имени академика И.М. Губкина,
г. Москва, сентябрь 1954 г.
Как быстро я почувствовал, что прекрасные дни ангарской жизни ушли в невозвратное прошлое, что я уже, возможно, никогда не испытаю такой прекрасной дружбы, какой была с ангарскими одноклассниками. Вокруг меня еще будет много хорошего, но то, что было в Ангарске, всё же уже не повторится. Наш класс всегда будет для меня таким родным, как для Пушкина лицейские друзья.
Всё больше и больше начинаю чувствовать движение жизни, всё сильнее осознаю, что жизнь идет слишком быстро для того, чтобы можно было попусту тратить время. Каждый день должен проходить с пользой.
________________
Октябрь 1954 г.
Человек без высокой мечты, без страстной благородной цели слеп, и его кругозор – кругозор слепого. Слепой, попав в весенний сад, может нащупать отдельные листочки, может погладить рукой молодую травку, но всей прелести пробудившейся природы увидеть не может. Точно так же человек без ясной мечты, вдохновляющей на добрые и интересные дела, без богатой внутренней жизни не может познать всей красоты, всего исключительного богатства мира, в котором он живет.
Я, откровенно говоря, сторонник самой смелой мечты и самых безумных затей, направляемых высокими идеями. Л.Толстой утверждал, что даже «гений – это терпение». Значит, мечта осуществляется упорством, но, конечно, один человек способен на большее, другой – на меньшее. Тем не менее, в случае, если ты когда-нибудь увидишь, что на осуществление твоей мечты у тебя не хватает сил, ты не разочаруешься в своих стремлениях, потому что, во-первых, увидишь, что извлекал из себя все свои возможности, во-вторых, благодаря упорству, ты всё же чего-то достигнешь, и достигнешь немало, в-третьих, ты почувствуешь, что уже не сможешь оставить своей целеустремленной, бурной жизни, и, наконец, ты будешь видеть в себе человека, который познал красоту жизни настолько, насколько мог. Разве это не счастье!
Причем вывод о том, что ты не можешь осуществить своей юношеской мечты не будет неким печальным реквиемом. Просто эта мечта в процессе жизни будет становиться конкретнее и яснее, будет изменяться под влиянием жизненного опыта, а тот вывод будет лишь теплым воспоминанием об ушедшей юности. Но, думаю, самое большое счастье – это полное осуществление мечты юных лет.
Эти размышления были порождены тем, что, под влиянием моих родителей, я начал учиться на инженера, но принес в студенческие годы школьную мечту стать писателем.
Естественно, начались мои мучительные метания между необходимостью добросовестной, старательной студенческой учебы и неудержимым стремлением к литературному творчеству, которое только на четвертом курсе института я смог временно усмирить в должной мере, мобилизовав свою волю. И мне удалось окончить институт четвертым по успеваемости студентом на нашем потоке, включающем четыре группы (более 100 человек). Это был достойный результат моих усилий.
Но на первых трех курсах раздвоенность моего настроя приводила к сбоям в текущей учебе, например, к повторной сдаче зачетов, хотя, к счастью, до "хвостов" из предыдущих семестров дело не доходило, а до оценок "удовлетворительно" (троек по-школьному) доходило очень редко.
________________
Май 1955 г.
Думается, в творчестве поэта немалую роль играет выбор темы. Надо всегда помнить, как заставляют нас волноваться и думать стихи Маяковского, Симонова, Исаковского, Твардовского, Щипачёва и многих других. Такое происходит потому, что эти поэты не уходят от того мира, в котором живут их современники, и, выражая свои мысли и чувства, они воспитывают нас своим мировоззрением, силой мысли, многообразием дум и переживаний.
Нельзя бояться повторения старых тем. Это не отставание от жизни. Огромное большинство человеческих тем переходит из поколения в поколение, и эти темы так многогранны, их ощущения и обдумывания так жаждут люди, что писатели всегда будут их использовать. А высасывать что-то из пальца – это так же скучно и не нужно людям, как бесталанное раскрытие тем, например, спрессовывание в зарифмованные строчки голых идей.
Талант всегда расцветал и всегда будет расцветать на передовом мировоззрении, и надо всегда трезво понимать, что не идея портит "идейные стишки" рифмоплетов, не обращение к уже как-то освоенной теме, а бесталанность. И, если ты видишь, что твои "идейные" стихи по силе напоминают те, это не значит, что тебе следует начать высасывание из пальца чего-то "оригинального", это значит, что либо ты слишком мало работал над своим талантом, либо его у тебя вообще нет – и тебе надо энергию, уходящую на это твое творчество, использовать на более полезные для общества дела.
* * *
2-й курс института,
октябрь 1955 г.
Силы воли у меня, явно, недостаточно, что проявляется в частных случаях, но в серьезных делах у меня в основном наблюдался не недостаток воли, а противоречие между желанием хорошо учиться и страстью к «шлифованию» своих стихов, которая появилась только в институте. Иногда одно слово или одна фраза мучают меня беспрерывно до тех пор, пока вопрос по этому слову или этой фразе не разрешится удачно.
Это, конечно, исключительно сильно мешает учебе. А ведь данное противоречие, думается, может стать просто разнообразием занятий, если правильно распределить свое время.
Вот, например, во время занятий основной учебой неожиданно вспыхнула поэтическая идея или родилась фабула, или возникло размышление, что может в какой-то мере утратить свою чёткость или яркость, коль сейчас же не зафиксировать, а ещё лучше, не излить вольно поток главных мыслей. Позволительно уделить этому не более часа в счет досуга, и то при возможности. Если же я почувствую, что на это уйдет больше часа или вообще такое время, которое я не могу уделить этому не в ущерб учебным делам, то за 10–15 минут набросать самую принципиальную заметку (например, в виде темы или той самой фабулы), а далее – продолжение учебы, несмотря на любые желания посвятить отвлекающему «нашествию» ещё некоторое время. Пусть оно научится дисциплинированно ждать своего времени…
Надо научиться переключать мышление с отвлекающего объекта на актуальный решительно, быстро и полностью. Ну, а когда появится достаточно времени, можно глубоко погрузиться в желанную литературную стихию.
________________
Ноябрь 1955 г.
Мчатся студенческие будни… Понимаю, мне не суждено сделать в литературе много. И все же не умрет мечта написать хотя бы одну повесть или пьесу, но только чтобы моё сочинение, действительно, помогало людям жить. А для этого нужно самому пройти большую, беспокойную инженерную жизнь.
Сегодня я имею право только на лирические стихи (в них – душа, быстрая смена чувств, внезапные яркие мысли, волнения – в общем, то, что бывает у каждого человека) и на несколько рассказов. Но не на поэмы и не на большие прозаические произведения. Для этого у меня ещё слишком мало жизненного опыта. Мне ещё почти не над чем подняться, почти нечего оглядеть со всех сторон, почти не о чем подумать, что вот это уже полностью свершилось…
Сейчас основное – учиться. Учиться прежде всего в институте, но и по книгам, посвященным теории литературы, эстетике… Это ближайшая основная задача.
Я не хочу писать много. Достаточно сборника рассказов, одной или нескольких небольших повестей или одного романа, лишь бы эти произведения помогали людям жить. Но для какого-то успеха в литературе надо, повторюсь, идти по большому и бурному жизненному пути. Такую жизнь мне даст инженерная работа.
______________
Февраль 1956 г.
Из письма другу–однокласснице Генриетте в Ангарск: "Ты понимаешь, Гета, я, кажется, выздоровел после своей мучительной и стойкой болезни стихотворства и дрянной затаенной жажды известности. Ясно понял простое счастье нашей любимой учительницы Надежды Ивановны, счастье рабочего, счастье миллионов умелых тружеников, которым вовсе незачем хотеть этого сомнительного ореола "известности". Возможно, мне следует просто бросить литературное творчество – лишний груз, который без толку вытягивает из меня энергию». Правильно написала однажды милая и мудрая Гета: "Призвание выше всяких стараний". Всю энергию – нефтяной отрасли, где меня ждет реальное и ясное служение людям!
______________
Март 1956 г.
Основное отличие поэзии от прозы – в том (если отбросить сатирический жанр – о нём я сейчас не думаю), что, как правило, каждая мысль поэта заключена в его большое чувство или окрашена его ярким настроением. Мы, правда, знаем и в прозе похожие явления, когда духовный мир автора явно просматривается в тексте. Такое можно найти у Паустовского, у раннего Горького, у Гайдара. Этим они очень обогащают прозу, тем не менее, те их произведения гораздо более близки к ней, чем к поэзии, так как гораздо более описательны и детализированы (кстати, я люблю жанр лирической прозы).
Если прозаик напоминает художника, повествующего об отдельных сторонах жизни деталями и подробностями, без которых не может получиться завершенная картина, то поэт напоминает певца, который, как правило, не формирует у слушателей определенные мысли и чувства через посредство художественного описания жизни, а прямо, в художественной форме, показывает людям, что он сейчас чувствует и думает, т. е. делится своим состоянием со слушателями.
Есть, правда, в поэзии повествовательное направление (оно, например, характерно, для Некрасова). Это направление, несомненно, обогащает поэзию и гораздо органичнее связано с ней, чем с прозой, т. к. всегда лирично и существенно менее детализировано. Впечатление у читателей такое, что жизнь в этих произведениях не рисуется с кропотливостью художника, а взволнованно пересказывается человеком с яркой индивидуальной натурой.
Творческая индивидуальность необходима как прозаику, так и поэту, разница в том, что, исходя из различий между прозой и поэзией, творческую индивидуальность у прозаика надо искать, в первую очередь, в его методе повествования, в характере раскрытия действительности, а у поэта – в своеобразии его натуры.
Но не каждый человек, внутренне богатый, умный и даже с яркой индивидуальностью, может заняться с успехом литературным творчеством – необходим соответствующий талант. А названные качества сделают жизнь человека на любом жизненном посту красивей, ярче и богаче интересными событиями и делами.
Итак, первейшее качество большого поэта – неисчерпаемо богатая натура, а первейшее качество большого прозаика – незатухающая способность находить в жизни новые явления, обобщать и наилучшим образом сюжетно оформлять их соответственно его творческой индивидуальности (художественно описывать в динамике, развитии). Это, будучи самым основным у творческой личности, делает поэта именно поэтом, а не прозаиком, а прозаика приближает к художнику, а не к певцу, то есть делает его именно прозаиком, а не поэтом.
________________
Апрель 1956 г.
Надо кое-что добавить.
Поэзия уже тем, что она, в отличие от прозы, ритмична, уже самим определенным ритмом, в сочетании даже с самой незатейливой поэтической речью ("Зима!.. Крестьянин, торжествуя…") может выражать авторские чувства и одновременно создавать определенную направленность чувств читателя. Ритм – важнейший фактор поэзии, вместе с духовной насыщенностью, несравненно большей, чем у прозы. Они вместе в первую очередь делают поэзию поэзией, а не прозой. Им помогает и рифма (отними её – и поэзия существенно обеднится). Есть ещё интересный жанр "стихотворений в прозе", но этот ручеёк творчества в литературе я здесь рассматривать не буду.
Поэзия в её принципиальной роли – художественное выражение души человеческой.
Проза в её принципиальной роли – художественная беседа с читателем о жизни, чаще всего о человеческом общежитии в конкретных обстоятельствах.
Я знаю, что человек может быть максимально счастлив лишь на своем истинном месте – там, где он может реализовать свои возможности наиболее эффективно. Но когда дело касается литературного пути, я, увы, это забываю. Отчего? Скорее всего оттого, что контактирую только с самодеятельными поэтами скромного уровня. И у них, и у меня стихи не вносят заметной новизны в литературу. Но в своей среде нам легко не замечать неэффективность наших творческих усилий. Мы все как бы ПОЭТЫ.
А надо бы признаться в следующем. Я пишу стихи уже более четырех лет, но у меня лучшие стихи в последние годы не выглядели талантливее лучших стихов первых лет, в них ни разу не зазвучал намёк на мои выдающиеся возможности.
Ну, а как я владею художественным языком прозы?
Сколько я ни брался за художественную прозу, у меня ни разу не вышло ничего, кроме наивного лепета. Хотя я уже увидел немало очень интересных и разных людей, у меня не рождаются яркие и своеобразные сюжеты. В школе я написал киносценарий, несколько маленьких пьесок, несколько рассказов, и всё это по большому счету не дало бы читателям ничего нового, хотя могло бы дать, будучи написано кем-нибудь другим, потому что то, что вдохновило меня на прозу, было действительно очень волнующим, особенно то, что я хотел изобразить в киносценарии. Короче говоря, я пока не могу художественно выразить на бумаге то, что мысленно в общих чертах представляю.
Итак, ясно, что ни в какой области литературы у меня нет намеков на серьезные перспективы. Почему же я, спокойно заявляя, что великим геологом типа академика Ивана Михайловича Губкина мне не стать, не могу спокойно сказать, что не буду Маяковским или Шолоховым, т. е. большим писателем?.. Четкий ответ как-то дала в одной из публикаций «Литературная газета»: "Не так уж легко отказаться от своего призвания, даже если оно кажущееся".
Хватит терзаться размышлениями по поводу моего призвания, надо просто доверить решение этого вопроса времени. Время в данном случае –лучший советчик и лучшая проверка сил. Если есть талант, достойный профессиональной писательской деятельности, он должен как-то проявиться.
В противном случае надо достойно проявлять себя в качестве специалиста-технаря, а при этом удовлетвориться пробами в литературной самодеятельности, если душа попросит и такого творчества…
Собранность, сосредоточенность и постоянная ясность основной цели жизни, генеральной линии жизни – вот что ещё недостаточно определяет мою повседневную жизнь. Цель моей жизни – трудиться, трудиться и трудиться во имя мощи страны и при этом непременного нравственного совершенства человеческого общежития!
Сейчас нужно делу учебы во имя грядущего труда в среде нефтяников отдавать столько энергии, сколько требуется для успеха этой учебы, не обворовывая требуемую энергию в угоду всяким заманчивым желаниям, шансы которых на успешное осуществление слишком малы.
* * *
3-й курс института,
ноябрь 1956 г.
На мой взгляд, смешно говорить начинающему стихотворцу: "Ты должен стать поэтом!" Что значит для него стать поэтом? Добиться литературного имени путем большего или меньшего насилования различных редакций (в редких случаях и вовсе без насилования, если с первого раза представил очень удачные стихи).
Поэт, о боже, – это страшное слово. Поэту нужно издать свой сборник. Один. Другой. А чтобы эти сборники получились внушительнее, он сгребает в них, наряду с творческими удачами, разную ерунду. И начинаются разговорчики о "творческих промахах" поэта.
А на кой чёрт зря тратить тонны бумаги и, главное, на кой чёрт зря отнимать у читателя время, отбивая у него вкус к поэзии и доверие к современным поэтам! Надо всегда промахи оставлять себе, а читателю – только удачи без всяких промахов. И начинающему стихотворцу нужно говорить другое:
"Народу нужны не литературные имена, а хорошие стихи. Продолжай писать, когда есть вдохновение. Учи науки и жизнь. Самые лучшие свои стихи показывай народу. Стыдись того, чтобы народ увидел твоё имя под плохим стихотворением. Главное, посвяти свою жизнь будущему. Будь борцом за будущую жизнь, за будущего человека! И борись каждое сегодня тем, чем в итоге принесёшь больше пользы: работай у станка, у кульмана, на испытательном стенде, выступи на комсомольском собрании, попробуй что-то изобрести, прими участие в художественной самодеятельности…
Или напиши стихотворение, если нахлынуло вдохновение. Но если чувствуешь, что вообще исписался, брось поэтические пробы, не халтурь в том, что делаешь для людей. Дал народу пять хороших стихотворений, но ни одного плохого – ты честен перед ним, дал народу пять хороших стихотворений и пять ненужных ему – ты жалкий халтурщик".
Сейчас мне нужно делу учебы, делу становления инженером-буровиком, польза от чего видна явно, отдавать столько энергии, сколько требуется для успеха, не обворовывая эту энергию с сомнительными целями. Жизнь потом скажет, где моё истинное счастье. И, может быть, я буду весело смеяться тогда, вспоминая, как на пути, к счастью инженера, желал счастья писателя. Буду смеяться, потому что обычное счастье востребованного и успешного специалиста-технаря станет для меня истинной ценностью.
А быть может, случится и такое. Потрудишься-потрудишься в родном бурении нефтяных скважин и вдруг захочешь написать людям художественную книгу о чём-то важном для их жизненных ориентиров. Решусь ли на это? Увы, не знаю. Придет ли успех, если решусь? Тоже не знаю. Но тогда это будет не так уж важно: тогда у меня уже будет прочное счастье человека, сознающего, что он вдохновенно участвует в укреплении экономической мощи своей страны. И, кстати, его, труженика промышленности, усердно обслуживает армия деятелей культуры: писатели, артисты, художники…
А возможно, я просто буду на досуге писать стихи, самые удачные из которых будут публиковаться или использоваться в художественной самодеятельности, – этим принесу некоторое дополнительное благо людям, а себе удовольствие.
Смогу ли я когда-нибудь понять, есть у меня реально хоть скромный талант писателя, или только легковесные иллюзии по этому поводу? Правильна мысль поэта Михаила Исаковского: обнаружить в себе талант – это, прежде всего, понять, что принципиальное именно ты можешь сделать в литературе, сможешь ли в какой-то мере обогатить её своей творческой индивидуальностью и, соответственно, в каком направлении тебе предпочтительнее работать. Правильна и эта его мысль: люди часто желание писать принимают за талант.
Главное – быть честным человеком и не лентяем по натуре. А бурного океана жизни бояться нечего. Только сама жизнь может привести человека к истинному месту полной реализации его возможностей. Нет жизни без дерзаний. Но нет дерзаний без риска ошибиться. Эти ошибки не страшны, если человек честен.
Не каждый быстро находит своё место в жизни, не каждую мечту, на реализацию которой человек тратит иногда годы, он оказывается в силах осуществить. Но если человек честен, если им управляют не низкие интересы, не может быть, чтобы, совершив определенное количество ошибок роста, он не смог сказать: "Я не печалюсь, потому что, сколько бы я ни ошибался, жизнь моя всегда была посвящена честным идеалам. А это – счастье! И вот теперь я на своем месте и сейчас особенно счастлив, потому что нет, наверное, большего счастья, чем всем сердцем ощутить: именно это – твое место, и ничего другого тебе не нужно".
Я уже знаю: в процессе литературного творчества сам понимаешь, что надо изучить, подучить, узнать. Это не ведет ни к чему плохому. Драматически рискованно для меня другое: торопливо, без достаточного обоснования, сделать это творчество своей профессиональной деятельностью, заменив ею деятельность инженера-нефтяника. Найти себя непросто, а опрометчиво потерять – как раз плюнуть…
________________
Январь 1957 г.
Начинаю делать дневниковые записи во второй толстой тетради. Иногда думаю: "Что же я такое веду в этих самых важных для меня тетрадях?" Наверное, наиболее подходящее общее название для них – "Дневник мыслей". Вообще, дневник не может не отражать особенности восприятия его автором событий и людей. Кто-то больше художник, другой больше философ. Сочетание этих качеств в разных соотношениях делает дневники разных людей разными по стилю. Записи бывают ближе к одному из двух полюсов: дневнику событий либо дневнику мыслей.
Да, я, конечно, пишу дневник мыслей, и он является для меня большой помощью в жизни.
При этом вот что интересно. Мне не так уж редко хочется думать образно и эмоционально. Такое называется поэтическим вдохновением. И тогда я, насколько мне позволяет умение, пользуюсь теми средствами, которые обеспечивают рождение стихов. Я уже привык к редким "приливам" поэтического вдохновения. Писать иногда стихи – моя невытравимая потребность.
Итак, вторая тетрадь, "второй том" дневника…
Прекрасные слова написала моя мудрая и одаренная умением блистательно владеть русским языком бывшая одноклассница, по-прежнему живущая в нашем родном Ангарске, Генриетта: «Есть немало “поэтов в душе” (термин не мой), которые только одним своим участием в повседневной жизни других людей (не говоря о делах всей их жизни) приносят людям много больше радости и душевного удовлетворения, чем толстые книжки стихов, созданных усилиями поэтов, преуспевающих на этом своём поприще».
Эти слова моего милого школьного друга стали для меня напутствием на всю жизнь.
Надо быть тем самым поэтом в душе при любых делах и обстоятельствах…
________________
Апрель 1957 г.
Несколько дней назад закончился институтский фестиваль студенческой художественной самодеятельности. Сообщены итоги фестивальных конкурсов. Я оказался лауреатом литературного конкурса. Года полтора назад это подарило бы мне восторг, показавшись доказательством моих незаурядных поэтических способностей. Сейчас же у меня возникло, вместо такого наивного состояния, спокойное удовлетворение оттого, что мои поэтические пробы оказались достойными поощрения среди других самодеятельных стихотворений студентов-технарей.
Вот чего я боюсь. Того, что когда-нибудь после окончания института какой-нибудь литературный успех (без сомнения, не выдающийся) вытолкнет меня из колеи производственной жизни и кинет на путь профессионального творчества. Это очень и очень маловероятно, но в то же время это страшная ситуация. Надо чётко усвоить, что если я уйду из мира тех людей, которым должно быть посвящено моё творчество, в мир литераторов, а среди тружеников производства стану только гостем, то не смогу писать даже так, как умею сейчас. Только постоянное пребывание в среде нефтяников, тесная и непрерывная трудовая связь с этими мужественными трудягами могут дать мне ту глубину знаний и то вдохновение, которые необходимы мне для того скромного дела, которое, возможно, смог бы сделать в литературе с пользой для людей.
________________
Май 1957 г.
Получил письмо от Юльки Большакова, недавнего однокашника. Бодрое, веселое, полное жизни. Он бросил нашу очную учебу, трудится в горах, в геологической экспедиции Академии наук и продолжает учиться. Он пишет: "Не беда, если я окончу институт на год позже, зато я быстрее обрету представление о сути дела в геологии".
Пусть будет счастлив чудесный парень Юлька Большаков в своей жизни-поиске! Как я хочу скорее – в жизнь!
Быть может, счастье – это повседневно жить той жизнью, в которой не теряется ни одно из внутренних богатств, данных человеку.
________________
Июнь 1957 г.
Мне остается два года учебы на горного инженера-буровика. А некоторые мои друзья-пятикурсники уже теперь защищают дипломные проекты и разбегаются по нефтяным районам, чтобы нести нелегкую службу для отрасли, ставшей нам родной, а по большому счету, для всей огромной родной страны, в которой дела нефтяников имеют особое, принципиальное, незаменимое значение.
Среди ребят, которые скоро покинут наш институт, есть замечательный парень, с которым мне посчастливилось познакомиться и сдружиться, – Яша Каган. Как бы хотелось мне отправиться в дальнюю дорогу вместе с ним! Как хочется скорее – в кипучую трудовую жизнь инженера-буровика! Но пока это невозможно – впереди два года учебы…
Не могу не отметить, что Яков Михайлович Каган в будущем стал известным тюменским нефтяником, доктором технических наук и профессором, академиком Российской академии естественных наук, лауреатом Государственной премии СССР.
* * *
4-й курс института,
октябрь 1957 г.
Последнее время во мне, как никогда раньше, горит жажда знаний. Я согласен с нашим лектором по гидрогеологии, что такой жажде нельзя дать потухнуть. При любом роде деятельности эта жажда служит источником творческого вдохновения, весенним солнцем в душе, загрустившей в буднях. Когда я потеряю интерес к научной и технической книге, я начну слабеть как творческий специалист, подобно спортсмену, теряющему форму, если прекращены тренировки.
________________
Октябрь 1957 г.
Цивилизованный человек отличается от дикого животного тем, что жизнь названного животного посвящена исключительно сытости и благополучию самого себя, а жизнь названного человека, по большому счету, – общественному развитию. Думаю, в человеческом общежитии самое трудное и самое яркое счастье – быть истинно цивилизованной личностью, т. е. личностью, уровень образования, культурного развития и нравственности которой позволяет ей положительно влиять на эволюцию этого общежития.
Можно ли назвать цивилизованной личностью махрового обывателя? Несомненно, нет. Он якобы работает, как все, живет честным трудом. Но потребуй от него большого напряжения душевных сил – и вылезет наружу его гнилое нутро. Вылезет с его поступками, с его неудовлетворенностью, в итоге с его пессимизмом. В обывателе всегда есть бактерия пессимизма, и развитие её можно задержать только сытостью и благополучием. Высокие мечты, благородные порывы и мужественные свершения во благо общества – это не для него. А для цивилизованной личности это – потребность души и счастливая грань судьбы!
СОРОК ЛЕТ В СТИХИИ
НАУКИ И ИЗОБРЕТАТЕЛЬСТВА
ПРОБЕЖКА ПО ДНЕВНИКОВЫМ ЗАПИСЯМ
Казанский филиал ВНИИ комплексной автоматизации
нефтяной и газовой промышленности (ВНИИКАнефтегаз),
г. Казань, январь 1962 г.
Я защитил дипломный проект, по распределению переехал в Казань, уже около трех лет работаю здесь. Меня хвалят как специалиста, стал старшим инженером. Очень скоро мне стукнет 25 лет.
Последние шесть лет были посвящены мною только нефтяной промышленности. Все эти годы я не позволял себе думать о писательском пути, душил свою тягу к творчеству в литературе. Как много эти шесть лет мне дали для профессионального развития! Да, писательским пробам в них места не было, но, не буду притворяться, тяга к ним осталась. И нет смысла далее её душить, эту прекрасную тягу к литературному творчеству. Досуг свой я, в меру вдохновения и возможности, готов отдавать ему. В нем – незаменимая часть моего наслаждения, и глупо отказываться от неё…
* * *
Институт геологии и разработки горючих ископаемых,
г. Москва, апрель 1963 г.
Я стал аспирантом академического института. Мне предложена диссертационная тема на стыке технологии цементирования скважин и применения импульсного акустического метода контроля для определения технологических свойств цементного раствора и камня. Этот метод контроля позволит сравнивать их свойства, достигнутые в лабораторных условиях и имеющие место в условиях скважины. Такой обратной связью обеспечивается наиболее надежный подбор эффективной рецептуры материала для цементирования скважин в конкретных геолого-технических условиях.
Предстоит очень интересная творческая работа. Я, сам того не подозревая, хорошо подготовился к ней, набрав практический опыт создания и использования контрольной аппаратуры в Казанском филиале ВНИИКАнефтегаз и повысив квалификацию в области электронных приборов учебой на вечернем инженерном потоке Казанского авиационного института.
В этом году первый весенний день задержался. Лишь сегодня на улицы вступила весна. И как раз в такой прекрасный день мне в руки попался дневник Жюля Ренара, крупного писателя Франции. Я не могу не записать одного прекрасного высказывания этого человека. Его высказывание может стать лозунгом каждого, кто идёт в творческую деятельность, полный сил, надежд и помыслов:
"1887.
Талант – вопрос количества. Талант не в том, чтобы написать одну страницу, а в том, чтобы написать их триста… Сильные волей не колеблются. Они садятся за стол, они обливаются потом. Они доведут дело до конца… И в этом отличие талантливых людей от малодушных, которые никогда ничего не начнут… Самые мощные волы – это гении, те, кто не покладая рук работают по восемнадцать часов в сутки. Слава – это непрерывное усилие".
* * *
ВНИИ буровой техники,
г. Москва, июнь 1967 г.
Я несколько угнетен. Год назад защищена кандидатская диссертация, а сегодня я узнал, что даже в следующем, 1968 году не могу надеяться на свой раздел ("этап") в тематическом плане лаборатории. Я буду работать под руководством кандидата технических наук Кирилла Анатольевича Владимирова. Человек он приятный, благородный, но ведь самостоятельной творческой работы хочется всё равно.
Труден становится путь к автономии в науке. А автономия – цель естественная и достойная на определенном этапе личностного развития, в частности, для специалиста, ставшего кандидатом наук.
Расстроился и хотел удрать во ВНИИКАнефтегаз. Потом раздумал. Глупо бегать от ворон к павам и обратно – ещё И.А. Крылов писал, что это хорошо не кончается. Мои корни – это технология бурения, а остальное – моя добавленная эрудиция, моё подспорье (я имею в виду знания по электронике, автоматике, конструированию, методике исследований). Из этого и нужно исходить.
Кроме того, нужно быть скромным (и это не громкая фраза). Защита диссертации – это в большой мере элемент создания своей материальной базы. Сейчас денег уже больше, а в начале 1968 года обещают перевести на должность старшего научного сотрудника – и стану еще обеспеченней.
Так что не надо алчности: путь блага приходят только естественно. Следует, как это было в Казани, сделаться просто тружеником, работником, расставшись с карьеристскими устремлениями, липкими, как жажда наживы.
Я пока кандидат наук «тощий». Нужно стать кандидатом наук "грузным", набравшим авторитета, получившим заметное признание в сфере ученых-буровиков, обретшим весомое положительное мнение обо мне производственников.
А для этого нужно работать по строгой системе, не допуская, как я уже отметил, карьеристских устремлений, мешающих с душой заниматься текущей творческой работой.
________________
Июль 1967 г.
Истинный ученый не успокоится, пока не внесет ясность в обнаруженное противоречие. Истинность ученого проверяется реакцией на противоречия.
________________
Август 1967 г.
Занятия для души должны составлять заметную долю моей жизни. Литературное творчество влечет меня давно и постоянно. И, положа руку на сердце, ненамного меньше, чем научно-технические проблемы. А среди последних сейчас больше волнуют выходящие за рамки плановых заданий.
Когда мне было 19 лет, я пресек на 5 лет свои поэтические увлечения во имя глубоких научно-технических знаний. А в 25 лет поступил учиться в аспирантуру, вновь прервав возрождающиеся литературные увлечения и начав работать в железных рамках.
Сейчас мне 30 лет. Диссертация защищена (в частности, приятно, что хорошая материальная база для семьи обеспечена). Можно позволить себе жить, удовлетворяя творческие устремления и в научно-технической сфере, и, не выходя за разумные рамки, в сфере литературного творчества. Иначе не будет полного счастья.
Творчество, удовлетворение вдохновения делает человека счастливым вне зависимости от его судьбы на лестнице должностей и званий.
________________
Январь 1968 г.
Дирекция ВНИИ буровой техники преподнесла мне приятный новогодний подарок: вернувшись из успешной командировки в Казахстан, в геологоразведочную экспедицию, которая бурит сверхглубокую скважину глубиной 7 километров, я узнал, что меня перевели на должность старшего научного сотрудника!
________________
Сентябрь 1969 г.
Нужно добросовестно работать по текущей плановой тематике, позволять себе творческие увлечения (в том числе и отклонения), почаще публиковать научно-технические статьи и подавать заявки на изобретения (но не опускаясь до халтуры), систематически читать научно-техническую литературу (главным образом, близкую к решаемым мною вопросам, а по настроению – и далекую от них), обязательно вести картотеку полезных литературных источников.
Не пресекать литературных увлечений, считать их не менее важными для меня, чем научно-технические. Но и не форсировать литературные занятия, если для них нет нормальных условий. Нужно накопить по возможности больше тем, фабул, чтобы иметь богатый материал для выбора и компоновки.
Полагаю, что моя деловая ситуация сейчас очень удачна. Мне поручено в лаборатории участие в решении именно той проблемы, которая в полной мере соответствует и моей квалификации, и моим главным творческим устремлениям. Это радикальное повышение качества разобщения пластов в скважине. Нужно суметь «сделать свою жизнь богатой интересными событиями и делами», как напутствовала меня любимая учительница Надежда Ивановна в связи с окончанием мною школы в городе Ангарске.
Ни в коем случае не стать "лежачим камнем", а это значит никогда не ограничивать себя интересом только к порученному плановому делу, не чуждаться побочных творческих дел, если они доступны и вдохновляют. А если логика жизни поддержит меня, то побочное дело можно превратить в главное.
В общем, не надо мне никаких рамок в плановой работе и дополнительных творческих увлечениях, кроме честности.
________________
Апрель 1974 г.
Только что я вернулся из Нижневартовска. Там на основе усовершенствованных технологических принципов выполнил большую работу по применению заколонных пакеров при креплении скважин, в том числе эксперимент по совместному применению трёх пакеров. Всё прошло хорошо. Но вдруг перед самым вылетом из Нижневартовска узнаю, что в одной из скважин обсадная колонна оказалась негерметичной.
И теперь несколько дней не могу найти себе места, нервничаю, испортил себе и жене радость встречи. А ведь ещё не определено, с моими ли делами связана эта негерметичность…
Впереди у меня ещё огромное количество экспериментов и опытно-промышленных работ на скважинах, а значит будут и удачи, и, увы, неудачи.
Всегда, в удачах и неудачах, следует осознавать, что сегодня в технике и технологической науке почти нет решений, которые сами по себе становятся революцией. Все новшества, дополняя друг друга или отрицая предшествующие, служат определенной ТЕНДЕНЦИИ – научно-техническому прогрессу.
И, конечно, счастье надо обретать в систематическом, неустанном служении этой прекрасной тенденции, служении честном и вдохновенном.
Да, именно в этом систематическом служении надо обретать счастье, работая над собой и стремясь вперед, а не в отдельных утехах гипертрофированного самолюбия. Тогда счастье, глубокое душевное удовлетворение от причастности к научно-техническому творчеству, от честного служения прогрессу станет постоянным, стабильным, мудрым состоянием духа, не подверженным серьезному влиянию естественных и неизбежных превратностей жизни…
________________
Январь 1985 г.
Уже больше года я руковожу новым большим подразделением нашего института – отделом по заканчиванию скважин. В этот период становления отдела работать пришлось очень напряженно – я серьёзно переутомился.
К счастью, мне удалось несколько дней отдохнуть от "текучки" и получить замечательный эмоциональный заряд в Ярославле – одном из прекраснейших городов России. Спасибо Тане, жене моей, что она нашла возможность оторваться от работы и составить мне компанию.
Она всё время неважно себя чувствует. Надо больше её беречь. Надо быть ещё добрее, снисходительнее, мудрее. Если мне иногда что-то не нравится в её настроении и реакциях, надо винить себя, а не её. Ведь более 25 лет я, честно говоря, не баловал её заботами, не заполнял в должной мере её духовный мир, пропадая в бессчётных командировках или надолго уединяясь в вечернее время за своим домашним письменным столом. Надо радоваться стабильности того реального единства, что есть сейчас в наших духовных мирах и не требовать лишнего, искусственного. В этом – гарантия нашего духовного здоровья и благополучия.
А гарантией успешного жизненного поведения в целом должны быть следующие ориентиры: энергия, мудрость, принципиальность, оптимизм, расторопность, упорство, непримиримость к несправедливости. Всё это необходимо в нашем очень сложном мире.
_______________
Январь 2003 г.
Иногда становится очень грустно из-за того, что теперь, на так называемом заслуженном отдыхе, нет уже в жизни заведенной пружины бурной служебной деятельности. Был некий наркотик – нагромождение дел. Даже когда оно становилось непосильным, не исчезало ощущение своей нужности отрасли, чуть ли не всему человечеству. Наверное, есть какая-то прелесть в том, чтобы умереть в деле, в строю, без перехода к иной, стариковской, тихой жизни.
Но вот что нельзя забывать лично мне. По существу, я всю жизнь не служил, а творил и боролся за реализацию своих идей. Конечно, эти идеи требовали от меня не только сидения за столом, но и напряжения борьбы в десятках, сотнях инстанций, в промысловой суматохе.
Мои жизненные силы – в творчестве. Пока оно останется хотя бы в малых формах, я буду иметь стимул для жизни.
Слава богу, я могу писать литературно-художественные произведения. Это умение – вне возраста, вне прочих обстоятельств. Его-то надо и беречь!
При этом не нужно заглушать возможные приливы технического творчества. Чем чёрт не шутит – вдруг родятся ещё какие-то достойные внимания изобретательские решения.
В общем, силы для жизни искать, прежде всего, в себе! И нет другого пути. Никто не подарит мне этих сил в достаточной мере со стороны.
Поиск любой работы сугубо для денег – это совсем другое, это может подарить мне скучную тягомотину. Хотя без этого подчас не проживёшь…
Мой счастливый источник жизненных сил – творческая работа. Пусть этот источник будет и впредь в моей судьбе!
МГНОВЕНИЯ, МГНОВЕНИЯ, МГНОВЕНИЯ…
В 1959 году, получив в Московском нефтяном институте имени академика И.М. Губкина диплом горного инженера по бурению нефтяных и газовых скважин, я начал трудиться в только что созданном Казанском филиале ВНИИ комплексной автоматизации нефтяной и газовой промышленности (ВНИИКАнефтегаз). Одновременно повысил квалификацию в области электронного приборостроения на вечернем инженерном потоке в Казанском авиационном институте.
Так началась моя творческая деятельность в науке и изобретательстве, которая длилась более 40 лет, до той поры, когда, выйдя на пенсию по старости, я сосредоточился на журналистском и литературном творчестве, тоже увлекательном и, к счастью, тепло принятом моими читателями.
Летом 1961 года я был еще молодым специалистом после окончания Московского нефтяного института, но уже успел кое-что создать с молодыми коллегами, трудясь в Казанском филиале ВНИИ комплексной автоматизации нефтяной и газовой промышленности. А создали мы полуавтоматический регистратор параметров глинистого раствора, получивший шифр РПГР-10. Эта комплексная аппаратура должна была значительно облегчить буровой бригаде регулярный контроль за основными параметрами циркулирующей в скважине промывочной жидкости. Её качество постоянно подвергается влиянию подземных геолого-физических условий и должно поддерживаться на заданном уровне для успешного бурения.
Эту аппаратуру я с двумя молодыми коллегами повез на грузовике из Казани в город Елабугу, где бурились геологоразведочные скважины. Не знаю, как выглядит Елабуга сегодня, но тогда она практически в полной мере сохраняла черты старого купеческого городка России – и тем, по-моему, была очаровательна. И, конечно, её очарование дополнялось красавицей Камой, берега которой покрыты зеленым нарядом среднерусской природы.
Кроме того, там душа наполнялась приятным волнением от сознания, что по этим улицам в разные времена ходили кавалерист-девица Надежда Дурова, великий живописец Иван Шишкин и неподражаемая поэтесса Марина Цветаева…
Но наши эмоции скоро стали подчинены не встрече с Елабугой, а весьма прозаической и печальной проблеме: почему-то вышел из строя трансформатор нашей аппаратуры – надо было сменить его обмотку. На наше счастье, в городе работал учительский институт, и душевный молодой сотрудник его физической лаборатории буквально спас нас. Он пожертвовал нам необходимую проволоку и разрешил попользоваться устройством для её намотки.
Трансформатор заработал именно к тому моменту, когда нас пригласили на буровую для проведения испытаний созданного нами контрольного комплекса. И вскоре вожделенные испытания начались.
Не буду утомлять уважаемых читателей техническими деталями, достаточно сообщить, что испытания прошли весьма успешно, буровиками был подписан положительный акт. Приятно вспомнить, что вскоре наша аппаратура была освещена в новом издании "Справочника бурового мастера".
В Западный Казахстан, на скважину СГ-1, спроектированной на глубину 7 км, я приехал для испытаний нашего комплекса приборов, когда мне было 25 лет. Тут необходимо кое-что отметить. Разработка получилась достаточно изобретательной, интересной, но, пожалуй, самым экстравагантным в ней было то, что, по моему предложению, для автоматического измерения плотности раствора использовался метод, основанный на поглощении этой жидкостью радиоактивного излучения. А предложение мое возникло под влиянием популярнейшего в то время фильма Михаила Ромма “Девять дней одного года”, посвященного героическим делам ученых-ядерщиков. Ну как можно было не коснуться хотя бы краешка той захватывающей сферы поисков, которой они посвятили свои жизни!
Таким образом, на буровой, а точнее, на просторном желобе, по которому в огромный приемный бак вытекал циркулирующий в скважине для ее промывки глинистый раствор, был смонтирован радиоактивный кобальтовый источник. Но вдоль желоба тянулись деревянные мостки – дорожка к насосному блоку. Так что теперь возникло требование к рабочим проходить по мосткам возле смонтированного нами источника без остановок, чтобы избежать нежелательного облучения.
Я, кажется, сумел убедить бригаду, что принятый нами метод контроля наиболее надежен и точен, что он соответствует самым современным достижениям науки, а значит, возникающие неудобства не следует принимать остро. И – хоть верьте, хоть нет – никто меня не ругал. Тут сказалось и доброжелательное отношение к нашей разработке довольно молодого начальника экспедиции сверхглубокого бурения Юрия Григорьевича Апановича.
Он подытожил мое страстное выступление в защиту нашего РПГР-10 коротко и четко: “Ну, что друзья, наука ищет, хочет нам помочь, значит надо пробовать. Ведь приборами контроля мы совсем не избалованы... А чтобы, мужики, на вас не стали обижаться жены, не прохлаждайтесь у желоба. Думаю, всем все ясно!”. И улыбнулся. Этот энергичный, мудрый и решительный человек был родом с Западной Украины, окончил Львовский политехнический институт.
Ну, а что касается нашего регистратора РПГР-10, он, хотя и был описан в новейшем справочнике бурового мастера тех времен, но, к сожалению, в широкую практику не вошел. Нет не потому, что был недостаточно хорош, а из-за неготовности буровых предприятий обслуживать достаточно сложные средства технологического контроля. Что тут можно было поделать!
Зато наша работа дополнительно заострила внимание специалистов на актуальности развития такого контроля. Движение в этом направлении становилось все заметнее... Сегодня такой контроль комплексно и на высоком уровне осуществляют специальные мобильные геофизические партии: приезжают на буровую и помогают буровикам. Геофизики – коренные прибористы, им и карты в руки.
* * *
Решение поступить в аспирантуру я принял довольно неожиданно, по настоянию жены. Сам бы, пожалуй, проигнорировал попавший в мои руки рекламный листок, приглашающий желающих специалистов сдавать вступительные экзамены в аспирантуру знаменитого Института геологии и разработки горючих ископаемых (ИГиРГИ), имеющего двойное подчинение: Академии Наук СССР и Министерству нефтяной промышленности. К этому времени я, успев повысить квалификацию в области приборов на инженерном потоке Казанского авиационного института, продолжал увлечённо трудиться в уже родном Казанском филиале ВНИИКАнефтегаз. Мне было вполне хорошо и там.
Но моя жена Таня стала мыслить стратегически. Она убеждала меня, что тот комплекс знаний, которым я теперь обладаю (знания и по строительству скважин, и по современным электронным приборам) позволит мне сделать оригинальную и интересную диссертационную работу.
Так и получилось. В ИГиРГИ передо мной была поставлена задача, которую не мог бы осилить "чистый" буровик: разработать новую методику определения технологических свойств материалов для цементирования скважин, применимую как в лабораторных условиях, так и при скважинных геофизических исследованиях. Такая методика позволила бы прямо сопоставлять свойства материалов, достигнутые в лаборатории, с теми, что возникают в сложных скважинных условиях, а на этой основе корректировать методику подбора рецептуры предлагаемых материалов.
Профессор Николай Иосафович Титков являлся целой эпохой в моей жизни. Первый раз мы разговаривали с ним летом 1962 г., а через полгода я стал его аспирантом. Его кругозор в нефтяной отрасли был по-настоящему широк, мирового масштаба. По этому поводу, полагаю, достаточно вспомнить, что еще до Великой Отечественной войны он был командирован в США для изучения опыта американских нефтяников. В его деятельности сочетались три области: становление нефтяной промышленности Второго Баку (Урало-Поволжья), преподавание, наука.
Как-то Николай Иосафович сказал:
- Исследователь должен быть фантазером.
Мне кажется, что выслушивание фантазеров науки доставляло ему глубокое эстетическое наслаждение. Да и сам он затевал научные направления почти на уровне захватывающей фантастики. Не случайно его книга о возможностях неметаллического крепления скважин была издана и в США.
В апреле 1966 года учёный совет ИГиРГИ присудил мне учёную степень кандидата технических наук, и меня оставили в институте младшим научным сотрудником.
Результаты методических исследований, изложенных в моей кандидатской диссертации, были положительно оценены в публикациях О.Л.Кузнецова, (впоследствии президента Российской академии естественных наук) и других ученых. Эти результаты получили прямое развитие в исследованиях М.Г.Гуфранова, направленных на реализацию предложенных мною методических принципов в скважинных условиях, с использованием геофизической аппаратуры. Издано практическое руководство, отражающее методические разработки М.Г. Гуфранова.
В начале октября 1966 года мне вручили диплом, подтверждающий мою учёную степень; я тогда уже трудился во ВНИИ буровой техники, куда была переведена вся наша лаборатория (по решению министерства, в порядке совершенствования организации науки).
* * *
ВНИИ буровой техники (ВНИИБТ) стал моим пристанищем на десятилетия, здесь со временем я защитил докторскую диссертацию, здесь получил звания заслуженного изобретателя России и почётного нефтяника.
Это была эпоха бурного научно-технического прогресса в нефтяной промышленности Советского Союза. Она, по курьезному стечению обстоятельств, охватила и время, прозванное при горбачевском правлении "застоем". Не хочется спорить с авторами исторических оценок, но, несомненно, ни отдельную личность, ни историческую эпоху невозможно всесторонне осмыслить, используя единичный хлесткий ярлык.
Прежде всего следует подчеркнуть, что страна смогла в беспрецедентно тяжелых природных и климатических условиях Западной Сибири освоить богатства подаренных ей судьбою недр во имя своей жизнеспособности! Это было! И произошло благодаря огромному труду геологов и геофизиков, буровиков и нефтедобытчиков, математиков и химиков, машиностроителей и работников всех видов транспорта, строителей дорог и городов... Разве всех перечислишь!
Меня определили в лабораторию крепления скважин младшим научным сотрудником.
Заведующий той лабораторией, уже достаточно известный в отрасли ученый, кандидат наук (впоследствии доктор и профессор) А.А.Гайворонский, встретил меня вполне приветливо, но твердо заявил:
– Вы должны понимать, что ваши работы по методике исследований тампонажных смесей у нас не могут быть продолжены. Наша тематика совсем другого характера, а к тому же, нам остро не хватает специалистов для развития новейшего направления – создания заколонных пакеров для совершенствования процессов крепления скважин.
Заколонный пакер – элемент оснастки обсадной колонны труб. Обсадная колонна навсегда спускается в пробуренную скважину и обеспечивает долговременную устойчивость и эффективную работу этого технического сооружения. Заколонный пакер встраивается в обсадную колонну для последующего размещения на строго заданной глубине.
Приведением пакера в действие (в момент времени, обусловленный особенностями технологического процесса заканчивания скважины) обеспечивается расширение его уплотнительного элемента, создающего в зазоре между стенкой скважины и колонной высокопрочную герметичную механическую перемычку. Этой перемычкой не только надежно предотвращается поступление в добываемую нефть ненужных воды или газа из соседних пластов, но и обеспечивается выполнение ряда специальных способов цементирования скважины, повышающих её производительность.
В моей судьбе началась пакерная эпопея. Она непрерывно пополнялась новым содержанием. В последнее десятилетие прошлого века центром этой эпопеи стал "Сургутнефтегаз", который смог сравнительно благополучно выстоять на суровых ветрах оголтелых ельцинских экономических преобразований 90-х годов.
Но на пути к тому десятилетию были, кроме Сургута, еще Башкирия, Пермская и Самарская области и нефтяные форпосты Тюменской области: Нижневартовск, Ноябрьск, Муравленко. Происходило непростое накопление опыта. Конечно, за серьезными удачами не может не быть трудной работы, где случаются и ошибки, и разочарования, и болезненные падения, и рискованные преодоления.
Наиболее волнующи и чреваты острыми неприятностями были опытные работы на буровых. Ведь они входили в сферу необратимого процесса цементирования скважины, где, как говорится, «от великого до смешного (а точнее, драматичного) – один шаг. Не ошиблись ни в чем – получили высококачественное техническое сооружение, а ошиблись – и породили печальную необходимость дорогих ремонтных работ, а то и просто погубили скважину, свели на нет трудные старания буровой бригады.
________________
Летом 1971 года на самом большом в стране Самотлорском нефтяном месторождении (возле города Нижневартовска) проводились первые промышленные испытания заколонного пакера, недавно разработанного под моим руководством.
Это был так называемый проходной пакер, не требующий разбуривания его внутренних элементов в обсадной колонне. Пакер мог устанавливаться в любом заданном месте, где без него не обеспечивалось надежное разобщение пластов.
На указанном месторождении разобщаемые пласты-коллектора, насыщенные нефтью, водой или газом, расположены лишь в нескольких метрах друг от друга, а разделяющие их глинистые пласты, к тому же, нередко неустойчивы и образуют кавернозные участки стенки скважины. Было ясно, что именно пакеры могут сыграть важную, а то и радикальную роль в обеспечении нужной производительности скважин.
Чтобы пакер этого типа сработал в нужный момент, то есть не ранее, чем завершится процесс цементирования, требовалось установить в нем правильный контрольный срезной винт – винт верно рассчитанной прочности. Для среза винта необходимо дополнительное повышение давления в обсадной колонне. Нарушить герметичность этой колонны – беда. Чтобы избежать её, решили максимально подстраховаться – не увлекаться запасом прочности винта.
Но скважина, как и Восток, – дело тонкое. Гидродинамические явления при цементировании оказались сложнее, чем ожидались. И вот какой-то непредвиденный импульс давления вдруг вызвал преждевременное срабатывание пакера. Процесс цементирования остановился – дальнейшая циркуляция жидкостей в скважине стала невозможна. А еще не был полностью выдавлен из колонны в пространство между нею и стенкой скважины цементный раствор, и очень скоро начнется его затвердевание.
У всех возник шок – никто еще не имел опыта подобной работы. Цементированием руководил начальник производственно-технического отдела конторы бурения мой ровесник Заки Шакирович Ахмадишин. Он напряженно заглянул мне в глаза и тихо спросил:
- Что будем делать?
И я решил так: "Надо рисковать. Мы старались пощадить обсадную колонну – пусть она теперь пощадит нас. Пусть выдержит рискованное давление и даст нам возможность гидравлически разорвать водоносный пласт под пакером, а затем закачать в него оставшийся в колонне цементный раствор. Это единственная возможность добиться успешного завершения эксперимента".
Я предложил:
- Давайте сделаем несколько циклов повышения давления в цементировочной головке до 200–220 атмосфер – постараемся, чтобы под пакером произошел гидроразрыв пласта.
Колонна не подвела! Пласт удалось разорвать, и оставшаяся в колонне порция цементного раствора была продавлена в него, оттеснив в нем воду от скважины. По существу, были достоверно доказаны не только высокая герметизирующая способность пакера, но и принципиальная возможность нового эффективного технологического приема – гидроразрыва и надежной изоляции от ствола скважины подпакерного водоносного пласта.
Скважина оказалась при эксплуатации исключительно надежной. Она годами давала безводную нефть, в то время как "соседки" давно обводнились.
А пакерная эпопея в Западной Сибири продолжилась на десятилетия, охватывая очередные месторождения. В нефтяных скважинах установлены тысячи заколонных пакеров. Их эффективность была убедительно доказана анализом работы скважин на многих месторождениях Западной Сибири.
________________
Буровики начали работать на Восточно-Еловом месторождении. Скважины особо глубокие, более 3 километров. Продуктивный пласт низкопроницаемый, сверху и снизу от него – водоносные отложения. Низкопроницаемые пласты особенно чувствительны к загрязняющему воздействию цементного раствора. Дебиты скважин очень низкие – не более 4–5 тонн в сутки.
Настала пора показать свои возможности нашей уникальной разработке – селективно-манжетному цементированию, которое было подготовлено для промышленного испытания. Им обеспечивается заполнение цементным раствором всего заколонного пространства скважины, кроме зоны продуктивного пласта.
Проведены первые скважинные испытания.
По диаграммам цементометрии, представленными геофизиками, мы увидели, что вся скважина прекрасно зацементирована, и только в зоне нефтенасыщенного пласта – эксплуатационного объекта за обсадной колонной нет цементного раствора. Пласт не имел с ним даже кратковременного контакта, а давление вышерасположенного столба принял на себя заколонный пакер, установленный непосредственно над данным пластом. Более того, в зоне этого пласта для очистки его пористой среды разместили разработанную Геннадием Борисовичем Проводниковым спецжидкость, повышающую его проницаемость.
Но до получения результатов эксперимента успокаиваться было рано.
Необходимо было знать, каков будет дебит скважины, насколько производительнее станет это техническое сооружение.
Дебит достиг 15–20 тонн в сутки – это, по меньшей мере, в 3 раза больше, чем в обычных соседних скважинах. Данные результаты обеспечивали рентабельность буровых работ на Восточно-Еловом месторождении! Это была победа!
________________
Наиболее сложными были промышленные испытания разработанного во ВНИИ буровой техники технико-технологического комплекса для избирательного и регулируемого разобщения продуктивной зоны так называемых горизонтальных скважин, а точнее, скважин с горизонтальным окончанием их ствола в этой зоне. Цементирование такой скважины производится только выше данной зоны во избежание загрязнения пласта.
На Федоровском месторождении "Сургутнефтегаза" геологические условия обусловили массовое строительство скважин с горизонтальным окончанием ствола длиной 500 и более метров. На этом месторождении нефтяной пласт заключен между обширной газовой шапкой и подстилающей подошвенной водой и имеет среднюю толщину лишь около 6 метров – это весьма сложные условия.
Перед институтом была поставлена задача создания технико-технологического комплекса, обеспечивающего регулируемый отбор нефти из продуктивной зоны скважины для обеспечения оптимальной разработки всей нефтяной залежи.
Разработанный комплекс – это «гирлянда» новой управляемой оснастки обсадной колонны, спускаемая в горизонтальный участок ствола скважины, и соответствующее управляющее устройство, спускаемое в обсадную колонну. Продуктивная зона скважины была разделена на четыре разобщенных друг от друга и автономно управляемых участка.
Первое промышленное испытание разработанного комплекса проходило летом 1998 года.
Не забыть мне теплую белую ночь, когда начинался спуск обсадной колонны. Вокруг буровой призрачный пейзаж бескрайних болот, на которых кое-где пытаются расти, но неизбежно чахнут побуревшие сосенки. А ближе, на обширном песчаном покрытии, созданном людьми, строгой шеренгой выстроились оборудованные устья уже работающих «горизонталок» – сданных в эксплуатацию горизонтальных скважин.
Вахтой буровиков руководит сам буровой мастер: спуск колонны уникальный, и никому доверить его не желает.
А рядом неизменно – первоклассный специалист по креплению горизонтальных скважин, начальник отдела Сургутского управления буровых работ №1 Александр Аркадьевич Шамшурин. Он заглядывает внутрь каждого элемента новой оснастки перед его свинчиванием со спущенной частью колонны, контролирует качество каждого свинчивания, герметизацию каждого резьбового соединения фторопластовой уплотнительной лентой, разрешает спуск очередного элемента оснастки, очередной трубы.
…Нервное напряжение у всех возрастает, когда низ колонны входит в горизонтальную часть ствола. Остается спустить 50 труб... 40 труб... 20... Колонна входит в самый непредсказуемый участок ствола: остается 10 труб. Все в напряжении – ждут «посадок» колонны... Но их практически нет – бригада на совесть подготовила ствол к спуску колонны с необычной оснасткой... И вот уходит в отверстие ротора буровой установки последняя труба – колонна благополучно доведена до проектной глубины!
Все поздравляют друг друга. Я в огромном волнении жму руки мастеру и всем участникам спуска колонны, собравшимся возле ротора... Александр Аркадьевич куда-то исчез. Нашел его в столовой, уставшего и умиротворенного. Он сидел, задумавшись о чем-то. Я вдохновенно выразил ему благодарность, Александр Аркадьевич улыбнулся и тихо произнес:
- Всех надо благодарить. Молодцы ребята. Посадок колонны, можно сказать, не было. Только в одном месте было заметно, что она чуточку прилипла, но эту мелочь можно проигнорировать… И вас поздравляю, и всех ваших коллег. Теперь нас ждут дальнейшие дела.
Затем производились работы по цементированию скважины. Вначале закачали кислотный раствор в продуктивную зону скважины для очистки пористой среды пласта вблизи скважины. Затем создали пакерную перемычку в заколонном пространстве и над ней открыли сквозные боковые окна для проведения цементирования скважины.
Цементирование прошло в целом нормально, после чего открыли гидравлический канал от нефтяного пласта к полости обсадной колонны в одном из участков продуктивной зоны…
Немного позже я там же, на буровой, обратился к коллегам по поводу выполненной работы:
– Мы не фейерверк показывали, не фокус, а выполняли беспрецедентно сложную работу по заканчиванию горизонтальной скважины. Эта работа дала нам массу новой, подчас совершенно неожиданной информации, которая позволит в будущем применять наш комплекс без тех непредвиденностей, что мы имели при проведенных испытаниях. Испытания в целом, несомненно, были успешными. Они стали большим коллективным делом. Огромное спасибо всем!
МИЛЫЕ МОИ ТЕХНАРИ
Но пред ликом суровой эпохи,
что по-своему тоже права,
не выжуливать жалкие крохи,
а творить,
засучив рукава.
Булат Окуджава
Читатель, видимо, уже догадывается, что это повествование поведет его не в мир мрачной грусти и не на перекрестки захватывающих детективных историй. И в этом читатель совершенно прав.
Булат Окуджава, например, в реалиях жизни тянулся к светлому, чистому, даже откровенно романтичному. И если читателю не чуждо такое же стремление, я приглашаю его на несколько минут в мир моей доброй памяти о тех людях, с которыми я общался в своей сорокалетней трудовой жизни в России и которые называются научно-технической интеллигенцией.
Эти люди, независимо от вех истории, творят, засучив рукава, постоянно, хотя и не в свете прожекторов, идут на штурм высот своего благородного дела. Их не приветствуют толпы поклонников, потому что таково уж человечество: стремительный рост материальной культуры, определяющий сегодня в огромной степени наше и духовное, и социальное благополучие, воспринимается нами чаще всего лишь со спокойным удовлетворением, как приятная погода.
Новые поколения компьютерной техники, теле- и радиоаппаратуры, автомобилей, самолетов, телефонов, даже волшебный Лас-Вегас вряд ли вызвали у многих желание проникнуть в мир "технарей" – тех, кто творил и исполнил эти чудеса, ставшие уже незаменимой основой духовной жизни миллионов людей.
Конечно, мир научно-технической интеллигенции сложен и вовсе не очищен от конфликтов, человеческих драм, борьбы добра со злом, подлостей, предательства. Но этот очерк я хотел бы посвятить другому – главному в этом любимом мною мире: его стихии созидательности, благородства, беззаветного служения прогрессу.
И хочется мне, чтобы мои бесхитростные заметки всколыхнули в душе читателя волну доброты и признательности к этим, да и всем людям, несущим в жизнь скромность и добронравие и делающим ее просто-напросто лучше. И есть у меня надежда, что эта волна дойдет до Ваших близких, ваших друзей и приятелей, а значит, добавит моменты тепла и радости в их, конечно же, непростую жизнь.
Я кратко расскажу о нескольких близких моему сердцу нефтяниках-буровиках.
Не буду говорить о глобальных последствиях добычи нефти. Подчеркну лишь то, что само возникновение нефтяной промышленности в регионе (будь то Западная Сибирь, Татария или Техас) принципиально меняет его облик, стиль жизни, судьбы многих и многих людей. Именно живыми, острыми проблемами развития нефтяных регионов формируются настоящие специалисты, а среди них выявляются и мощные, яркие, самобытные таланты, становящиеся центрами притяжения людей в больших, трудных и подчас просто самоотверженных делах, дающие нам уроки мастерства, и (может быть, это еще важнее) нравственности. Мне повезло – я имел немало таких уроков.
* * *
Можете ли вы, уважаемый читатель, сказать, какие научно-технические достижения в области бурения скважин пришли в Америку из России? Да, да, такое было, хотя в целом американские нефтяные компании многими десятилетиями являются бесспорными законодателями мод в буровой технике. А случилось такое в 50-е годы с забойным двигателем, который называется безредукторный т у р б о б у р. Не будем обсуждать его достоинства, хотя все же следует отметить, что в российском бурении он произвел революцию, да и американцам приглянулся, если купили на него лицензию.
Создана была эта машина в предвоенные годы четырьмя молодыми друзьями – инженерами: русским П. Шумиловым, армянином Р. Иоаннесяном, азербайджанцем Э. Тагиевым, евреем М. Гусманом. Петр Павлович Шумилов трагически погиб в годы войны, остальных тоже уже нет среди нас, но, к счастью, они пожили еще многие годы, и их влияние ощутили следующие поколения технарей, в том числе и я.
Интерес к бурению мне привил отец. Но его агитационной работе со мной очень помог Ролен Арсеньевич Иоаннесян, даже не подозревая об этом. Все было весьма просто: шла вторая половина сороковых годов, я был очень впечатлительным мальчиком и жил в одном подъезде с дядей Роленом. Он был молод, ошеломляюще красив, эффектен, а еще – он изобрел турбобур! Я не знал, что такое турбобур, но понимал, что это – очень здорово. Я чувствовал, что в бурении собрались красивые и умные люди, и хотел быть с ними. Окончив школу, я, действительно, стал учиться на буровика и уже давно знаю, что такое турбобур… И не перестаю удивляться, до чего же точны и безошибочны наши детские симпатии!
И еще. Когда в начале 90-х годов я защищал докторскую диссертацию, слово взял профессор Иоаннесян и сказал теплые слова в поддержку моей работы. Он был уже нездоров, после инфаркта, ему было трудно прийти. Это, кажется, было его последнее выступление на защитах диссертаций… А через несколько лет нефтяники – ветераны организовали вечер памяти о Ролене Арсеньевиче. Это были часы добра, любви и признательности, они остались камертоном в наших душах.
Дипломный проект я защищал перед комиссией под председательством профессора Эйюба Измайловича Тагиева. Уже на последнем курсе института у меня появилось ощущение, что Тагиева любят все. Почему? Тогда я объяснял это очень просто: он симпатичный человек. Позже я понял, что такое быть симпатичным по-тагиевски. Это значит – безмерно любить людей, быть к ним предельно чутким, расточительно сжигать себя для их радости, бодрости, хорошего настроения.
И так – год за годом, да еще одновременно с огромной творческой работой по бурению. Он был трижды лауреат Государственной премии.
Драматург Александр Штейн, автор "Гостиницы Астории", писал в своей "Повести о том, как возникают сюжеты', что во время войны встречался в Перми с "образованнейшим и интеллигентнейшим азербайджанским инженером Э.И. Тагиевым". Тогда Эйюбу Измайловичу было чуть больше тридцати, а занят он был развитием нефтедобычи во Втором Баку, точнее, на просторах между Волгой и Уральскими горами, что было необходимо для Победы.
Эйюба Измайловича не стало на 55-м году жизни – внезапно отказало его неуемное сердце. Делать людей радостными и счастливыми – это, может быть, самое трудное призвание. Но он, ощутив это призвание в себе, никогда ему не изменял… Однажды сказал мне: "Запомни, Юра, что настоящий мужчина идет на вечеринку не расслабляться, а работать. Чтобы всем там было хорошо". А как ему удавалось поработать на вечеринках – это особый рассказ...
Летом 1999 года мы хоронили Михаила Тимофеевича Гусмана. За несколько лет до этого мы почти перестали его видеть – он сильно болел и уже не мог работать. Но пока болезни не одолели его, он вдохновенно искал и находил новые возможности технического прогресса в бурении.
Уже в преклонном возрасте он отказался почивать на лаврах создателя турбинного бурения и возглавил работу по созданию совершенно новой машины – забойного многозаходного винтового двигателя. Работу рискованную, с непредсказуемым результатом. Не могу здесь объяснять, насколько своевременным, насколько кстати оказался этот замысел. Скажу только, что в мире стали охотно применять винтовые забойные двигатели, выполненные по лицензии, проданной на эту разработку.
На закате жизни Михаил Тимофеевич стал внимательно приглядываться к тому научно-техническому направлению, которому отдавал свои силы другой коллектив – тот, в котором работал я. Наше направление работ многие годы было золушкой для большинства буровиков-производственников в стране. Все блага буровиков тогда определялись с к о р о с т ь ю б у р е н и я, а мы стремились повысить к а ч е с т в о с к в а ж и н как технических сооружений, замедляя бурение. И вот выдающийся борец за скоростное бурение начал пропагандировать смену приоритетов, убеждать всех, что качество скважины становится главным путем к дальнейшему росту эффективности буровых работ. Это – еще один незабываемый урок нравственности.
* * *
Профессор Николай Иосафович Титков, как я уже отметил ранее, является целой эпохой в моей жизни, в его деятельности сплелись три области: становление нефтяной промышленности Второго Баку, преподавание, наука.
Многие годы я не устаю думать о сложности и многогранности личности Николая Иосафовича. Он был талантливым организатором науки, глубоко понимающим, от чего зависят ее успехи. Его особой страстью была работа с научной молодежью. Многие десятки его учеников защитили диссертации, стали преданными работниками науки.
Профессор Титков никогда не применял метод жесткой опеки. Мелочная опека вредна, она расхолаживает исследователей, гасит инициативу. Надо дать людям право на ошибки, заблуждения и, следовательно, ушибы. Так человек со временем возмужает или же поймет, что его место – не в науке. Это, несомненно, определенный риск в работе с аспирантом. Но такой риск без потери чувства меры обязательно идет на благо науки.
Он непременно стремился направить фантазию молодых в русло строго аргументированных положений, питаемых тем, что уже достигнуто наукой, и не вульгаризирующих ее. Со мной, например, было так. Если, фантазируя, касаешься физико-химической механики, свяжись с академиком П.А. Ребиндером. Если затронул механику разрушения горных пород, пообщайся с профессором Л.А. Шрейнером. Если фантазии ушли корнями в акустику, представься известному физику – акустику Л.А. Сергееву.
Мне не довелось встретить более талантливого воспитателя и организатора научной молодежи, так умеющего взлелеять и закалить самостоятельность своих учеников.
* * *
В период работы над кандидатской диссертацией мне пришлось применить для исследований цементного камня метод вдавливания штампа, разработанный профессором Л.А. Шрейнером. Об этом методе я узнал, будучи еще студентом, на занятиях, которые Леонид Александрович проводил с нами. Тогда я остался к методу крайне равнодушным – дескать, мелочь какая-то. И вот через годы я вернулся к этой "мелочи" как к спасительной возможности сделать более полезной для практики акустическую информацию о крепи скважины.
Несколько консультаций Леонида Александровича, несколько его мудрых советов глубоко повлияли на мое мировоззрение. Я по-настоящему понял, что "мелочи" – это главный объект научного творчества, что исследователь начинается с умения видеть в явлениях неочевидное и раскрывать его сущность. "Широкие мазки" – область популяризации науки, научной фантастики. Ювелирный, педантичный поиск – область научного исследования и, конечно, конструкторских работ. Позже это понимание стало привычкой, чертой характера…
Помню, однажды Леонид Александрович, переломив себя, наступив на горло своей преданности настоящему, кропотливому, скрупулезному научному творчеству, под давлением каких-то мощных внешних факторов подавленно зачитывал на ученом совете свой положительный отзыв об одной кандидатской диссертации. Если быть точнее, отрицательный отзыв с положительной концовкой. Вечером того же дня во время чествования нового кандидата наук Л.А. Шрейнер попросил слово и сказал: "В каждом человеке в начале его жизни приблизительно поровну распределены мед и яд. С годами количество меда уменьшается, а яда возрастает. Сегодня я исчерпал последнюю каплю меда. Поэтому я предлагаю тост за то, чтобы мне больше никогда не давали оппонировать диссертации по бурению".
И он тут же, опережая возражения, выпил до дна рюмку коньяка. Чествование превратилось в замешательство… Вскоре профессор Шрейнер ушел. Назавтра он опять был в своих любимых делах, создающих в науке атмосферу и навыки, необходимые для ее достойного развития.
* * *
Первые секунды я не хотел верить, что произошло нечто серьезное, что скважина – под угрозой гибели. А может быть, не секунды, а минуты. Потому что, когда я осознал случившееся, Юрий Иванович уже дал какое-то указание бурильщику и побежал к насосному блоку буровой.
Обсадную колонну труб, которая должна десятилетиями обеспечивать работоспособность скважины, прихватило в процессе спуска к забою. При этом промывка скважины затруднилась. Буровой раствор вытекает из скважины удручающе медленно. На колонне, в нижней ее части, установлена новинка нашего института – разобщитель пластов нового типа, который мы на американский манер назвали пакером. Он должен помочь буровикам сдавать в эксплуатацию качественные скважины. Сегодня буровики – производственники нас экзаменуют. Решились на промышленное испытание нашего пакера. Мы искренне их убеждали, обнадеживали… И в итоге, как говорится, "удружили". Колонна, несомненно, прихвачена за пакер: он больше нее по диаметру. Скорее всего, где-то вывалились куски породы и заклинились между пакером и стенкой скважины.
Вокруг буровой – густая тьма. Февральская ночь Пермской области. Мороз – соответствующий… Юрий Иванович продолжает давать негромкие указания бурильщику и его помощникам. Небольшой рост, очень ладная, еще юношеская фигура, упругие, чуть мягкие движения. Собран, спокоен. Чем ему помочь? В нашей власти сейчас только три средства: расхаживание колонны без промывки скважины, промывка без расхаживания, а также то и другое вместе. Причем ни промывать, ни расхаживать почти не удается. Вот и все. А дальше, как мы любим говорить, – ремесло буровика. Ремесло… Но иногда из ремесла вырастает искусство. Оно отличается от ремесла только неуловимым чуть-чуть, как считал великий К.С. Станиславский.
Юрий Иванович Терентьев – начальник производственно-технического отдела бурового предприятия, второй после главного инженера технический руководитель.
Расхаживает колонну сам. По-прежнему собран и спокоен. Временами дает распоряжения рабочим. Расхаживание… Промывка… Оттенки… Полутона… Три средства для покорения стихии земных недр.
Улыбаясь, обращается ко мне: "Погрейтесь в культбудке. Не волнуйтесь так. Вы уже посинели от холода". Замечаю, что дрожу. Сколько же длится его борьба? Смотрю – около пяти часов!..
Еще через полчаса он пришел в культбудку и спокойно сказал бурильщику: "Пошла колонна. Заканчивай поскорей".
… А когда мы ехали с буровой, он, прервав молчание, обратился ко мне: "Ну, вот и получилось. Я думаю, что к спуску следующего пакера ствол нужно готовить лучше. И спускать будем аккуратнее – нельзя скупиться на промывки скважины. А Вы что думаете?"
Это значит, что мы просто-напросто продолжим испытания, так считает он. В ответ я тихо произнес только одно: "Спасибо, Юрий Иванович!"
Шел февраль 1970 года. Затем мы встречались еще не раз. Он уже давно кандидат наук, стал совсем седым. А голос и улыбка – те же.
* * *
Яков Аронович Гельфгат сыграл принципиальную роль в моем становлении и совершенствовании как работника науки, хотя не был официальным научным руководителем ни моей диссертационной работы, ни моих, с коллегами, разработок по научной тематике ВНИИ буровой техники. Тем не менее, мне посчастливилось многие годы ощущать мощное влияние личности этого МАСТЕРА: его неравнодушие и высочайшую требовательность к себе в любом большом или малом деле, которое он взял в свои руки, его блистательное владение логикой и профессией, его неукротимое упорство в отстаивании своих идей при неизменных корректности и внешнем спокойствии, его чуткое, дружеское внимание, мудрые, но всегда ненавязчивые советы и рекомендации, даримые многим и многим людям...
Его благотворное влияние на нас, более молодых специалистов, я убежденно называю ш к о л о й н р а в с т в е н н о с т и, потому что быть во всей своей деятельности мастером – это высокая нравственность, а не быть таковым – это безусловная безнравственность. Тут я всей душой солидарен с любимым поэтом Робертом Рождественским, который писал:
Мир стареет
в былых надеждах.
Но сегодня,
как и вчера –
на плечах
эту землю держат
и несут на себе
мастера!
...Мир
погибнет не от обжорства,
не от козней чужих планет,
не от засух,
не от морозов,
не от ядерных
сверхатак, –
он погибнет,
поверив в лозунг
добродушный:
"Сойдет и так!"
С первой половины тридцатых до первой половины девяностых годов прошлого столетия Я.А.Гельфгат увлеченно, с неизменным упорством и оптимизмом, трудился на благо нефтяной и газовой промышленности в Азербайджане и в России, на Украине и в Казахстане, в Узбекистане и в Киргизии, за рубежами бывшего Советского Союза.
Став опытнейшим специалистом, он многие годы руководил нашим отделом технологии бурения скважин ВНИИ буровой техники. Помнится, что, когда я был еще молодым, все корифеи буровой науки в институте посвящали себя созданию новых технических средств, и только Яков Аронович вел отчаянную борьбу за то, чтобы любой значительный шаг для совершенствования буровых работ начинался с создания всесторонне продуманной технологической концепции…
В конце 80-х годов, когда я уже руководил довольно крупным научным подразделением, Яков Аронович предложил мне побеседовать с глазу на глаз. В этой незабываемой и, как полюбили говорить в горбачевские времена, судьбоносной для меня беседе он сказал приблизительно следующее:
- Юрий Завельевич, вам с коллегами удалось создать в стране очень эффективное научно-техническое направление – крепление скважин с применением заколонных проходных пакеров. При этом технологичность и функциональные возможности пакерующих устройств шаг за шагом развиваются. Это – серьезная заслуга вашего дружного коллектива. Но у меня создается ощущение, что в своей увлеченности совершенствованием пакеров вы сузили горизонты своих творческих поисков.
Заколонный пакер – это, бесспорно, прекрасное техническое средство. Но попробуйте взглянуть на проблему заканчивания скважин шире, в аспекте всего комплекса технологических задач. Ведь, при рациональном решении проблемы заканчивания скважин в целом должны быть с высокой технологичностью обеспечены не просто качественная изоляция эксплуатационных объектов в скважинах любого типа, но и надежное сохранение коллекторских свойств этих объектов, и рациональный отбор нефти из продуктивной зоны горизонтальных скважин, и охрана недр в сложных геолого-технических условиях...
Настоятельно советую вам задуматься о новых высокотехнологичных способах разобщения пластов на стадии заканчивания скважин с учетом всех технологических потребностей и при этом стремиться к комплексному сочетанию новых технологических приемов, технических средств и изоляционных материалов. У вашего коллектива, несомненно, есть силы для такого, комплексного подхода к совершенствованию заканчивания скважин, и это стало бы качественно новым уровнем эффективности разработок. А заколонные пакеры, конечно, заняли бы достойное место в разрабатываемых технико-технологических комплексах.
После этой беседы я буквально потерял покой. Говоря коротко, из искры, которую высек в моем сознании Яков Аронович, возгорелось пламя. Старался, чтобы все дальнейшие разработки “пакерщиков” стали базироваться на широком осмыслении проблемы заканчивания скважин и, соответственно, выработке нашей технологической концепции.
В результате 90-е годы стали для меня и моих коллег поистине вершиной творческих поисков. Эти поиски были довольно смелыми, а потому и рискованными, принесли нам немало разочарований, жесткой критики, но, к счастью, и некоторые очевидные успехи. Кое-что из созданного успешно прошло промысловые испытания и стало применяться в промышленной практике, другое нуждается в дальнейшей ювелирной отработке, но все это является честными и упорными попытками значительных творческих прорывов – а разве такое не заслуживает искреннего уважения? Уверен, все это было не зря, прямо или косвенно послужит качественному строительству скважин. Спасибо Вам, дорогой Яков Аронович!
Чтобы моя информация была не слишком абстрактной, позволю себе просто перечислить для читателей, которым это может оказаться интересным, те основные комплексные объекты, что стремились мы создать для нашей отрасли в 90-е годы:
· высокотехнологичные способы ступенчатого и манжетного цементирования скважин;
· высокотехнологичный способ селективно-манжетного цементирования, обеспечивающий создание цементного кольца во всем объеме заколонного пространства скважины, кроме зоны пласта-эксплуатационного объекта;
· технико-технологический комплекс для избирательного и регулируемого разобщения продуктивной зоны
горизонтальных скважин, цементируемых манжетным способом над этой зоной, - комплекс, обеспечивающий создание
ремонтопригодной и технологически управляемой крепи в горизонтальной (нецементируемой) части ствола;
· высокотехнологичный способ манжетно-ступенчатого цементирования скважин на контактные водонефтяные залежи,
обеспечивающий заполнение порового пространства водоносных отложений в прискважинной зоне гелеобразующим
изоляционным материалом.
* * *
Полагаю, что многим людям знакомо состояние тихого отчаяния. Ситуация непоправима, надежды рушатся, жизнь зашла в тупик, выход не виден, призрак несостоявшейся судьбы уже давит ваше смятенное сердце. Такое часто случается из-за любви, а у меня было связано с работой. Десятки лет я занимался научно-техническим творчеством и реализацией его результатов – десятки раз шел от идеи до внедрения. Жизнь вспоминается как сплошной экзамен, все успехи добывались только в сражениях. Да к тому же, сферой дел нашей когорты разработчиков были необратимые процессы заканчивания скважин, где промахнешься в решениях – значит, вполне можешь погубить все старания буровиков и огромные затраты по строительству скважины. Но если не промахнешься, скважина будет радовать всех своими возможностями. Такие дела были бы просто нереальны без поддержки энтузиастов на буровых предприятиях.
В ту ночь я лежал на гостиничной кровати и ощущал то самое тихое отчаяние.
Не буду вдаваться в подробности постигшей меня беды. Скажу только, что устройства, которые должны были радикально повысить качество скважин и уже начали внедряться после успешных промышленных испытаний, вдруг вместо ожидаемых благ привели к авариям при заканчивании четырех скважин подряд.
Меня срочно вызвали из Москвы в Западную Сибирь как руководителя работ. Я на месте все проверил, все просчитал и понял: буровики, несомненно, все делали правильно. На заводе – изготовителе мы провели специальную учебу инженеров и сборщиков, оставили детальную методику сборки и испытаний изделий. Почему же произошли аварии? Я не мог этого понять. Завтра меня будут слушать на техническом совете и, увидев мою беспомощность, прекратят внедрение наших изделий. Годы работы коллектива – коту под хвост. А как мы надеялись на успех! Сколько сил отдали, чтобы он состоялся! А я, никчемный, бестолковый, посмел быть во главе работы. И вот – конец…
Во втором часу ночи раздался стук в дверь. Это был Владимир Богданов, симпатичный молодой инженер бурового предприятия, который поверил в наше создание и со всей душой помогал нам его внедрять. Он, естественно, знал о случившейся беде, но почему-то стоял с сияющим видом. Через минуту он вывалил из карманов на стол десятки срезных винтов от наших изделий. Здесь мне необходимо объяснить, что именно подбором срезных винтов каждое изделие настраивалось на конкретные условия в скважине, и этим обеспечивалась его безаварийная работа. Последним на стол лег штангенциркуль.
- Я подумал так: если все было правильно, надо проверить эти винты, - сказал Володя. - Поехал на базу и там вытащил их из всех изделий.
Я сразу возразил: точнейшему изготовлению этих винтов мы с заводом уделили особое внимание – ошибок быть не может. Он улыбнулся: "А чем вы гарантируете правильность чеканки на головке каждого винта?"
На ней чеканился диаметр винта в месте среза для быстроты и безошибочности отбора на буровой нужных винтов, которые затем устанавливались в наше изделие.
"Отчеканено неверно, проверь сам", - Владимир протянул мне штангенциркуль.
И тут я, потрясенный, понял, что наше дело спасено добрым волшебником Владимиром. Мы предусмотрели все, кроме одного: девочка-чеканщица могла когда-то оказаться в плохом, а, быть может, наоборот, в слишком хорошем настроении, и тогда наши винты просто мешали ей думать о другом, о чем-то высоком. Их так много, почти неразличимых на глаз, таких маленьких и надоевших. Неужели может случиться что-то плохое, если вместо одной цифры на винте будет отчеканена другая? Придумали чепуху какую-то, чтобы людей мучить…
После всех наших забот и стараний мысль о ложной чеканке на срезных винтах просто не приходила мне в голову. А Владимиру пришла… Все было дальше нормально, только на заводе сняли с работы начальника отдела технического контроля...
Прошел ряд лет, и Владимир Леонидович Богданов стал генеральным директором акционерного общества "Сургутнефтегаз". Он уже вошел в восьмой десяток лет. Добрая известность в России и за ее рубежами, а еще всякие ордена и звания – все это есть. Его огромное хозяйство всегда было стабильно и эффективно, не пошатнулось и в самые смутные времена 90-х годов ушедшего века.
В 1997 году был издан научно-технический сборник "Нефть Сургута", который открывается статьей генерального директора акционерного общества В.Л. Богданова. Он пишет: "Реалии сегодняшнего дня российской нефтяной промышленности – спад добычи нефти, бремя налогов, неплатежей, износ основных фондов – превращают практически каждое нефтегазодобывающее предприятие в потенциального банкрота. И руководитель предприятия вынужден решать ежедневно сложнейшую задачу – как обеспечить жизнедеятельность производства, сохранить коллектив. Критическое положение остро ставит вопрос выработки оптимальной финансовой политики, определения приоритетных направлений, поиска тактически верных шагов реализации намеченного. Анализируя экономическую модель, выработанную специалистами АО "Сургутнефтегаз" в невероятно сложных условиях последнего пятилетия, хотелось бы ... отметить, что... она позволяет предприятию не только выживать, но и развиваться".
Знает технарь Владимир Леонидович, что в сложных делах нельзя упускать из виду ни один маленький винтик. Если уж дано человеку обнаружить те мелочи, которые другими не замечаются и которые оказываются совсем и не мелочами, то куда уйдешь от таких поисков, от такого нелегкого призвания!
Акционерное общество "Сургутнефтегаз" неизменно – один из форпостов цивилизованного капитализма на российской земле.
* * *
Наш ВНИИ буровой техники первым в отрасли начал продажу патентных лицензий зарубежным компаниям. В это время я, по поручению дирекции института, руководил в нём патентно-лицензионным отделом, и мне посчастливилось вместе с замечательным ученым, в то время кандидатом технических наук, а впоследствии доктором наук, заслуженным изобретателем Российской Федерации, почетным нефтяником и академиком Российской академии естественных наук Дмитрием Федоровичем Балденко провести работу, необходимую для успешного заключения с межнациональной корпорацией "Дрилекс оверсиз" самого первого в отрасли патентного лицензионного соглашения. Заключением этого соглашения ознаменовалось закрепление приоритета отечественной науки и техники в области забойных двигателей для бурения скважин и принесло стране немалые валютные отчисления.
Хочется отметить, что в совместной работе зародилась наша дружба с Дмитрием Федоровичем, и сегодня, через много лет, мы являемся верными друзьями, поддерживающими активные и регулярные контакты друг с другом. А та работа стала для нас самих и для других специалистов отрасли серьезной школой решения совершенно новых задач продажи зарубежным компаниям наших научно-технических разработок. Приятно вспоминать о тех методических принципах, которые утвердились в нашем сознании при тщательном выполнении той работы.
Мы глубоко осознали, что для успешной продажи лицензий необходимы высший технический уровень и конкурентоспособность предлагаемого для продажи объекта, а также эффективная реклама и правильная коммерческая проработка лицензионной темы.
Чтобы обеспечить высший технический уровень разработки, важно прежде всего правильно выбрать её технические и экономические показатели. Необходимо определить такие важнейшие технические показатели, которые качественно характеризуют конечные результаты использования объекта в целом. Неправильный выбор технических показателей влечет за собой неэффективное использование творческих сил, концентрацию их на решении второстепенных задач.
Научным подразделением, руководимым Дмитрием Федоровичем, был разработан совместно со специалистами Пермского филиала ВНИИБТ, под научным руководством профессора М.Т. Гусмана, многозаходный винтовой забойный двигатель, обеспечивающий вращение бурового долота на забое скважины с обеспечением оптимальных проходки на долото и скорости проходки. Разработанный двигатель по конструкции и энергетической характеристике выгодно отличался от зарубежных однозаходных, то есть его технический уровень был выше уровня имеющихся зарубежных аналогов. Он обеспечил оптимальную частоту вращения долота при повышенном вращающем моменте.
Обосновать преимущества объекта патентования по сравнению с лучшими мировыми достижениями, а также выбрать страны патентования можно только на основе результатов патентных и конъюнктурных исследований
Качественное и своевременное проведение патентных исследований в сочетании с напряженной творческой работой специалистов указанного выше научного подразделения обеспечили то, что в мире прочно утвердился приоритет российских научно-технических достижений в области забойных двигателей для бурения скважин. Создание многозаходного винтового забойного двигателя признано в мире одним из выдающимся изобретений второй половины XX века.
Патентная защита перспективного лицензионного объекта является важным фактором его конкурентоспособности, а значит, и частью его лицензионной проработки. При этом необходимо учитывать стремление зарубежных компаний к широкому территориальному диапазону патентной защиты. Чтобы обеспечить защиту лицензионного объекта блоком патентов в достаточно широком круге стран, избежав чрезмерных валютных расходов, мы пошли по следующему пути. Прежде всего патентуется в широком круге стран одно из главных изобретений, а сведения об остальных изобретениях, входящих в объект, пока не публикуются. Патентование блока изобретений начинаем только после того, как конкретный лицензиат (покупатель) выскажет соответствующие пожелания (в частности, не исключается договоренность о разделении затрат на патентование).
В результате проведенных патентных и конъюнктурных исследований были выявлены следующие четыре фактора, говорящие о целесообразности патентования за рубежом технических решений, воплощенных в многозаходном винтовом забойном двигателе:
- несомненное техническое преимущество этого двигателя перед аналогами;
- возрастающий в мире интерес к созданию и использованию винтовых двигателей (выявлены пять фирм США и Франции,
работающих над их созданием);
- целесообразность усиления патентной защиты комплекса разработок института по многозаходным рабочим органам
винтовых забойных двигателей;
- наличие у института существенных сведений типа «ноу-хау» (конкретные проектно-конструкторские разработки, расчет
и технология изготовления рабочих органов двигателя).
Буровые работы обладают особой спецификой, обусловленной огромным разнообразием геолого-технических условий, природных факторов, удельных затрат на используемые оборудование и услуги, контрактных условий, связывающих бурового подрядчика с заказчиком и др. Поэтому при расчете стоимости лицензии необходимо правильно использовать исходную информацию и объективно прогнозировать ожидаемую область применения объекта лицензионного соглашения. Недостаточно объективное прогнозирование может привести к неправомерному завышению или, наоборот, к недооценке стоимости лицензии и в итоге сорвать продажу лицензии или сделать её недостаточно выгодной для лицензиара (продавца).
Вряд ли в настоящем очерке имеет смысл заниматься более детальным рассмотрением методических особенностей лицензионной проработки объектов. Хочется подчеркнуть, что эта проработка базировалась на моём вдохновенном сотрудничестве с одним из милых мне технарей, к счастью, не обошедших моей судьбы, Дмитрием Федоровичем Балденко, и методические результаты этого взаимодействия были полезны для нефтегазовой отрасли.
Находясь ныне, как и я, в глубоком пенсионном возрасте, он активно продолжает творческую работу (совместно с сыном Ф.Д. Балденко, доцентом губкинского университета нефти и газа). Это и научно-технические публикации в России и за рубежом по теории и конструированию винтовых гидравлических машин и по интересному хобби: освещению в статьях истории и современного состояния филателии, посвященной нефтегазовой отрасти, в странах мира.
Многих лет жизни и успехов тебе, дорогой мой друг!
* * *
Держитесь стойко, пожалуйста, милые мои технари, прошу я, приближаясь к своему 90-летию! Вам ли привыкать к ветрам жизни!
И сердечное спасибо за то благородное дело, которое годами было в ваших руках, да и сейчас есть у многих из вас!
СЛОВО О ПОСТУПКЕ
Эссе в лирических этюдах
Мне захотелось написать некую композицию в лирических этюдах – извлечениях из моей памяти, посвящённую драгоценному явлению в человеческом общежитии – добрым поступкам. Даже когда такие поступки являются совсем скромными, люди чаще всего благодарно откликаются на них. Хочется поделиться с читателями живыми примерами того, как обогащают нашу жизнь добрые поступки, делая её более совершенной, красивой, одухотворенной и плодотворной. И если такой поступок по какой-то причине остался незамеченным, не надо огорчаться. Вспомните мудрое изречение Джона Леннона: "Если вы делаете что-то прекрасное и возвышенное, а этого никто не замечает – не расстраивайтесь: восход солнца – это вообще самое прекрасное зрелище на свете, но большинство людей в это время ещё спит".
В моих лирических этюдах, которые ждут внимания читателей, показаны и крупные поступки, весьма принципиальные для судеб человека и дела, и совсем не столь значительные, которые можно назвать даже маленькими. Для меня несомненно, что все они драгоценны в нашем мире. Ведь когда они есть, наш непростой и противоречивый мир непременно становится светлее, чище, богаче хорошими делами и событиями.
Дейл Карнеги, один из создателей теории общения, утверждал, что совсем простой поступок – своевременно похвалить человека за его хорошее дело, пусть и маленькое, – это гораздо эффективнее, чем "награждать" его только порицаниями за какие-либо оплошности. Я дружил на американской земле с чудесным, неизменно чутким человеком – Людмилой Заславской. Когда моя семья воссоединилась в Нью-Йорке, мне шёл седьмой десяток лет, и я позволил себе сменить научную деятельность на журналистскую и писательскую. Эти виды деятельности влекли меня всю жизнь, но я не давал им всерьёз отвлекать меня от науки и изобретательства.
Превратившись в немолодом возрасте в начинающего журналиста и писателя, был очень неуверен в себе. Милочка, думаю, почувствовала это – и не было почти ни одной моей газетной публикации, на которую она бы не откликнулась по телефону или при встрече добрыми словами. Шаг за шагом она выращивала во мне уверенность в моих силах, и в итоге новая деятельность стала для меня совершенно естественной, вдохновенной и не расшатываемой внутренними колебаниями. Милочки уже нет среди нас, а признательность ей будет жить в моей душе вечно. И я не знаю, в какое место на шкале значимости поступков поместить её добрые отклики, да и не имеет это для меня никакого значения. Слава Богу, что они были – вот и всё…
Хочется надеяться, уважаемый читатель, что моё эссе в лирических этюдах коснется Вашего сердца.
* * *
Я родился в семье молодых инженеров-нефтяников. Мама и папа окончили Азербайджанский индустриальный институт одновременно и с отличием. Через много лет мне рассказывали, каким сильным специалистом по экономике нефтепереработки стала мама. В 1950 году, когда мы уже несколько лет жили в Москве, ее пригласили в аспирантуру. Но в это время отцу пришлось перебираться в Восточную Сибирь (об этом сказано выше) – и никаких колебаний у мамы не возникло – аспирантуре не быть: если в прибайкальскую глубинку едет отец, значит, едет вся семья. Потому что в семье жила любовь…
А Восточная Сибирь вошла в нашу судьбу напомню как.
Шел 1949 год. По приказу министра отец вдруг был снят с должности директора небольшого московского завода экспериментальных машин и переведен на должность рядового инженера. Не помню, каковы были формулировки приказа, но суть вопроса нашей семье известна и памятна. На заводе появился новый главный инженер, тоже еврей. Отец с ним дружил, работали душа в душу. Конечно, где-то, по необходимости, были жесткими. Не исключаю и того, что отец повысил в должности какого-то заводского специалиста-еврея: в нефтяном машиностроении я встречал немало талантливых инженеров и ученых еврейской национальности. Некоторые "доброжелатели" подняли тревогу "в верхах" отраслевого уровня: дескать, завод стал еврейским гнездом – сколько это может продолжаться?!
…Отец поехал из Москвы в Восточную Сибирь восстанавливать новыми делами доброе имя. Работая главным инженером ремонтно-механического завода в городе Ангарске, а позже и директором этого завода, восстановил он там доброе имя своё…
Любовь, я полагаю это всерьез, может творить самые настоящие чудеса. Помните, как в фильме Э.Рязанова "Забытая мелодия для флейты" любовь медсестры спасла умирающего главного героя. Фильм считается доброй сказкой для взрослых. А я думаю – он не сказка, потому что видел такое сам. В Ангарске. В семье.
1952 год. Отцу – сорок лет. Мне – пятнадцать. Отец заболел гриппом, а затем у него возникло какое-то жуткое осложнение. Несколько дней температура – около сорока градусов. Силы иссякали. Попытки лечения не помогали. Нас с сестрой перестали пускать в комнату, где лежал отец. Вспоминаю критическую ситуацию по впечатлениям, полученным в прихожей нашей сибирской квартиры. Там находились не менее пяти мужчин – сотрудников и друзей отца. Стояли молча. Затем появился еще один мужчина – врач, он вышел из той самой комнаты. В глазах его были грусть и утомление, он слегка развел руками. Мы поняли: ничего хорошего так и не получается. Кто-то начал говорить об отце добрые слова, но почему-то в прошедшем времени. Это резануло меня.
И только мама вела себя собранно и энергично. Часто ходила из комнаты в кухню и обратно, что-то приносила и уносила – какие-то тряпки, напитки, тазики… Она не обращала внимания на толпившихся в прихожей, она действовала, помогала отцу, как могла. Думаю, совсем потеряла счет времени. Быть может, она просто верила, что ее энергия, ее воля, ее старания, ее любовь лишат болезнь силы и заставят отступить.
На следующий день отцу стало немного лучше. А через неделю он вышел на работу. Мы так и не узнали, что с ним тогда случилось…
Помнится только один случай, когда отец плакал. Это была слабость глубоко растроганного человека. В начале восьмидесятых годов в квартире родителей по поводу какого-то праздника собрались их старые друзья. Были приглашены и мы с женой… Вдруг отец прервал общий веселый разговор и сказал: “Мне хочется поделиться с вами одной великой радостью. Через 40 лет после Сталинградской битвы сведения обо мне отыскали в каких-то архивах – и я награжден медалью "За оборону Сталинграда". Показав нам эту медаль, вдруг заплакал, даже из комнаты вышел, чтобы успокоиться. Ему шел семьдесят первый год.
Тогда мы услышали короткий никому не известный рассказ. Отец сообщил, что не считал себя вправе сообщать о том, чему нет никаких подтверждений. И этот его поступок – многолетнее молчание – относится к полученным мною бесценным урокам высокой нравственности…
За несколько месяцев до Сталинградской битвы ему было поручено руководить перевозкой оборудования одного из бакинских заводов в Сталинград. Видимо, битвы на Волге тогда еще не ожидали, однако опасались прорыва фашистов в Баку (куда войти им так и не удалось) и поэтому решили дополнительно укрепить нефтяную промышленность во Втором Баку, между Волгой и Уралом. Не будет в достатке нефти – отпор врагу станет невозможен. Кстати сказать, специалистов-нефтяников на фронт старались не брать – у них был свой ответственный рубеж той великой войны.
Баржи с оборудованием завода разбомбила и утопила немецкая авиация где-то между Астраханью и Сталинградом. Отцу удалось спастись, и в канун битвы на Волге он оказался в Сталинграде. Местные власти поручили ему участвовать в организации обороны города, дали четкие задания... Получается, справился… Так закончил он свой рассказ. Отец имел много орденов и медалей, почетных грамот за мирный труд. Но эта причастность к великой битве, подтвержденная, наконец, медалью, была для него драгоценнее всех остальных дел.
* * *
Мне хочется рассказать в этом повествовании о двух поступках своего любимого учителя в науке и жизни профессора Николая Иосафовича Титкова, который не только был научным руководителем моей работы над кандидатской диссертацией, но и впоследствии многие годы буквально по-отцовски опекал меня, дружески поддерживал в трудных ситуациях. Верные своим учителям многие представители моего поколения тоже смогли достойно мыслить, чувствовать и действовать в сложном человеческом общежитии.
Кругозор Николая Иосафовича Титкова в нефтяной отрасли был по-настоящему широк, мирового масштаба. По этому поводу, полагаю, достаточно вспомнить, что еще до войны он был командирован в США для изучения опыта американских нефтяников. В его деятельности сочетались три области: становление нефтяной промышленности Второго Баку, преподавание, наука.
Два эпизода моей жизни окрашены благородными и бесценными для меня поступками Николая Иосафовича.
Москва, 1966 год. Я завершил работу над кандидатской диссертацией по нефтяным делам под руководством профессора Н.И. Титкова. Так называемая предварительная защита диссертации прошла, похвалюсь, здорово – и настал момент, когда я явился к директору нашего института, известному ученому-геологу, и дал ему на подпись проект письма в газету "Вечерняя Москва" с сообщением о предстоящей официальной защите (тогда была необходима публикация таких сообщений). И тут произошло то, чего я не понимаю до сих пор. Некоторые друзья внушали мне, что это было проявлением элементарного антисемитизма. Может быть… А возможно, результатом подлого навета какого-то тайного завистника. Разве мало было и такого в науке? Во всяком случае, директор вернул мне поданную ему бумагу и жестко сказал: “Вашей защиты в институте не будет”. Я даже не успел испугаться, лишь наивно-недоуменно воскликнул: “Почему? Ведь я так старался!” Ответ прозвучал еще жестче: “ Уж не хотите ли вы, чтобы я перед вами объяснялся?”
Куда мне было идти? Естественно, к моему профессору… Он лишь грустно вздохнул и направился к приемной директора. Я продолжал недоумевать в коридоре. Не помню, сколько длилось мое ожидание, но немало… Профессор вышел в коридор с красным лицом и возбужденным взглядом. Дал мне подписанное директором письмо и заставил себя спокойным голосом сказать: "Можете ехать в редакцию".
…На моей защите, понятно, было много народу: пришли и те, кто просто ждал интригующего, пикантного “спектакля”. Ведь все, естественно, узнали об отношении директора к моей защите. Директор вел ученый совет. Одним из моих оппонентов был сотрудник его научной лаборатории. На трибуне, в начале выступления, с этим оппонентом случился нервный приступ: он побледнел, с его лица капал пот, лист бумаги, в который он глядел, передавал дрожь его рук. Ему принесли воды. Он смог взять себя в руки и поистине мужественно зачитал свой положительный отзыв. Развития “спектакля” не было...
Никогда не забуду результат голосования – 21:1. Я стал не только кандидатом наук, но и тем, кто твердо, на своем опыте, понял, что добро может быть сильнее зла. И что надо верить в людей...
Через много лет, когда профессору Титкову исполнилось 80 лет, он, недавно перенесший инфаркт, решил отметить этот юбилей скромно, по-домашнему. Кроме его родных, за столом находились несколько близких ему по работе людей. Был приглашен и я, его ученик. И это приглашение явилось высоким нравственным поступком профессора, несомненно, рискованным для его здоровья. Дело в том, что среди приглашенных не могло не быть и заместителя директора института, курировавшего мою лабораторию, – руководителя с жестким характером, верного воспитанника сталинской эпохи, непредсказуемо вспыльчивого и, главное, откровенно ненавидящего меня за слишком независимое, по его мнению, поведение. Мой учитель решил четко продемонстрировать, что своего отношения к уважаемым ученикам не изменяет ни при какой конъюнктуре...
* * *
Дипломный проект я защищал перед комиссией под председательством профессора Эйюба Измайловича Тагиева. Уже на последнем курсе института у меня появилось ощущение, что Тагиева любят все. Почему? Тогда я объяснял это очень просто: он симпатичный человек. Позже я понял, что такое быть симпатичным по-тагиевски. Это значит – безмерно любить людей, быть к ним предельно чутким, расточительно сжигать себя для их радости, бодрости, хорошего настроения.
И так – год за годом, да еще одновременно с огромной творческой работой по бурению. Он был трижды лауреат Государственной премии.
Драматург Александр Штейн, автор "Гостиницы Астории", писал в своей "Повести о том, как возникают сюжеты", что во время войны встречался в Перми с "образованнейшим и интеллигентнейшим азербайджанским инженером Э.И. Тагиевым". Тогда Эйюбу Измайловичу было чуть больше тридцати, а занят он был развитием нефтедобычи во Втором Баку, на просторах между Волгой и Уральскими горами, что было необходимо для Победы.
Эйюба Измайловича не стало на 55-м году жизни – внезапно отказало его неуемное сердце. Делать людей радостными и счастливыми – это, может быть, самое трудное призвание. Но он, ощутив это призвание в себе, никогда ему не изменял… Однажды сказал мне: "Запомни, Юра, что настоящий мужчина идет на вечеринку не расслабляться, а работать. Чтобы всем там было хорошо". А как ему удавалось поработать на вечеринках – это особый рассказ...
Но один эпизод такой работы я хочу показать здесь, поскольку это был буквально целебный поступок настоящего мужчины.
В тот апрельский день 1966 года я защитил кандидатскую диссертацию и организовал дружеский банкет в одном из небольших залов московского ресторана "Арагви". Естественно, пригласил и дорогого Эйюба Измайловича.
Он, как обычно, был очень занят и смог прийти только ближе к концу банкета. Но вообще не прийти – это был бы в принципе не его вариант, он не мог позволить себе причинить огорчение человеку. Когда он появился в зале, более половины гостей уже не было за столом, в частности, ушли все профессора – он как бы их заменил, а оставшиеся сгруппировались на одном из концов стола. При этом он сразу заметил, что гости, как и мы с женой, находятся в несколько минорном состоянии, если не сказать просто – приуныли.
А дело было в том, что один из гостей, мой коллега по лаборатории, пригласив мою жену Таню на танец вдруг начал сопровождать танцевальное действо излитием на меня потока грязи. Я и ранее замечал, что стоит ему несколько опьянеть – и он начинает извергать всяческие словесные гадости. Так уж устроен мир: некоторые в опьянении становятся благодушнее, а другие агрессивнее. В данном случае он "кипел" по поводу использования мною для одного исследования его цементных образцов, то есть якобы о б в о р о в а л его. Да, я использовал те образцы, которые он уже выбросил в мусорный бак, завершив свою работу с ними, но которые были полезны мне для получения некоторой дополнительной информации. Причем использовал те образцы с его согласия, а завершив соответствующее небольшое исследование, опубликовал совместную с этим коллегой статью в научном журнале.
Моя Таня, услышав гнусные излияния этого гостя, прервала танец и сказала ему, что её муж может с легкостью дарить, но воровать – никогда. Они вернулись за стол, нервные и недобрые, и это настроение, конечно, передалось оставшимся гостям. Честно говоря, я растерялся и не знал, как наладить прежнее, праздничное настроение. Казалось, праздник был непоправимо отравлен.
Но тут, на счастье, появился Эйюб Измайлович. Немедленно и мудро оценив ситуацию, он заказал бутылку коньяка и поднял очень теплый тост за меня, нового кандидата наук. Затем безостановочно веселил нас некоторое время забавными историями из своей интереснейшей жизни. Второй тост он поднял за Таню, которая вытерпела все сложности моего аспирантского времени и была мне верной опорой. У Тани явно просветлели глаза. А еще он весело добавил, что, если происходит настоящее дружеское застолье, собравшиеся должны покидать его только тогда, когда официанты, сворачивая скатерть с длинного стола, начнут их теснить.
Такое и случилось. Когда все поднялись, чтобы расходиться, за столом уже царило по-настоящему праздничное настроение. Но Эйюб Измайлович решил добавить к нему ещё один штрих – специально для Тани. Он взял её на вытянутые вперед руки, пронёс по длинному коридору в раздевалку, бережно опустил на пол и сказал с улыбкой: "Знаешь, Танечка, почему я не старею? Потому что пью коньяк, курю "Казбек" и ношу на руках женщин!"
Мы с Таней были счастливы. Я поймал на улице Горького такси, и мы подвезли Эйюба Измайловича к его дому. Его участие в том банкете всегда будет согревать моё сердце.
Через год Эйюб Измайлович Тагиев, неугомонный в своей доброте человек, неожиданно скончался от инфаркта…
* * *
Это было вечером 20 января 2014 года в Центре бухарских евреев Америки. Зал тожеств на третьем этаже заполнен людьми. У всех приподнятое, праздничное настроение. Возле небольшой сцены организаторы мероприятия завершают какие-то приготовления под руководством неугомонного созидателя общественной активности соплеменников Рафаэля Некталова. И наконец начинается торжество в честь 25-летия Бориса Сачакова, по существу творческий вечер этого музыкально одаренного молодого человека.
Вечер проходит вдохновенно, интересно, многообразно, выступления сопровождаются дружными аплодисментами, зал остается заполненным до конца концертной программы, а затем собравшиеся приглашаются к фуршетному столу. В общем, по-моему, мероприятие оставило у всех светлое впечатление.
Да, я уходил с этого юбилейного вечера – думаю, как и все другие – в светлом настроении. Но тут мне хочется доверительно поделиться с Вами, дорогой читатель, и другими добрыми мыслями и эмоциями, наполнявшими меня в те часы, да и сейчас тоже.
Я уверен, что ни у кого из гостей юбиляра светлое настроение не было совершенно безмятежным – оно сопровождалось и непростыми размышлениями, и даже легкой печалью. Вы, несомненно, помните волшебные пушкинские слова: "печаль моя светла; печаль моя полна тобою". И я вспомнил их, находясь тогда в зале. Вспомнил, потому что чувствовал что-то подобное. На сцене сидел счастливый, широко улыбающийся присутствующим, одухотворенно дарящий нам свое вокальное искусство молодой юбиляр. Он сидел... в инвалидном кресле. К нему подходили поздравляющие, к нему подсаживались на стуле те, с кем он пел дуэтом. А его место было неизменным...
Есть такое слово: ПРЕОДОЛЕНИЕ. В книге прекрасного казахского поэта Олжаса Сулейменова, имеющей именно это название, есть такие слова:
Я люблю тебя, жизнь,
За весну
И за страх,
И за ярость.
Я люблю тебя, жизнь,
И за крупное,
И за малость,
За свободу движений,
За скованность
И за риск.
Я люблю тебя, жизнь...
Мы нередко говорим о предначертаниях судьбы, в частности печальных. Борис Сачаков, которому судьба безжалостно подарила тяжелый недуг, с редким мужеством годами преодолевал его – и на своем юбилее предстал перед нами победителем, талантливым и счастливым человеком. И пусть немного печально, что коварство судьбы не удалось одолеть полностью, но печаль наша действительно светла: видя перед собой этого солнечного человека, мы были очарованы им и счастливы вместе с ним.
И, естественно, мы сознавали, что в своей борьбе он был не одинок. Нас покоряет подвиг его прекрасных родителей Ирины и Романа Сачаковых, его покойной бабушки, педагога Раисы Михайловой, – беззаветных борцов за его выздоровление. Мы испытываем чувство глубокой признательности к тем благородным людям, которые приобщили его к песенному творчеству – талантливым деятелям музыкального искусства Элине Васильчиковой, Бену Исакову, Владимиру Степанянцу. Мы благодарны врачам и всем добрым людям, которые не обошли судьбы Бори Сачакова.
...Тот теплый, поистине весенний вечер, не вполне логично вписавшийся в морозный январь, вряд ли я когда-то забуду. Не забуду многочисленные концертные номера в исполнении Бориса Сачакова и его гостей. Не забуду теплые, приветствия многих людей, которые чередовались с вокальными и инструментальными выступлениями участников концерта.
В заключение, мне хотелось бы присоединиться ко всем поздравлениям, прозвучавшим в адрес Бориса Сачакова и подарить ему свое четверостишие, ставшее для меня талисманом на многие десятилетия, моим надежным ориентиром в жизни:
Меня спасало творчество всегда:
И в нездоровье, и в ненастье буден.
Оно мой воздух. Мне нельзя туда,
Где сладостного творчества не будет.
Вы, Борис, творческая личность, и позвольте мне, старику, заверить Вас: творчество не только приносит человеку счастье, но и никогда не изменяет ему! Не изменяйте и Вы творчеству – и непременно будете счастливы!
* * *
В первой половине 60-х годов прошлого века мы с ним были аспирантами известного академического Института геологии и разработки горючих ископаемых. Почти ровесники, мы увлеченно стремились к повышению информативности импульсного акустического метода в скважинных исследованиях: он – применительно к изучению геологических характеристик недр; я – применительно к контролю качества цементирования скважин. Так что наши творческие интересы оказались близки, а в методическом плане даже переплетались. Мы стали единомышленниками в научных поисках, а вскоре и друзьями. Успешно защитив кандидатские диссертации, продолжили творческое сотрудничество, у нас появилось совместное изобретение, совместные статьи. Но несколько позже жизнь развела нас по разным научным институтам, мне были поручены научно-технические разработки в новой сфере, весьма важной для качественного строительства скважин. И наши творческие контакты уже не могли продолжаться…
Тем моим другом и коллегой стал Олег Леонидович Кузнецов – талантливый и неугомонный в творчестве геофизик. Его научная карьера развивалась интенсивно. Через несколько лет он защитил докторскую диссертацию, был назначен директором одного из крупных геофизических институтов, затем стал лауреатом Государственной премии, а в начале 90-х годов был избран президентом Российской академии естественных наук (РАЕН). Меня искренне радовали успехи Олега.
Моя карьера была скромнее, однако это меня нисколько не удручало. Я увлеченно руководил научной лабораторией, разрабатывающей новое и очень актуальное научно-техническое направление в строительстве нефтяных скважин. За создание и внедрение многих эффективных изобретений мне было присвоено звание "Заслуженный изобретатель Российской Федерации". Мои с сотрудниками лаборатории разработки активно использовались для повышения производительности скважин на многих месторождениях крупнейшего нефтедобывающего региона страны – Западной Сибири. Они неоднократно отмечались медалями ВДНХ. Мы регулярно сотрудничали со специалистами газодобывающей отрасли ГДР.
И вот, по настоятельной рекомендации руководства нашего института, я в 1993 году подготовил к защите докторскую диссертацию. В ней, в частности, были отражены и ранние исследования, сделанные в содружестве с Олегом Леонидовичем Кузнецовым.
Он оценивал большой комплекс последующих разработок, выполненных под моим руководством, весьма высоко, полагал даже, что он достоин представления на Государственную премию.
Ну, а теперь непосредственно о том, как Президент РАЕН без малейших колебаний совершил очень важный для меня дружеский поступок. Причём не просто дружеский, но и весьма принципиальный, а также абсолютно честный, поскольку знал и уважал меня как учёного.
Зная его чрезмерную занятость, я пришёл к нему в приёмную с заранее подготовленным мною проектом его короткого, чеканного отзыва о моей докторской работе. Пришел сам, не используя никакого протекционизма. При этом не исключал, что он со своих нынешних высот направит мою работу на заключение в какую-нибудь лабораторию и лишь в случае, если там она получит положительную оценку, подпишет отзыв вместе с руководителем той лаборатории.
В приёмной Олега Леонидовича было несколько посетителей, ожидавших приёма. Референт, узнав о причине моего прихода, сказала:
- Он очень занят, к тому же готовится к командировке в Южную Америку. Сегодня вряд ли успеет принять даже тех, кто пришли раньше вас. Оставьте свои материалы и свой номер телефона. Если Олег Леонидович подпишет отзыв после приезда из командировки, мы вам сообщим.
Я с грустью отдал ей бумаги, понимая, что отзыва к скорому моменту защиты диссертации, конечно, не будет. Чуть позже у меня возникло желание просто унести эти бумаги отсюда, поскольку моя надежда оказалась явно несбыточной, – не надо морочить людям голову. Это желание на минуту задержало меня в приёмной. И та минута оказалась счастливой.
Открылась дверь кабинета и из него вышел в приёмную Олег Леонидович. Видимо, он решил посмотреть, кто ждёт приема. Увидел меня. И тут я был ошеломлен. Он подошел, крепко меня обнял и, широко улыбаясь, сказал:
- Как давно я тебя не видел! Седеешь, дружище… Ну, пошли ко мне, расскажешь, что тебя привело сюда.
Я взял свои бумаги и вошел в кабинет. Узнав, что я подготовил докторскую диссертацию, Олег Леонидович душевно и радостно произнёс:
- Молодец ты, дорогой Юра! Я ведь постоянно слежу за твоими интересными делами по публикациям, которых у тебя пруд пруди. Честное слово, недоумевал, почему, сделав такие важные работы, ты медлишь с защитой.
- Понимаешь, Олег, большой интерес к нашим разработкам у нефтяников. А дело-то мы предлагаем довольно ювелирное. Здесь технологические принципы должны тонко сочетаться с горно-геологическими условиями. Только так можно получить радикальные эффекты. Вот и приходится чуть ли не по полгода бывать на нефтяных промыслах, изучать конкретные ситуации и "подковывать" людей методически. Трудно совмещать такую жизнь с подготовкой диссертации…
- Уверен, защита пройдет на ура. Давай проект отзыва.
Буквально через пару минут Олег Леонидович размашисто подписал все три экземпляра отзыва, позвал референта и поручил быстро зарегистрировать отзыв, поставить печати, как положено, и два экземпляра принести в кабинет. Пока выполнялось его задание, мой старый друг с интересом послушал мой рассказ о наших творческих планах.
Когда я получил два оформленных экземпляра отзыва, Олег Леонидович вновь обнял меня и с лёгкой грустью промолвил:
- Помнишь, как вдохновенно мы с тобой поработали в молодости?.. Успеха тебе!
…Через несколько дней я успешно защитил докторскую диссертацию. Когда учёный секретарь зачитывал перечень положительных отзывов без замечаний он, естественно, начал с отзыва президента Российской академии естественных наук. При этом я заметил некоторое оживление в зале, на которое председательствующий ответил доброй и многозначительной улыбкой: дескать, знай наших!..
* * *
Анатолия Ивановича Булатова я узнал в начале 1962 года, когда присутствовал на предварительной защите его докторской диссертации. Ему тогда еще не исполнилось 32 года, и представление докторской работы специалистом-буровиком в таком молодом возрасте удивило не только меня, аспиранта, но некоторых выступивших тогда маститых ученых. И предварительная, и основная защиты диссертации прошли у него блестяще, а со временем я осознал, что его раннее вхождение в клан докторов наук было вполне закономерно. Это человек потрясающей работоспособности. Он подарил нам множество бесценных научных монографий и справочников. Мы, более молодые ученые и инженеры, выросли, можно сказать, на его глубоких и многообразных публикациях…
С середины 60-х годов наша лаборатория в московском ВНИИ буровой техники разрабатывала новейшее технологическое направление в заканчивании скважин, направленное на радикальное повышение их качества, особенно в условиях разбуривания крупнейших нефтяных месторождений Западной Сибири. Эти работы требовали от нас неизменной воли к победе, психологической стойкости и большой тщательности, поскольку в наших делах от успеха до тяжелой аварии в скважине был, как говорится, "воробьиный шаг". Ведь мы вмешивались в "заключительный аккорд" строительства скважины, когда наши конструктивные или технологические промахи могли перечеркнуть все предшествующие усилия буровой бригады.
Анатолий Иванович, конечно, глубоко сознавал, сколь ответственно и напряженно мы решаем свои научно-технические задачи. Поэтому он был всегда тверд в доверии к нам как специалистам и с готовностью поддерживал нас в делах. Помню, в частности, такой эпизод. Звоню ему и говорю: "Анатолий Иванович, у меня к вам большая просьба…" Он, не дослушав, заявляет: "Считайте, что она уже выполняется!" И, конечно, была выполнена. Не забываются такие дружеские поступки…
Хочется вспомнить о его поступке другого рода – поступке, после которого для меня окончательно исчезли "мелочи" в научной деятельности. Нет их! Любое свершение в науке – это единая музыка поисков и созидания, где недопустима ни одна фальшивая нота.
В 80-е годы прошлого века мы с коллегой передали в издательство "Недра" рукопись нашей книги "Крепление скважин с применением проходных пакеров". Это монография, посвященная разрабатываемому нашим коллективом технологическому направлению. Издательство посоветовалось со мной, кого бы мы с соавтором хотели видеть в качестве рецензента нашей книги (имя рецензента указывалось в книге, как и имена авторов; его положительное отношение к труду авторов являлось "зеленым светом" для издания книги). Я твердо заявил: "Профессора Булатова. Только если он одобрит нашу работу, мы будем убеждены, что книга достойна публикации".
Анатолий Иванович одобрил нашу работу, и это стало для нас большой радостью. Но не только это чувство родил в наших душах его многостраничный отзыв. Мы были покорены той безмерной скрупулёзностью, с которой Анатолий Иванович анализировал текст монографии. В его отзыве содержалось сотни полторы замечаний и рекомендаций, направленных на смысловую безупречность текста. Мы поняли, что наша книга для него столь же важна, как и его собственные труды. Ведь и она будет воспринята тысячами специалистов и студентов, а значит, её музыка не должна содержать никаких фальшивых нот. Таково убеждение профессора Булатова, а потому такова ювелирность его работы над нашей рукописью. Нет мелочей в научной деятельности!
* * *
Родина моя – Баку. После того как меня, шестилетнего, родители увезли в Москву, я лишь изредка, в командировках, попадал в мой Баку. Всегда с волнением ступал на бакинскую землю, всегда как-то по-особому радовался дружеским отношениям с бакинцами…
В 70-е годы я оказался в одном номере маленькой тюменской гостиницы "Геофизик" с начальником бакинского конструкторского бюро по нефтяному оборудованию Шамилем Талыбовичем Джафаровым. Я был тогда старшим научным сотрудником нашего института буровой техники, кандидатом технических наук, накапливал опыт беспокойной, азартной, подчас требовавшей фанатизма борьбы за коренное повышение качества нефтяных скважин в Западной Сибири.
Нам обоим пришлось долго жить в этом номере, мы имели множество доверительных бесед, поняли, что являемся глубокими единомышленниками в борьбе за технический прогресс и в подходе к делам. Прощались мы уже совсем по-дружески. В моем сердце навсегда оставался этот умный, искренний, честный, волевой человек. Но уже тогда не очень здоровый – все лечился тюменской минеральной водой.
Жизнь свела нас еще раз лет через десять.
Шли годы повсеместной борьбы за Знак качества изделий. Борьба эта, несомненно, как-то способствовала эффективности производства, но меня она больше вдохновляла, пожалуй, тем добрым обстоятельством, что Знак качества – это благосостояние, а точнее, заметные дополнительные премии работников как завода-изготовителя, так и нашего института-разработчика. Чтобы получить или через определенное время подтвердить Знак качества, необходимо было пройти нелегкий этап государственных испытаний изделия. Именно КБ, которое возглавлял Ш.Т. Джафаров, было назначено так называемой головной организацией по госиспытаниям в отрасли.
Я прилетел в Баку с документами по выполненным испытаниям разработанного нами скважинного устройства. Моя святая задача – получить официальное одобрение этой работы от КБ. Будет одобрение – значит, специальная комиссия будет рассматривать вопрос о Знаке качества. А не будет одобрения – значит, увы...
С волнением и радостью, а еще с легкой тревогой заходил я в кабинет Шамиля Талыбовича. Сразу стало ясно, что для него мое неожиданное появление тоже приятно.
После нашей теплой и обстоятельной беседы под хорошо заваренный кофе он вызвал главного инженера КБ, представил меня и сообщил ему о моей проблеме.
Главный инженер, войдя в дежурную роль холодного арбитра, без малейших эмоций предположил, что ко мне, конечно, будет много принципиальных вопросов.
"Вот, вот! - отреагировал Джафаров с чуть озорной, но твердой интонацией. – Ты очень принципиально рассмотри представленные материалы… А затем, естественно, прими абсолютно принципиальное – п о л о ж и т е л ь н о е – решение".
Главный инженер вынужден был лишь вежливо улыбнуться. Выходил, пропуская меня вперед…
Родной мой Баку! Как просто и красиво там была провозглашена благородная, высокая принципиальность в отношении человека, который заслужил доверие!
Шамиль Талыбович скончался в перестроечную эпоху…
* * *
Мое воспоминание об Иннокентии Афанасьевиче Карманове относится к шестидесятым годам. По моим понятиям, 28-летнего аспиранта, он был уже немолод. Фронтовик, известный в нефтяной отрасли заведующий лабораторией в одном из научных институтов Краснодара, кандидат наук. Тихий, доброжелательный, очень чуткий человек. Несуетный, педантичный организатор работы.
Кто-то сказал мне о нем так: Иннокентий Афанасьевич относится к тем людям щедрой души, которые, если попросишь у них добра на копейку, дадут его тебе не меньше чем на рубль.
Однажды мне нужна была его помощь. Им с сотрудниками было создано и смонтировано такое оборудование для научных исследований, без которого я не смог бы решить одну из важных задач диссертационной работы. Надеялся, что смогу потрудиться в его лаборатории недели две – три вечерами и ночами, никому не мешая. Но он приостановил некоторые собственные исследования, выделил мне в помощники двух лаборантов и разрешил пользоваться необходимым для меня оборудованием аж полтора месяца. “В науке все должно делаться всерьез”, - так пояснил он мне свое решение. Все, кто знал когда-либо ощущение безмерной признательности, смогут представить, что происходило в моей душе...
Закончив свои эксперименты, я посчитал необходимым произнести благодарственную речь в присутствии всего коллектива его лаборатории. Такой случай представился, и я взволнованно начал заранее обдуманный обстоятельный монолог. Но Иннокентий Афанасьевич занервничал, а может быть, и рассердился. И, перебив меня, сказал: "Я прошу вас не продолжать речь. Она мне не по душе. К чему этот пафос? Ведь была просто честная помощь, без которой в науке не обойтись. И чувствуйте себя обязанным не нам. Пусть вас тревожит другое: не забыть о своем долге перед теми, кто пойдут в науку вслед за вами и будут нуждаться в вашей поддержке". Вот такую эстафету я получил…
В те же годы в его лаборатории быстро возмужал и защитил докторскую диссертацию очень молодой, талантливый, а ныне известный всем нефтяникам России ученый. Немного позже Иннокентий Афанасьевич передал ему свою власть как более перспективному исследователю. Он решил это сам, спокойно и доброжелательно. Потому что "в науке все должно делаться всерьез". Ну, а позже, как-то незаметно оставил заполненный молодыми энтузиастами институт – ушел на пенсию... Шли шестидесятые. Творческая молодежь страны стремилась самоутверждаться в науке, живущей в лучах высоких, благородных традиций. Что было, то было… А тому, что самоутверждаться в ней не более чем странно, если возможно процветание в коммерции, научила новых молодых специалистов России стихия безудержных реформаторских новаций девяностых.
Милые "чудаки", хранители лучших нравственных традиций, спасибо Вам! Начался новый век. Холодным практическим расчетом нередко вытесняется иное, менее жизнеспособное, в сердцах и умах людей, особенно тех, кому в новом веке еще предстоит долгая жизнь. Бессмысленно задаваться вопросом: плохо это или хорошо? Жизнь знает, что делает.
Но верится мне, что в новом веке не исчезнут из нашей жизни любимые мною "чудаки", что сердца людей не станут заполнены лишь холодным, душным, серым туманом бескрылой практичности. А иначе зачем во все времена создавались сказки, писались стихи, входили в классы мудрые и беспокойные учителя?..
* * *
В летние дни 2010 года ушла из жизни из-за тяжёлой болезни Регина Кузнецова – дизайнер нью-йоркской русскоязычной газеты The Bukharian Times, где работал и я. Ушла тихо, не вовлекая нас в свои проблемы.
Так она и трудилась – без шума, без ропота и капризов.
А ведь можно было и роптать, и капризничать. Далека и неудобна была ее дорога к дому, из нью-йоркского Квинса в штат Нью-Джерси. А газету приходилось заканчивать и ночью. Обычно в день вёрстки газеты я бывал с ней в редакции до победного конца и подчас слышал, как она, потеряв надежду добраться домой на общественном транспорте, звонила, если не ошибаюсь, сестре (в общем, нью-йоркской родственнице) и договаривалась, что переночует у нее. Намного чаще ехала в поздние часы домой – долго, нудно, дискомфортно. Но читатели должны получить любимую газету вовремя, в пятницу, – это было для нее святым делом.
Не раз я предлагал ей прийти на ночь в нашу с женой квартиру, а не мучиться с дальней дорогой, но она всегда мягко отказывалась. Я понимал, что за этими отказами – скромность, щепетильность, интеллигентность. Помню и ее регулярные смущенные отказы от предоставления ей оплаченного редакцией карсервиса.
Я написал выше, что завершить газету вовремя было для нашей Регины святым делом. Это правда, но не вся. Для нее было святым делом выпустить вовремя КАЧЕСТВЕННУЮ газету. И этим Регина была особенно близка моему сердцу.
Дело в том, что всю свою предшествующую деятельность в науке я посвятил борьбе за качество нефтяных скважин. И очень хорошо прочувствовал, что КАЧЕСТВО и СКОРОСТЬ – антагонисты, враги. Кто-то сверху нацелил нашу отрасль на скоростное бурение. Я же всеми силами боролся против создания скважин-калек в жажде стать победителями по количеству метров проходки. Но стать таким победителем в те времена – это стать героем труда, орденоносцем, обрести в подарок автомобиль от министра... О, сколько недовольства и "пинков" мне досталось (единодушное стремление к качеству возникло у буровиков лишь через годы, когда наконец были усовершенствованы экономические стимулы)!
В газете качество и скорость – тоже антагонисты, что тут греха таить! И то, что Регина неизменно проявляла себя как стойкий борец за качество, постоянно очаровывало меня. Но эта стойкость недешево ей обходилась.
Она просто не могла допустить "грязного" дизайна и проявляла себя в этой сфере, как говорится, "святее Папы Римского", что само по себе нелегко. К тому же, да простит меня главный редактор, временами получала от него эмоциональные упреки за это свое рвение. Такова уж диалектика руководства: надо соблюсти разумный баланс между скоростью и качеством, и тут иногда нервы сдают – а вдруг ее священнодействие в отношении качества сорвет выпуск газеты?
Но срывов не было – Регина ни разу такого не допустила, хотя при этом никогда не изменила себе как борец за качество дизайна.
В горячие часы вёрстки газеты её подчас захлестывал поток звонков или визитов капризных рекламодателей и авторов – и она всегда работала с ними так спокойно и доброжелательно, словно и нет у нас совсем проблемы СКОРОСТИ.
Она не спешила, не нервничала и на самой заключительной малоприятной стадии работы: при финальной чистке газеты, то есть устранении дополнительных, замеченных корректором недочётов в текстах на уже сверстанных страницах.
Она была поистине символом качества! Ну, а если во имя качества приходилось снизить скорость – так ведь есть еще и ночные часы работы, есть возможность, если потребуется, переночевать у родственницы... Газету надо сделать на совесть!
Уходя из жизни, хорошие люди оставляют нам своими благородными поступками выстраданную ими нравственную эстафету. Этот человек оставил в наших сердцах высокую планку совестливости. Всех нас можно распределить вдоль "шкалы совести по Регине". И какая высокая честь в нашей непростой жизни – оказаться вблизи верхней точки той шкалы – вблизи того места, которое неизменно занимала сама Регина!..
* * *
С 1973 года я постоянно заботился о развитии производства создаваемых в нашем ВНИИ буровой техники устройств для повышения производительности нефтяных скважин (прежде всего, разобщителей пластов, называемых пакерами). Решением союзного министерства для этого производства был построен при нашем участии завод «Карпатнефтемаш» в городе Калуше Ивано-Франковской области. И в течение двадцати лет я тесно сотрудничал с замечательными тружениками Западной Украины, и некоторые из них стали моими верными друзьями. Это было счастливое, вдохновенное и плодотворное взаимодействие, абсолютно не замутнённое какими-либо антироссийскими настроениями. Ещё в начале 90-х годов прошлого века я верил, что так и будет впредь. В апреле 1992 года я посвятил дорогим калушанам стихи, вскоре опубликованные в заводской стенгазете:
Ушли Союз и перестройка,
А плюрализм ещё сильней.
Но только вот завод построй-ка
Без общих целей и страстей.
Взметнулся "Нефтемаш" вольготно.
И пусть политика кипит –
Наш мир спасётся лишь работой,
Так мудрость древних говорит.
Да, мы умели делать дело,
Где не лукавили ни в чём.
Не всё свершили, что хотелось,
Но знали мы друзей плечо.
И так привычно хочет сердце
И добрых дел, и добрых слов…
Пусть делу пакерному делаться,
Пусть жить нам дружно и светло!
Я ещё верил, что так будет, но в это время джин национализма, выпущенный на свободу, стремительно набирал силу. И вот что произошло в 1993 году, когда я был в очередной и, к сожалению, последней командировке на завод "Карпатнефтемаш".
Тут надо сообщить, что на заводе уже несколько лет существовал участок испытаний новой продукции, где мы, разработчики, вместе с заводчанами готовили её к передаче в серийное производство, проводя проверку и необходимую доработку конструктивных решений. Руководил этим участком вдумчивый и очень доброжелательный инженер Евгений Бойко. В ходе совместных дел я с ним сдружился.
В тот радостный для нас день были успешно завершены испытания нового устройства, и оно было признано годным для серийного выпуска. На следующий день я должен был уезжать в Москву, и мы решили вечером отметить успех в уютном пивном баре Калуша. В баре стояли длинные деревянные столы, за каждым из них могли разместиться не менее десяти человек.
Мы с Женей сели напротив друг друга в конце одного из столов. Я был воодушевлён нашим успехом и вдохновенно рассказывал ему о результатах применения наших устройств нефтяниками Западной Сибири и о наших творческих планах. Он внимательно слушал. Но вдруг я заметил, что он в каком-то недобром напряжении отвлёкся и стал внимательно смотреть на подсевших за наш стол мужчин. Я тоже взглянул на них. Они показались мне обычными интеллигентными людьми среднего возраста. Насторожило лишь то, что и они глядят на Женю враждебно. Я знал, что у Жени не очень здоровое сердце и увидел, что он заметно побледнел от сильного волнения.
- Как вам не стыдно! - воскликнул он, обращаясь к нашим соседям по столу. – К нам приехал уважаемый учёный из Москвы, который уже много лет помогает нам выпускать качественную продукцию. Это большой друг нашего завода. А сегодня мы с ним завершили передачу в серию очень важного для нефтяников устройства. Ему надо сказать спасибо, а вы…
- Помолчал бы ты, защитник москалей, - перебил его один из соседней компании, говоря по-украински. – Мы и тебя можем прикончить вместе с ним…
Женя резко встал и сказал мне:
- Уходим отсюда, нас ждут.
На улице он рассказал мне то, что я не услышал в баре, увлеченно повествуя Жене о наших делах. Оказывается, наши соседи возмутились, что какой-то москаль позволяет себе в их любимом баре громкие монологи на русском языке. И кто-то из них высказал мнение, что этого поганого оратора надо бы убить. Возможно, Женя спас меня, по меньшей мере, от избиения.
Я жил на втором этаже обычного жилого дома заводчан, в квартире, которая была превращена в гостиницу для самых почётных гостей завода. В тот раз, кроме меня, там никаких гостей не было. В окно я видел, что мой беспокойный друг Женя Бойко долго стоит на углу соседнего дома и наблюдает, не приближаются ли к моему подъезду те рассерженные враги москалей…
На следующее утро я улетел в Москву. Это был мой последний визит на Западную Украину, поскольку в тот же год производство наших объектов было организовано на рязанском заводе.
В той, уже давней командировке я навсегда осознал, насколько безответственно выпускать на свободу вредоносного джина национализма. Через годы он принес Украине беду гражданской войны, и горько, что есть люди, которые не хотят видеть роль этого страшного существа в беде нашего братского народа.
______________
Мне не хочется завершать своё эссе длинными обобщающими размышлениями. Конечно, я рассказал далеко не обо всех добрых поступках, которые не обошли моей судьбы. Но надо было где-то остановиться в этой необъятной теме. Хочется надеяться, дорогой читатель, что лирические этюды, из которых состоит моё разноплановое повествование, оставят какой-то след в Вашем сознании и Вашем сердце. И Вы что-то вспомните из собственной жизни, о чём-то поразмышляете и, возможно, что-то новое решите для себя – либо совсем частное, либо всеохватное. Как говорится, будь, что будет.
Желаю Вам побольше благородных поступков в жизни – и больших, и даже самых маленьких. И добавлю к этому пожеланию мудрую мысль шотландского писателя и поэта Роберта Льюиса Стивенсона: «Суди о прожитом дне не по урожаю, который ты собрал, а по тем семенам, что ты посеял в этот день".
КАК Я УЧИЛСЯ НА ОШИБКАХ
Воспоминания с легкой печалью
Почему-то особенно часто память возвращает меня к тем ошибочным поступкам уже далеких лет, которые сопровождали мое личностное становление, даря мне крупицы мудрости. Да, на ошибках учатся – с этой русской пословицей не поспоришь. К счастью, я обошелся без трагических оплошностей, поэтому сегодня вспоминаю их с легкой печалью, не более, при этом иногда и улыбаюсь.
Мне подумалось, что те мои воспоминания могут коснуться и души других людей. И решил я собрать некоторые из них в единую композицию.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ С МОЕЙ "ВЗРОСЛОЙ" ФАНТАЗИЕЙ
Недавно мы потеряли нашего одноклассника, моего верного друга Вениамина Черкашина, закончившего свою жизнь профессором одного из военных учебных заведений. Он появился в Ангарске и вошел в наш коллектив, когда мы начали учиться в девятом классе. И сразу обрел твердый авторитет. В нем уже тогда чувствовался будущий офицер: был подтянут, говорил чеканно и очень четко выражал мысли, терпеть не мог демагогов и пустых болтунов – они побаивались его стреляющих словесных реакций. Мне и в школе, и после неё грела душу дружба с ним, хотя многие годы она поддерживалась лишь телефонными контактами да перепиской. Живые встречи были очень редкими.
К счастью, нашу дружбу не смогла поколебать одна моя оплошность в десятом классе, которая породила и его проступок. Но всё это несколько повредило репутации нашего класса в сознании любимой учительницы математики, нашего классного руководителя Надежды Ивановны.
Когда мы стали десятиклассниками и отчетливо предчувствовали скорое расставание друг с другом, у нас появилась традиция отмечать с друзьями свои дни рождения. Такие вечеринки стали регулярными в наших квартирах. Конечно, пригласить к себе весь класс было невозможно – не в хоромах же мы жили. Это мы все понимали, и никто не обижался за отсутствие приглашения, все без всяких деклараций приняли единственно возможный принцип – приглашать не более 10–12 ближайших друзей. Иногда на таких встречах присутствовала и наша Надежда Ивановна. По какому принципу она выбирала встречи, где будет присутствовать, мне до сих пор неведомо, но никаких обид на неё я не замечал.
В марте наступил и мой черед отметить своё семнадцатилетие. Я тоже пригласил человек двенадцать. Мама позаботилась об угощении гостей (помнится, это была еда штучного типа, соки и немного шампанского). А в прихожей происходили танцы под патефонную музыку: вальс и танго. Было шумно и весело. Через некоторое время мои родители, чтобы не смущать молодежь, закрылись в своей комнате.
С нами была и Надежда Ивановна. Она подарила мне фарфоровую статуэтку, иллюстрирующую сказку, а по существу, басню, "Лиса и журавль". Вручая мне подарок, она сказала торжественно:
- Любителю басен подарок ясен!
Все поняли смысл этих слов. Я тогда уже активно писал стихи, и, пожалуй, лучше всего мне удавались басни.
Вечеринка получилась бы абсолютно успешной, если бы не моя оплошность, моя глупая затея, в которую я вовлек Вениамина. Помню об этом случае всю жизнь…
Мы тогда дарили друг другу на дни рождения только художественные книжки, делая на них дружеские надписи. И Вена (так мы его обычно называли) меня спросил:
- Какую книжку ты бы хотел получить в подарок от меня?
И тут в моем еще полудетском мозгу родилась шальная идея, которая мне показалась и веселой, и вполне разумной. Я ответил так:
- Если ты не против, не дари мне книжку. Давай организуем неожиданный для парней и оригинальный момент – ведь мы уже почти взрослые. Принеси не книжку, а чекушку водки (так называлась в обиходе 250-граммовая бутылочка этого напитка). Мы в ходе общей встречи таинственно позовем в кухню на пять минут только ребят и сделаем там мини-мальчишник. Предложим тост-клятву за нашу дружбу навек, независимо от любых обстоятельств жизни. Нас будет всего пятеро ребят, каждому достанется по 50 граммов – только развеселимся побольше…
Вена немного подумал и согласился:
- Ты, конечно, забавный фантазер, но твоя идея, по-моему, заслуживает поддержки. Такой мини-мальчишник не забудется всю жизнь. Я согласен.
Когда общее застолье преимущественно перешло в танцы, Вена тихо переместился в кухню и занял там в одиночестве "боевую позицию" за маленьким столиком. Моей задачей было привести туда трех ребят. Но тут я несколько растерялся: задача оказалась не такой уж легкой. Ребята буквально не отрывались от девчонок, о чем-то увлеченно с ними говорили, дружно смеялись и азартно танцевали. Разбивать счастливые пары у меня не хватало духу.
Я заглянул в кухню и сказал Вене, что пока наш мальчишник не получается, подождем более благоприятного момента. Он заметно погрустнел и сказал:
- Ну, пляшите, пляшите. Я пока подожду здесь.
Я, естественно, вернулся в атмосферу веселья и вскоре был совершенно покорен ею. Время летело, я его не очень тщательно контролировал, мне было очень хорошо и без затеянного ранее мини-мальчишника. Вдруг я осознал, что Вена уже слишком долго сидит в кухне и ждет у моря погоды. Я, разгоряченный, пошел к нему, чтобы предложить отмену нашего сепаратного мальчишника, который никак не вписывался в создавшуюся обстановку общего праздника.
Вошел в кухню и был ошеломлен: Мой друг опустошил бутылку наполовину и был заметно пьян.
- Тоска меня взяла, - заявил он. – Понял я, что затеяли мы никому не нужную глупость… И этот подарок мой – бессмыслица полная… Книга бы осталась с тобой на годы, а это…
Он с горечью махнул рукой и предложил:
- Давай хоть с тобой… допьем эту жидкость… За дррружбу навек!..
Он смотрел на меня пьяными глазами, и я понял, что этого делать не надо.
А что надо делать, не понимал. И ответил так:
- Не надо тебе больше пить, дружище. Тебе надо посидеть спокойно и поесть, чтобы ты пришел в норму. Я сейчас принесу тебе еды. А туда тебе сейчас нельзя – будет неприятность.
- Понимаю – нельзя. Пропал для меня праздник… Тоска… А есть я не буду, не хочу… Просто вот посижу… один. Уходи, веселись…
- Я спрячу бутылку?
- Ни к чему это. Пусть стоит… напоминает, какие мы дураки…
Я зашел в кухню еще через час, наверное. То, что я увидел, привело меня в смятение и глубокую печаль. Бутылка была уже пуста, а мой друг храпел во сне, распластавшись грудью и руками на столике. Я с огромным трудом доволок его в находящуюся рядом комнатку – свою спальню и уложил на свою кровать.
Не буду больше рассказывать о нашей праздничной встрече одноклассников. Скажу только, что исчезновение Вениамина практически не вызвало интереса, пьяным, как мне казалось, его никто не заметил, веселье продолжалось, пока Надежда Ивановна не предложила расходиться по домам. По моей доверительной просьбе, мой другой друг Володя Стручков зашел домой к Вене и сказал его родителям, что он остался ночевать у меня, поскольку, дескать, надо помочь привести квартиру в порядок после веселья (телефона в их квартире не было).
Праздник в целом, как говорится, получился и приятно запомнился приглашенным одноклассникам (конечно, кроме нас с Веной). Но проницательная Надежда Ивановна, конечно, как-то овладела реальной ситуацией, а потому буквально на следующий день, перед уроком математики, со строгостью в голосе предложила:
- Поскольку до начала выпускных экзаменов остается лишь два месяца, давайте закончим веселиться в дни рождения и полностью сосредоточимся на учебе. А веселье продолжите летом, когда у вас в руках появятся аттестаты зрелости. Договорились?
Класс не мог возражать своей мудрой Надежде Ивановне. И только мы с Веной с затаенным смущением осознали подтекст её предложения.
…С радостью вспоминаю, что случившийся эпизод с чекушкой водки не испортил моих отношений ни с Надеждой Ивановной, ни с Веной. С любимой учительницей мы сохраняли дружеские контакты многие годы, до её ухода из жизни, а с Вениамином ещё намного дольше, до его кончины от инсульта во втором десятилетии двадцать первого века. Никогда не забывал и не забуду проявленного ими великодушия.
УРОКИ ВЕЖЛИВОСТИ
Анатолий был моим другом по нашему московскому двору, по школе (учились в одном классе), а затем и по нефтяному институту имени академика И.М. Губкина (учились на родственных факультетах, он на геолога, а я на буровика). В учебные группы буровиков девушек не зачисляли – эта специальность считалась слишком некомфортной для них, а в группе Толика учились очаровательные студентки. Одной из них была озорная, веселая красавица Светлана.
Толик и Светочка полюбили друг друга и решили пожениться. Отец Толика был известным геологом-нефтяником, лауреатом Сталинской премии за открытие стратегически важного нефтяного месторождения. Жилплощадь семьи позволяла выделить молодоженам небольшую комнату – это стимулировало Толю и Свету не откладывать свадьбу…
Свадьба была организована в довольно просторной квартире семьи Толика в январе 1958 года, когда мы учились на четвертом курсе. Я тогда уже регулярно писал стихи и, конечно, решил дополнительно украсить праздник своим поэтическим приветствием. Оно было таким:
Сел писать я для вас поэму –
Только с темами ты поспорь-ка!
Впрочем, есть ли сегодня тема
Лучше сладкого слова
"горько"?!
Да, я буду кричать вам это
В звоне рюмок, в порывах смеха.
И мильон усилий поэта
Не найдет в вас большего эха.
Станут будни ваши уютней.
Вот где тем –
перечислишь разве?
Только будни тому лишь – будни,
Для кого те будни не праздник.
Я смотрю на вас,
Света с Толиком,
И, друзья, навсегда хочу я,
Чтоб меж вами
любое горько
Было горьким до поцелуя!
За составным столом плотно уселись, помнится, не более пятнадцати человек, среди них несколько студентов – друзей молодоженов, а остальные – солидные дяди и тети. И вскоре я допустил оплошность, которая выбила меня из колеи, лишив всякого желания озвучить свое стихотворение и заставив до конца свадебного торжества смущенно хранить молчание (что, впрочем, ничуть не омрачило общего праздничного настроения).
После первого, обстоятельного и очень теплого тоста, произнесенного отцом Толика, кто-то положил на диск патефона пластинку и торжественно воскликнул:
- Вальс!
О боже, если бы я тогда знал, что этот вальс должен быть ритуальным танцем молодоженов! Не ведал я этого, зато в душе моей всколыхнулось тщеславие. Ведь в школе я был победителем конкурса по исполнению вальса. Я, именно я, смогу твердо вести Светлану в танце – и получится незабываемое для всех представление.
Движимый желанием всех покорить, я незамедлительно вскочил и, изумив гостей, выразительно пригласил Светлану на танец, оставив Толю в смущении. Она несколько растерянно встала, и я начал вдохновенно кружить её в танце…
Я совершенно не заметил, как был воспринят мой поступок гостями, моя душа была поглощена стихией танца. Но музыка вдруг прекратилась, кто-то из солидных дядей взял меня под руку, отвел в угол комнаты и с явным упреком тихо сказал:
- Молодой человек, надо бы тебе уже знать, что первый танец на свадьбе предназначен для молодоженов. Вернись, пожалуйста, за стол, на свое место и займись едой.
К счастью, эта моя оплошность не охладила моей дружбы с Анатолием. А вот та нелепая «вежливость», что я проявил через шесть лет, разрушила нашу дружбу. Нет, мы не ругались, не ссорились – просто он безмолвно, но твердо прекратил общаться со мной.
Вот что произошло.
Эта очень печальная оплошность случилась, как я уже отметил, еще через шесть лет. За эти годы мы окончили институт, и я, по распределению, уехал работать в Казань, во вновь созданный филиал научно-исследовательского института по техническому оснащению нефтегазовой отрасли, а Толя со Светой были приняты в один из крупных московских НИИ в области геологии. В нашу жизнь вошли длительные командировки. Я в этих поездках испытывал новую технику, а у Толи и Светы это была работа в геологических экспедициях. Мы почти не встречались, случились, если не ошибаюсь, только две встречи, когда дела приводили меня на несколько дней в Москву.
Через три с половиной года работы в Казани я, вдохновившись рекламой одного из московских академических институтов, поступил туда в очную аспирантуру. Казалось бы, теперь нашим встречам следовало оживиться, но, увы, это не произошло. Моя аспирантская жизнь имела буквально каторжный характер. Огромное количество необходимых экспериментов, сложное осмысление их результатов поглотили меня полностью. Вечно усталый, я тогда потерял интерес к дружескому общению. Толик и Светочка смогли понять мою ситуацию и без упреков и какой-либо назойливости ждали лучших времен.
Еще через три с половиной года я стал кандидатом технических наук, но это произошло после моей непоправимой оплошности.
Несмотря на отсутствие наших контактов, я в годы аспирантуры всё же старался показывать друзьям, что не забываю их. Метод был простейшим: посылал им поздравительные открытки к праздникам и дням рождения. И мне в голову не приходила мысль, что этот метод, не будучи подкрепленным хотя бы редкими телефонными контактами, становится формальной, холодной, бездушной вежливостью…
Однажды, после моей отправки очередной, на этот раз новогодней, открытки с бодрыми пожеланиями, мне позвонила бабушка Толика.
- Юра, - сказала она грустным голосом, - пожалуйста, больше не посылай нам своих открыток… Светочки больше нет, она утонула в реке осенью, когда была в экспедиции… Лодка перевернулась и она не смогла доплыть до берега… Толя искал тебя, но ты тогда уехал в Краснодар на два месяца, работал там на стендовой базе – это ему сообщили в твоей лаборатории… Всего хорошего…
И положила трубку.
Не смогу описать своего состояния после её слов. Это было потрясение, смешанное с тяжким стыдом, осознание своего предательства и, пожалуй, своего ничтожества… Нет, не буду описывать тех своих чувств и мыслей, не смогу…
Больше Толя ни разу не проявил желания общаться со мной. А я просто не посмел навязывать ему такое общение.
Лет через 35 в очередной раз зазвонил мой рабочий телефон. Это был звонок от Анатолия, ему понадобилась короткая устная справка об одной из наших разработок. Я спросил:
- Как ты поживаешь, Толя?
- Нормально. Еще тружусь. Женат. Двое детей уже стали взрослыми…
Мы попрощались. Думаю, навсегда…
ВОЛОДЯ И ГЕОДЕЗИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА
Скажите, дорогой читатель, есть или был ли в вашей жизни человек, которого вы уверенно называете своим лучшим другом? Если да, то вы, конечно, не раз рассказывали о нем другим людям. И, думаю, некоторые из них, а быть может, и все внимательно слушали вас. Потому что такой рассказ помогает по-новому – и поглубже, и поточнее – подумать о чем-то своем, важном…
Моего лучшего друга звали Володя Стручков. Его имени нет в энциклопедиях. Но, думаю, если бы кто-то организовал музей геологов Красноярского края, то портрет Володи не затерялся бы там среди экспонатов. Он был очень молод, когда ему вручили орден за открытие Мессояхского газового месторождения. И, конечно же, красивый, загорелый, слегка тронутый сединой, был он намного ближе к молодости, чем к старости, в 1991 году, когда, не дойдя до своего 53-летнего рубежа, внезапно умер от инсульта. Умер в отпуске, в разгар жаркого подмосковного лета...
Мы познакомились с Вовкой, когда учились в восьмом классе и оказались за одной партой в сибирском городе Ангарске, куда судьба привела наши семьи. Он был смуглым крепышом с густыми черными волосами и серыми выразительными глазами. Казалось, в его облике есть что-то цыганское. Вовкин отец погиб на фронте, а он в то время жил с мамой на оккупированной немцами белорусской земле. Теперь в его семье были мама, отчим и маленький брат Виталик, дошкольник. Иногда я спрашивал себя: что сделало нас друзьями? Ведь мы были такими разными! Я неисправимый лирик – он сдержанный, даже чуть суровый реалист, я высокий и неспортивный – он коренастый и увлечен классической борьбой, я любитель поговорить, а он – помолчать. Так и не нашел точного ответа. Просто хочется думать, что для единения душ нужны иные совпадения: искренность, добронравие, надежность, чуткость…
Я решил учиться на буровика, потому что увлекся романтикой этого дела мужественных людей еще в детстве, наблюдая за работой отца и его коллег в Башкирии. Володе тогда еще не довелось видеть бурения скважин, только знал, что мне хочется туда… Однажды я при нем рассказывал о нефти его маленькому брату Виталику. Придумал романтическую сказку про то, как когда-то люди вырыли глубокую-преглубокую яму и в самом ее низу увидели вход в огромную пещеру, а в ней стояла большущая глиняная ваза. И была она не пустая, рассказывал я. В ней оказалась волшебная черная жидкость. Она помогла людям сотворить много чудес: по дорогам побежали красивые автомобили, в небо, как легкие птицы, поднялись быстрые самолеты, а на врагов стали наступать грозные танки… Думаю, продолжал я, под землей – немало таких пещер, где можно найти эту волшебную жидкость. И я хочу трудиться вместе с теми, кто находит ее и дарит всем людям, чтобы им лучше жилось на земле... Но Виталик через много лет пошел не в буровики, а в моряки. А мой друг Вовка вдруг сообщил мне в десятом классе радостную новость: "Поеду учиться с тобой". Так он и сделал…
После первого курса у нас проходила геодезическая практика на холмистых просторах Подмосковья. Нас распределили по нескольким бригадам, каждая из которых делала "съемку местности" с помощью незаменимого полевого прибора-трудяги – теодолита. Естественно, было организовано соревнование бригад и по скорости, и по качеству работы. Показатели эти плохо совместимы, что и стало моей бедой. И случай этот был бы намного печальнее для меня, если бы не Вовка…
Начиналось солнечное июльское утро последнего дня практики. Наша бригада поработала на славу, опередила все другие. Нам оставалось только обвести тушью карандашные линии подготовленной карты местности. Эта карта трудно и долго рождалась бригадой в дни практики. Я проснулся раньше других в радостном предвкушении победы и вышел на террасу нашего деревянного домика. Там на столе лежала эта карта. Мне захотелось приблизить нашу победу и обвести линии карты тушью, пока ребята высыпаются. Правда, святое дело этой обводки мы вчера решили доверить нашему бригадиру, опытному, основательному Грише, который был старше нас почти на 10 лет (война помешала учиться). Ничего, смелость города берет! И я начал трудиться. Но через несколько минут понял, что в торопливости своей допустил непоправимую ошибку: мои линии оказались раза в три толще, чем требовалось. До сих пор не пойму, как я мог сделать такое, но тогда я стоял и в ужасе смотрел на загубленную мной карту…
Наш бригадир и Вовка почему-то вместе вышли на террасу. Увидев плоды моего труда, они ошеломленно помолчали, а затем Володя сказал: "Гриша, отведи ребят на речку, когда проснутся, порезвитесь, а мы все, что надо, сделаем вовремя"… Подавленный, я сидел в углу террасы, украдкой наблюдая, как Володя копирует карту на другой лист кальки, а затем работает тушью. Он молчал и иногда поднимал на меня спокойные, добрые, даже чуточку веселые глаза. Мне первому он продемонстрировал новую, безупречную карту. Мы стали победителями только по качеству работы, однако и по скорости последними не были. Выпили понемногу какого-то портвейна за окончание практики. Я видел, что всем ребятам радостно, кто-то даже похвалил за "заключительный аккорд" нас с Володей, обоих. Возможно, пошутил…
НАУКА ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ?
Весь мой трудовой путь был посвящен работе в науке: исследованиям, разработкам, изобретательству. Мои многолетние дела были отмечены ученой степенью доктора технических наук, знаками «Заслуженный изобретатель Российской Федерации» и "Почетный нефтяник", медалями Выставки достижений народного хозяйства. Пожалуй, трудовая жизнь прошла не зря. Во всяком случае, было реализовано моё поэтическое благословение самому себе, написанное, когда я еще не достиг своего тридцатилетия, и всегда хранимое в душе:
Меня спасало творчество всегда:
И в нездоровье, и в ненастье буден.
Оно мой воздух – мне нельзя туда,
Где сладостного творчества не будет.
И был в моем поклонении творчеству даже некий фанатизм, порожденный впечатлительностью, а также неподдельной и неувядающей молодостью души.
Помню, в начале моей научной карьеры на меня произвел огромное впечатление фильм "Девять дней одного года" о самоотверженном рыцаре науки. И я понял, что должен жить подобно молодому физику-ядерщику Гусеву, блестяще сыгранному Алексеем Баталовым. Да, жить именно так! Это решение вполне гармонировало с характером моей научной деятельности: я был не теоретиком, а экспериментатором и изобретателем – чуть ли не половина моей научной карьеры осуществлялась на буровых предприятиях и заводах-изготовителях в бесчисленных испытаниях, опытно-промышленном использовании и оперативной доработке новых объектов техники.
А еще меня надежно воспитывали, сами того не подозревая, уже немолодые научные сотрудники академического Института геологии и разработки горючих ископаемых (ИГиРГИ), где я стал на три года аспирантом-очником после того, как, окончив Московский нефтяной институт имени академика И.М. Губкина, три с половиной года поработал в Казанском филиале одного из ВНИИ.
Сотрудники нашей лаборатории в ИГиРГИ имели шестичасовой рабочий день, поскольку использовали в исследованиях вредные для здоровья материалы. Рабочий день заканчивался в 16 часов, но редко кто-то из этих энтузиастов науки уходил домой вовремя. Работа в лаборатории обычно продолжалась до 20–21, а то и до 22 часов, что, конечно, никак не оплачивалось. Это происходило просто по велению души. И сформировало мою душу тоже…
Думаю, в романтическом отношении к деятельности в науке нет ничего плохого. Но во мне такое отношение, помноженное на впечатлительность, подчас превращалось в фанатизм. И возникали ошибки поведения, которые, по счастью, не стали трагическими… В связи с этим кое-что хочется вспомнить.
В первой половине 1971 года я с сотрудниками проводил стендовые испытания первого разработанного нами высокотехнологичного разобщителя пластов в скважине, так называемого пакера. Это устройство было создано, чтобы на крупнейших нефтяных месторождениях Западной Сибири радикально повысить качество изоляции нефтеносного пласта от ближайших водоносного или газоносного и тем самым обеспечить добычу нефти без ненужных добавок воды или газа. Пакер должен был стать элементом обсадной колонны труб, навсегда спускаемой в скважину, чтобы обеспечить её устойчивость как технического сооружения. Наше устройство состояло из трубного корпуса, включающего встроенную в его стенку клапанную систему, а на корпусе была установлена эластичная резинотканевая трубная оболочка. В зазор между корпусом и оболочкой через клапанную систему под высоким давлением должна подаваться жидкость из полости обсадной колонны. В результате оболочка, растягиваясь, увеличивается в диаметре и создает в стволе скважины долговременную герметичную перегородку.
Простите меня, уважаемый читатель, за это изложение технических деталей, но, не зная их, вы, думаю, слишком смутно поймете информацию о моей оплошности.
Итак, мы проводили стендовые испытания пакера. Он был установлен в стальном горизонтальном открытом кожухе, имитирующем ствол скважины. А в стенке кожуха имелась шеренга датчиков, показывающих, на какой длине оболочка контактирует с кожухом при том или ином внутреннем давлении в ней.
Мы находились за защитной металлической перегородкой, на которой были смонтированы пульт управления, контрольные приборы и смотровая пластмассовая вставка. Ступенчато повышая давление в оболочке пакера, мы фиксировали соответствующее увеличение длины её контакта с кожухом.
Эксперимент проходил нормально, пока мы не повысили давление в оболочке до 150 атмосфер. И тут случился отказ датчика с одного края оболочки: он почему-то не показал удлинение контакта. "Надо его заменить – ввернуть запасной", - решил я и сообщил это решение двум коллегам, работавшим на стенде со мной.
- Сбрасываем давление? – спросил один из них.
- Не надо, - предложил я. – Мы же больше не увеличиваем его, а при 150 атмосферах на стенде всё спокойно, ничего опасного не происходит.
- А техника безопасности? – настаивал коллега.
- Она имеет глобальный характер, не учитывает конкретные благоприятные ситуации. Не будем терять время. Я пошел к кожуху.
Во мне жила и не желала угасать вдохновенная одержимость любимого киногероя, созданного Алексеем Баталовым.
А через несколько секунд случилось вот что. Как только я вышел из-за защитной перегородки и оказался напротив торца кожуха, ближний ко мне край оболочки пакера порвался (значит, там был какой-то дефект изготовления) – и тонкая струя воды, вырвавшись из неё под давлением 150 атмосфер, ударила меня в левый пах. Я на короткое время потерял сознание и упал. Коллеги подняли меня и посадили на стул. Я был руководителем испытаний, и ребята молча и взволнованно ждали, что им скажу. А я был весь облит водой – как это получилось, до сих пор не понимаю.
- Да, ребята, такого не мог ожидать, - произнес наконец. – Но, вроде бы, обошлось без травм. Давайте включим термостенд, я брошу туда всю одежду – пусть высыхает, а мне найдем какой-нибудь рабочий халат. В нём я и поработаю… Нет худа без добра: не задержал бы датчик нашей работы – проворонили бы дефект оболочки. Надо в программе испытаний предусмотреть выдержку максимального давления… Будем испытывать другой образец пакера, вставляйте его в кожух.
…И всё же без травмы не обошлось: через день-другой меня стала мучить боль в левом паху, и я нащупал там несомненную грыжу. Вероятно, у меня тогда был не только технический, но и медицинский эксперимент, который расширил научные представления о вероятных причинах паховой грыжи. Конечно, возможно и простое совпадение двух событий: полученного мною гидроудара и возникновения грыжи, но хочется думать, что между ними имеется причинно-следственная связь. А значит, грыжа может возникнуть не только из-за чрезмерных внутренних напряжений в теле человека от разного рода тяжестей, но и в результате каких-то внутренних разрывов под действием мощного ударного воздействия на тело снаружи. Не зафиксировать ли официально это медицинское открытие?
Пришлось делать операцию. А вскоре было необходимо поехать в Волгоградскую область, на наш опытный завод, для контроля и помощи при изготовлении опытной партии пакеров. Я, конечно, сознавал, что надо себя беречь после операции. Сознавать-то – сознавал…
На заводе узнал от главного инженера, что второй рабочий-сборщик внезапно заболел, а оставшийся в одиночку со сборкой пакера не управится – тяжело.
- Отдохни, порыбачь недельку, - предложил он.
Сейчас, дорогой читатель, вы подумаете (и, пожалуй, справедливо), что я неисправимый дурак. Не могу возражать и аргументировать, просто вспомню, что было, а вы уж размышляйте.
- Не надо останавливаться – я помогу, - вырвалось у меня неожиданно для самого себя.
А коль уж вырвалось, бесшабашно добавил с улыбкой:
- Надо же как-то размяться, а то – письменный стол да кульман, словно старый хрыч…
Естественно, я очень старался не напрягать мышцы живота при сборке и испытаниях пакеров, но обмануть сам себя не смог – грыжа возобновилась.
К счастью, она выступала в меньшей мере, чем первая и почти не мешала. Поэтому я решил игнорировать её до поры до времени.
Тогда мне было 34 года. И удалось игнорировать грыжу более двадцати лет. Только замечал, что она потихоньку увеличивается и боли в этой зоне увеличиваются тоже.
В девяностые годы прошлого века, когда я, уже седой, руководил промышленными испытаниями на буровой нового комплекса оснастки обсадной колонны, вдруг произошло ущемление этой, вроде бы спокойной, грыжи. Если вы не испытывали этого ужаса, считайте, что являетесь поистине удачливым человеком. Нестерпимая боль и невозможность ходить. Я стал всерьез думать, что мне пришел конец. Но боролся за жизнь как мог. Лег на спину на кровати бурового мастера, поднял колени и, разминая низ живота, буквально умолял грыжу: "Ну, спрячься, пожалуйста! Спрячься, не губи меня!.."
И в какой-то момент она вдруг нырнула куда-то вглубь живота. Сразу стало легко-легко… Буду жить!
Во время последующих испытаний, и далее, до самой операции в Москве, я, по-моему, не отнимал ладонь левой руки от низа живота – придерживал коварную грыжу.
Добавлю лишь, что, видимо, я слишком заигрался со своим героизмом: нарушение в паху стало настолько велико, что вторая операция оказалась безуспешной. Мне казалось, что я веду себя после неё осторожно, но отчего-то грыжа опять возобновилась. Третью операцию сделали по какой-то новой методике – и уже довольно много лет я никаких нарушений в левом паху, слава богу, не наблюдаю.
Да и не предвижу таких нарушений. Ковыляю по девятому десятку лет жизни. Буровые и заводы еще снятся, но не более того. Вот сижу и пишу воспоминания. Это, думаю, безвредно…
МОИ КОНФЛИКТЫ С СОБАКАМИ И ВЕРБЛЮДОМ
Быть может, я не очень внимательно изучал в школе "Зоологию" – науку о жизни животных. Как бы там ни было, во мне какое-то время жило такое понимание: всё, что делают животные, общаясь с людьми, – результат только условных рефлексов. "Условный рефлекс" – это очень просто. Например, вы несколько раз перед накладыванием еды в мисочку собаки, включаете звонок. А затем собака, услышав звонок, немедленно бежит к своей мисочке. Звонок стал для неё сигналом близкой кормежки, а по-научному, у неё появился условный рефлекс, то есть такой вот ответ на звук звонка: надо бежать к еде...
Но не обошли моей жизни случаи, когда животные явно показывали: они, как и люди, могут вести себя на основе самостоятельных размышлений и глубоких переживаний, а не просто откликаться на какие-то сигналы, например звонок...
Много лет назад мы с женой сняли на лето дачу в поселке Клязьма под Москвой и жили там с бабушкой и сыном-дошкольником. Хозяева этой дачи имели добрую, приветливую собаку, которая любила ходить с нами на речку и плавать в ней.
Однажды, будучи в очень хорошем, веселом настроении, я решил пошутить. Схватил эту собаку и бросил её в реку с довольно высокого берега. Стыдно об этом вспоминать, но тогда я подумал, что эта "шутка" покажется веселой и ей.
...Когда собака вышла из воды на берег, она одиноко, медленно, с опущенной головой, даже не взглянув на меня, побрела к дому. И затем много дней не приближалась ко мне, а если я пытался к ней подойти, понуро отходила в сторону. Она явно показывала мне свою глубокую обиду.
Я множество раз старался упросить её о прощении. В конце концов она простила меня и стала относиться ко мне по-дружески.
И я больше не позволял себе бесцеремонного отношения к ней...
* * *
Мне было тогда лет тридцать. Мои друзья по работе, с которыми я оказался в командировке на знойных степных просторах Западного Казахстана, были не старше. Конечно, основное время мы отдавали, как говорится, «оказанию научно-технической помощи» экспедиции сверхглубокого разведочного бурения, но в свободные минуты проявляли неподдельный интерес к жизни окружающей нас желто-бурой степи. После московского асфальта здесь всё было в новинку: колючки – единственное растительное богатство вокруг нас, змеи, скорпионы, фаланги, время от времени приходящее на водопой стадо баранов и овец.
Стадо подходило к очень большой луже, образовавшейся возле непрерывно фонтанирующей водяной скважины, которую пробурили геологи для нужд экспедиции. И нас впечатляла корректность, умение уважать старших, царящее в стаде. Никто не смел подходить к воде, пока не утолит жажду группа старейшин. Эта группа из пяти – шести баранов направлялась прямо к короткой Г-образной трубе, выходящей из скважины, и останавливалась вблизи неё. Из группы выходил старейший баран, подходил к отверстию трубы, прикладывал к нему губы и начинал пить вкусную прохладную воду. Пил не спеша, с явным наслаждением.
Напившись, он медленно отходил в сторону, а к трубе подходили остальные "аксакалы". Между ними ощущалась некоторая незлобная конкуренция: они слегка мешали друг другу наслаждаться потоком воды, выходящим из трубы. Но, тем не менее, воды, конечно, всем им хватало, и, утолив жажду, они тоже отходили от скважины.
И только тогда остальные члены стада стремительно окружали лужу, а наиболее решительные подходили к самой трубе, и все с упоением пили и пили до полного утоления жажды. А после этого стадо неторопливо куда-то уходило.
Но больше всего нас интересовали верблюды. Эти величественные и спокойные существа, не реагирующие на перемещение людей и машин, на лай живущих в экспедиции собак, на звуки, доносящиеся с работающей буровой, казались нам абсолютно невозмутимыми.
Однажды наша лаборантка, двадцатипятилетняя Валечка, попросила меня и еще одного нашего сотрудника посадить её на верблюда и сфотографировать. Мы вдохновенно откликнулись на её просьбу, уверенные, что это не станет серьезной проблемой. Решили, что распределим наши роли следующим образом. Мой коллега будет подсаживать Валечку на верблюда, а я буду стоять перед этим "гордым кораблем пустыни" и отвлекать его внимание, чтобы он оставался совершенно спокойным в ходе нашей ответственной операции.
И вот в какой-то момент мы приблизились в степи к одному из верблюдов и начали действовать. Мой коллега и Валечка очень медленно и тихо приближались к его правому боку, а я встал перед его мордой и начал с ним беседовать. Естественно, я уже не вспомню, что именно говорил ему, но это, конечно, был добрый, дружелюбный монолог, который, как мне думалось, радовал и даже несколько усыплял верблюда.
Надо сказать, что он смотрел на меня с интересом и слушал со вниманием... но лишь до того момента, когда остальные двое участников операции подошли к нему вплотную. Когда же это случилось, он повернул голову и начал внимательно смотреть на них.
Тогда я продолжил свое обращение к нему более громким голосом. Он вновь повернулся ко мне. Я подал взмахом руки сигнал: начинайте посадку. Коллега поднял Валечку, и она стала карабкаться на верблюда.
Тут он всерьез заволновался, начал часто поворачивать голову то к ним, то ко мне. Возможно, я вообще перестал бы теперь привлекать его внимание, если бы, осознав, что он потерял всякий интерес к моему монологу, не изобразил нечто вроде танца папуасов.
Вдруг, повернув голову в мою сторону очередной раз, верблюд низко опустил её, а затем резко вскинул. И – о, ужас! – в те секунды, когда его голова перемещалась из нижнего положения в верхнее, из пасти изверглась на меня какая-то зеленая, травянистая на вид масса. Я, конечно, отпрянул, пытаясь стряхнуть этот сюрприз с головы, лица и одежды. Мои друзья, естественно, прекратили свои действия и поспешили отойти от верблюда.
Увидев, что мы от него отстали, верблюд невозмутимо стал лакомиться очередным кустиком колючки.
...Лицо и голову я отмыл без особого труда. А мои выходные рубаха и брюки, к сожалению, остались с несмываемыми пятнами...
* * *
Не знаю, как сейчас, но в годы моих бесчисленных командировок в нефтяные и газовые регионы Западной Сибири я видел там, в новых городках и рабочих поселках, множество бездомных собак. Иногда они бродили в одиночку, но, пожалуй, чаще целыми стаями. Я привык к мысли, что эти собаки неизменно миролюбивы и практически не мешают людям жить.
Почему их было так много? Полагаю, что, прежде всего, в результате частого переселения людей на просторах Западно-Сибирской низменности. К примеру, приехал парень работать в Нижневартовск, поселился в бараке-общежитии, и случилось так, что появился у него четвероногий дружок, который мог и не претендовать на жизнь в доме, поскольку был по своему происхождению прекрасно приспособлен к северным зимам. Радовался, что хозяин, когда не на работе, не забывает его покормить. Но вдруг хозяина переводят работать на новое нефтяное месторождение, а жить ему теперь предстоит в поселке Радужный. Ему абсолютно неясны предстоящие жилищные условия, да и всё прочее. Он погладит на прощание своего временного дружка и улетит на вертолете. А дружок даже не сердится – знает жизнь. Лишь погрустит немного и прибивается к стае бездомных собак...
Однажды я находился в командировке в северном городе Ноябрьске, расположенном в Ямало-Ненецком автономном округе. В то зимнее утро я шел по улице, и мою голову грела огромная меховая шапка с пушистым собачьим мехом, которую подарил мне сын специально для поездок на Север. Неожиданно одна большая бездомная собака обратила на меня внимание. Поняла, что моя шапка сделана из убитой "соплеменницы" – и, думаю, её переполнило возмущение. Она стала неотступно следовать за мной. Следовала очень близко и громким рычанием откровенно демонстрировала злобное отношение ко мне.
Стало страшно. И, проходя мимо одной из автобусных остановок, я решил запрыгнуть в проходящий автобус перед самым его отходом. Так мне удалось спастись.
После этого случая я носил в той командировке только вязаную шапку...
О ДОБРЕ И ЗОЛОТОЙ РЫБКЕ
Добро, подаренное людьми, окрыляет, прибавляет силы, растит в нас оптимизм, веру в свои возможности, делает нас счастливыми. Кому это неизвестно! Но если кто-то добро потребляет, значит, кому-то другому приятно и радостно дарить его. К сожалению, не каждый способен дарить добро людям. Не случайно великий философ Иммануил Кант заметил: "Только радостное сердце способно находить удовольствие в добре". Да, несет добро людям тот, чье сердце радуется этому деянию. Делая счастливым другого, такой человек становится счастлив сам.
Но жизнь – это стихия диалектики, противоречивого многообразия, в котором можно увидеть бескорыстие и корысть, верность и предательство, чуткость и бездушие, cкромность и самодовольство, интеллигентность и хамство, удовлетворенность достатком и алчность. Поэтому нередко правдой становится и разочарование в содеянном добре, ощущение его бесполезности и даже вреда, тяжесть ноши ответного бездушия, неуважения, оскорбления.
Мне понадобился немалый период взрослой жизни, чтобы по-настоящему осознать, что потребление добра – острая и сложная проблема, которую добронравный человек не может обойти, если желает соответствовать реальной диалектике человеческого общежития.
Произошла в моей жизни история, длившаяся более двух десятков лет. В ней перепутались безоглядное добро и подпитанное им зло, а ответом на веру и беззаветное дружеское тепло стали расчетливость, затем и враждебность. Грустно вспоминать о своих ошибках...
Я тогда перешагнул рубеж своего тридцатилетия и, будучи инженером-нефтяником и уже кандидатом наук, взялся за создание таких технических средств, которые должны резко улучшить качество разобщения пластов в нефтяных скважинах, а, следовательно, и главное качество скважин – их продуктивность.
Мне на подмогу дали молодого парня, студента-вечерника. Валентин (назову его так) быстро увлекся нашей научно-технической проблемой и очень старательно относился к конструкторским и стендовым задачам. Его ответственность, оптимизм, воля, оперативность, неизменно уважительное отношение ко мне вызвали у меня желание щедро окружить его добром и заботой...
...Диссертация в те годы – это достаток, а значит, благополучие семьи, возможность спокойно сосредоточиться на деле. Меня, помню, лишь слегка и ненадолго насторожило то, что, отдав ему в диссертацию все, что было сделано нами вместе за 10 лет под моим руководством, я не увидел его стремления самостоятельно обработать и красиво представить этот материал на защиту. Теперь мне ясно, что он просто решил "прокатиться" на моей безотказности – это позволило ему и качественнее, и "без напряга" справиться с диссертацией.
Он оставался для меня человеком, с кем меня связывает беззаветная дружба, я же постепенно превращался для него просто в "полезного человека"…
Валентин попросил меня о помощи в подготовке диссертации. Я всё больше вдохновлялся этой помощью, поскольку она являлась дальнейшей работой над моими любимыми, волнующими творческими вопросами. В итоге его диссертация была написана почти под мою диктовку. Когда он защитил диссертацию, я был счастлив – ведь, по существу, это была оценка и моего беспокойного труда.
И продолжал верить в нравственность и надежность Валентина – чем еще можно ответить на мою неизменную бескорыстную помощь?!
Но уже через несколько лет в моей душе стала нарастать настороженность, я стал ощущать что-то неладное в его поведении, уже появились и начали сгущаться тучки на безоблачном ранее небосклоне наших взаимоотношений. В это время я руководил лабораторией, а Валентин был моей "правой рукой". Капризность, обидчивость, увлеченное разжигание конфликтов с коллегами, особенно в случаях, когда они проявляли волю к самостоятельности в решении текущих задач, – все это нарастало в его поведении.
Я не мог объяснить причины такой ситуации, еще не осознал, что так поднималось его необузданное желание господствовать в делах. Но нужно было что-то менять. И я попросил дирекцию нашего института буровой техники разделить лабораторию. Отдал Валентину его любимчиков, а сам остался с отвергнутыми им людьми. А еще оставил в его безраздельное распоряжение все, что мы вместе сделали ранее. Себе же взял только одну трудную и далекую от завершения разработку, которой руководил уже несколько лет и в которой он участвовал лишь эпизодически. Радовался, что так удачно обеспечил гармонию интересов, исключил возможные причины напряженности в наших рядах.
Но, увы, этого Валентину оказалось мало. Он решил использовать свою свободу для подавления моих стремлений, остановки дел моей лаборатории. Он направил усилия своего коллектива в фарватер той самой разработки, которую я оставил себе. Сотрудники Валентина начали откровенно дышать нам в затылок. Любая информация о наших идеях, успехах, промахах активно им анализировалась, чтобы лучшее взять, не расходуя на это собственное время, неудачное как-то заменить и таким образом создать свой победный объект. Не забывал он и про закулисную ориентацию общественного мнения на тот вожделенный объект. Такая победа грела бы душу Валентина по-настоящему, потому что она была бы не просто некоторым шагом в разработках, она спихнула бы в придорожную канаву мой коллектив, который мог стать помехой на будущем рынке изделий.
Могу похвалиться: не удалась ему эта затея, наш объект выстоял. А моя исповедь написана, потому что полагаю небесполезным показать один из печальных примеров потребления добра, отнявший у меня заметную долю здоровья.
Иногда люди говорят: не делай добра – не получишь зла. Это осуществить проще всего. Покопайся "во мраке своих неудач и обид" – и долой великодушие, бескорыстное стремление “сеять разумное, доброе, вечное”, прочь попытки выращивать в душах людей все лучшее, что может дать там всходы! Нужно просто наполнять жизнь холодом и подозрительностью – так будешь более защищен.
Что-то тут не так. Почему сказки всех народов во все времена зовут к добру? Почему мы искренне радуемся, когда ощущаем доброту души наших детей и внуков, наших искренних друзей?
Но почему, с другой стороны, столь нередко добронравные люди, в том числе, и мамы, и бабушки, ощущают горечь плодов своего добра?
Да, предлагает нам жизнь такие “почему”. И от них тянется дорожка к непростому вопросу: когда потребление добра есть добро, а когда – зло? Любитель прямолинейной логики скажет: когда выращивается нравственность – это добро, а когда безнравственность – зло. И будет прав по большому счету. Но вот А.С. Пушкин попытался осмыслить этот вопрос в "Сказке о рыбаке и рыбке", однако не стал создавать четких формул. Лишь мудрыми намеками помог нам размышлять и поменьше ошибаться в многообразных и сложных конкретностях жизни.
Добро в этой сказке проходит очень разные рубежи.
Первый рубеж – это бесценное добронравие старика. Случайно оказавшись властелином золотой рыбки, он без всякого выкупа отпустил ее на свободу. Это, естественно, вызвало огромную признательность рыбки, ее готовность помогать по мере сил старику в решении его проблем. Следующий рубеж – это бытовая практичность старухи: пожелала, чтобы рыбка заменила ей расколотое корыто новым, а затем ветхую землянку избой.
На дальнейших же рубежах доброта благодарной рыбки удовлетворяет уже не бытовые потребности, а проснувшуюся алчность старухи, взращивает ее бездушие. Рыбка, верная своей признательности старику, превращает старуху в дворянку, затем в царицу. Старик же тем временем изгоняется старухой сначала служить на конюшне, а затем вообще "с очей".
Да, признательность, благородство, добронравие легко могут превратиться в объекты бесцеремонной эксплуатации, в колыбель всяческого паскудства… Но как же сложно, надеясь на хорошее, вовремя остановить поток добра! И рыбке бы остановиться, да вот не смогла, не решилась. Думаю, сохраняла надежду, что ее деяния обернутся каким-то благоразумием старухи, а значит, и добром старику.
Но на последнем, наполненном цинизмом, рубеже, где старуха возжелала стать владычицей морскою, отнять у рыбки свободу и взять ее в служанки, золотая рыбка осознала, что ей не удастся отплатить добром старику, идя на поводу у старушечьей алчности. Старуха же сполна показала рыбке, что не достойна и крупицы добра, поэтому просто-напросто надо вернуть ее к разбитому корыту.
...К сожалению, мы, не сумев вовремя остановиться в своей добродетельной щедрости, чаще всего уже не имеем возможности вернуть безнравственного потребителя подаренного нами добра к "разбитому корыту"…
Без добронравия жизнь стала бы неуютной и беспросветно серой. Мне, например, такая жизнь просто не нужна. Но надо бы нам прилежно учить уроки потребления добра, чтобы пореже выращивать добром зло. Истинное добро бескорыстно, но не бездумно...
Плодотворных вам, читатель, раздумий для блага людей, которым вы дарите добро, а значит, как вы понимаете, и для блага каких-то других людей и, нередко, для вашего собственного блага!
А еще – простой совет: перечитывайте иногда мудрую "Сказку о рыбаке и рыбке", не пожалеете.
О "ТРУДНОМ ЧЕЛОВЕКЕ",
ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЙ ОШИБКЕ И ТЕХСОВЕТЕ
Он встречал представителей науки в северном городе Сургуте с нескрываемой настороженностью, особенно когда они намеревались осчастливить буровиков-производственников своими новейшими технологическими регламентами для проведения работ в нефтяных скважинах... на старой технической базе. "Всегда найдется хоть один эфиоп, который напишет инструкцию для эскимосов, как им переносить мороз", – так он однажды высказался, беседуя с группой представителей буровой науки в начале 70-х годов. В этой группе был и я. Нам, его гостям, естественно, стало несколько неуютно. "Трудный человек", – подумал я и, как узнал позже, не я один…
Николай Леонтьевич в молодости сам поработал в науке и уже тогда узнал, что среди ее плодов есть не только принципиальные достижения, но и мелочи жизни, и настырное шарлатанство. А затем в течение десятков лет он управлял прогрессом в технологии бурения скважин на крупнейших предприятиях севера Тюменской области. И в этой деятельности был точен и смел, требователен и великодушен на уровне и стратегического, и тактического мастерства. Он живая легенда в среде тюменских нефтяников и буровой науки России. Н.Л.Щавелев долго занимал свой высокий пост в компании "Сургутнефтегаз" и вышел на пенсию в 73 года – это редкий подарок судьбы для людей тюменского Севера…
Хочется вспомнить давний случай. Испытывалось наше принципиально новое устройство, которое должно было резко уменьшить поступление ненужной добавки – пластовых вод – в продукцию нефтяных скважин. Сразу отмечу, что это устройство затем многие годы успешно применялось на разных нефтяных месторождениях. Но пока еще проходили его испытания, по результатам которых приемочной комиссией будет решаться вопрос, ставить эту разработку нашего института на серийное производство или нет. Председателем комиссии был назначен Николай Леонтьевич.
Испытания следовало провести в шести скважинах. Но уже в первой я допустил технологическую ошибку – и скважина попала в фонд бракованных. На ее исправление потребуется много денег и времени. Это было для нас бедой. Мы еще не накопили никакого положительного опыта для укрепления своих позиций, и наш большой труд уже, практически, с порога, мог быть отвергнут.
Щавелев говорил со мной недолго: "Через три дня я собираю техсовет. Ты доложишь ситуацию. Я предложу прекратить испытания, пока институт не докажет, что к ним можно вернуться. Готовь сообщение. Всё!"
Не знаю, как шахматные гроссмейстеры готовятся к решающим партиям, но, думаю, что мое напряжение в последующие три дня было не меньшим. Предстоял мой поединок со Щавелевым, а быть может, и со всем техсоветом. Мой выигрыш почти невероятен. Нужно в сложившейся ситуации доказать, что продолжение испытаний возможно уже сейчас. Мне следует при любом настроении техсовета вести себя с ювелирной точностью и убедить большинство в том, что на меня еще можно надеяться во имя пользы производства.
Три дня я провел почти без сна и думал-думал – и в гостинице, и обходя по многу раз дальние уголки Сургута, где мне не могли встретиться и помешать какие-нибудь знакомые. Диалектика ситуации, все мои аргументы, мои ответы на десятки предполагаемых вопросов – все было тщательно продумано. Таблетки от головной боли помогали мне вперемежку с кофе. С грустью возвращался к одной и той же мысли: "Какой же трудный человек Николай Леонтьевич!"
На техсовете Щавелев во вступительном слове почему-то воздержался от того страшного предложения, которое запланировал три дня назад. Мне, пожалуй, стало чуть-чуть спокойнее на душе. Я докладывал чеканно, чувствовал, что все слушают внимательно. Исчерпав аргументы, подытожил: “Не сомневаюсь, что следует продолжить испытания. Уверен, что больше не допущу ошибок. Но если вдруг возникнет еще какая-нибудь неприятность, значит, не место нашему изделию на нефтяных промыслах, и гоните меня отсюда насовсем”.
Испытания были продолжены с полным успехом. Николай Леонтьевич сказал мне: "Молодец, Юра, – выстоял". И подписал акт комиссии. Затем я почти сутки отсыпался в гостинице...
Мы с Николаем Леонтьевичем стали друзьями. Сколько переговорено о делах, о жизни! К великому сожалению, в 2022 году он ушел из жизни…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
В 1988 году, в разгар горбачевской перестройки, ведущий тюменской радиопрограммы "Современники" Александр Мищенко решил подготовить для эфира размышления энтузиастов технического прогресса. Пошел в эфир и мой монолог. Вот что думалось мне тогда:
"Меня волнует вопрос о человеческом факторе в отраслевой науке при тех новых условиях, в которых она должна сейчас работать. Это условия самофинансирования институтов, условия хозрасчета.
Решение проблемы самофинансирования института должно быть воплощено в виде некой россыпи самофинансирующихся лабораторий-разработчиков, с которых регулярно взимается руководством родного института заданный "оброк".
Стремление зарабатывать деньги сегодня становится основным стимулом деятельности в нашей научной сфере. Причем, повторяю, деятельности не института как хорошо организованного единого комплекса, а каждой отдельной лаборатории. Оно стимулирует частную коммерческую предприимчивость завлабов и других ведущих сотрудников науки, заставляет их упорно «мышковать» по предприятиям. Мы все печёмся о том, чтобы институт имел необходимый ему прожиточный минимум, и эта суета уводит на второй план создание творческих заделов, самоотдачу человека в решении поисковых научно-технических задач.
Новые условия коренным образом меняют характер планирования нашей работы, выбор тематики. Приходится приспосабливаться к уровню понимания проблем отдельными руководящими работниками производства, а то и просто к их капризам...
И невольно думаешь, где же все-таки теперь место человека отраслевой науки и, соответственно, ценностей, которые в годы так называемого "застоя", на мой взгляд, были высочайшими. Это творческая смелость ученого, «зеленый свет» его борьбе за широкое признание своих идей, поисковый накал его повседневной деятельности... А в целом – достаточный уровень творческой свободы.
Если мы не перенесем в сегодняшнюю жизнь то прекрасное, что существовало в отраслевой науке ранее, то, соответственно, не обеспечим необходимого повышения технического уровня предлагаемых производству объектов техники и технологии…"
К сожалению, горбачевско-ельцинские преобразования, насыщенные ошибками, привели к умиранию отраслевой науки, к развалу бесценных научных школ в России. Это, конечно, не обошло стороной и прекрасный НИИ, в котором состоялась моя судьба. Ошибки государственного масштаба, допущенные в отношении науки, страна старается мучительно компенсировать сегодня. И рассказывать о них с легкой печалью, увы, невозможно…
____________
Спасибо, мой уважаемый читатель, за то, что вы одолели мою исповедь о том, как я учился на ошибках. Но не подумайте, что вся моя жизнь наполнена оплошностями. В ней было и множество совсем безоблачных, ничуть не омраченных моими ошибками событий.
В своей долгой жизни я не обделен искренним уважением многих людей. Наверное, прожил до девятого десятка лет, по большому счету, не зря. Но вспомнить про россыпь моих оплошностей в жизни, думаю, небесполезно…
ТВОРЧЕСКИЕ ПОИСКИ НА ЗАКАТЕ ЖИЗНИ
* * *
В самом конце 1999 года начался наш с Таней, моей женой, пенсионный "заслуженный отдых". Мы – на американской земле, поскольку нам хотелось воссоединиться с сыном, волей судьбы живущим здесь с 1991 года. Мы с ним крепко дружим, и он нас ждал около девяти лет.
Начало американской жизни подарило мне целую эпопею дел и надежд в родной, научно-технической сфере. Эта эпопея отняла у меня массу сил, дала немало наслаждений и затем печально (и достаточно закономерно) завершилась.
Мы с новым русскоязычным коллегой, милым человеком, хорошим инженером и ученым, с которым мне посчастливилось познакомиться и быстро сдружиться на американской земле, предложили компании «Halliburton», одной из крупнейших в мире инновационных компаний, создающей буровую технику, свои новые технические решения в области заканчивания скважин.
Наши решения заинтересовали специалистов компании, управляющих технико-технологическими разработками. Нас дважды приглашали из Нью-Йорка в штаты Техас и Оклахома для всё более тщательного изучения наших предложений.
Совещания длились по 6–6,5 часов, и мы чувствовали, что открываем для специалистов компании нечто новое…
Помню, специалисты научного центра компании в городе Дункан (штат Оклахома) слушали нас с неподдельным вниманием и интересом, задавали серьёзные, глубокие вопросы. Более того, наши высокие кураторы (руководители департаментов техники и технологии бурения упомянутой выше компании) перед началом второго совещания были уверены (и прогнозировали нам), что на этом совещании будет принято положительное решение о нашем сотрудничестве.
Но вдруг на совещании обозначились какие-то разногласия среди специалистов компании. Группа ведущих специалистов, включая наших кураторов, удалилась и отсутствовала не менее полутора часов (видимо, пытались найти консенсус, но не нашли). Когда ушедшие специалисты вернулись, один из наших кураторов заявил, что компании нужно ещё около двух месяцев, чтобы принять решение.
После этого переписка с компанией практически прекратилась. Недавно тот наш куратор сообщил по телефону, что некоторые «парни» в компании считают наши объекты слишком сложными и дорогими. А сегодня пришел по почте официальный отказ от сотрудничества (с попутной вежливой благодарностью за наше внимание к компании).
Конечно, мнение об излишней сложности и дороговизне наших объектов – чушь, если учитывать их функциональные свойства, обеспечивающие уникальную эффективность. Полагаю, что истинные причины отказа от сотрудничества, следующие:
- у «парней» из научного центра компании есть свои творческие и финансовые интересы, осуществлению которых помешало бы вовлечение этих специалистов в реализацию наших предложений;
- есть большая вероятность того, что изложенные нами идеи могут быть реализованы специалистами компании в собственных версиях при создании новых конструктивных решений (то есть произойдёт типичное творческое развитие ставших известными изобретательских идей, широко распространенное в мировой практике научно-технических разработок);
- рынок буровой техники сегодня довольно спокойный, то есть не располагает компанию предпринимать резкие движения для успешной конкуренции (в частности, не состоялся выход буровых работ на Аляску).
В общем нас не осмеяли (чему нельзя не радоваться), но и не пустили в «чужой огород»…
"Что же теперь делать? - думал я. - Естественно, с творчеством не расставаться. Видимо, целесообразно вернуться к литературному творчеству, прежде всего, осваивать жанры рассказа и лирического очерка. По велению сердца можно обратиться и к жанру маленькой повести. И, конечно, не забывать про стихи".
* * *
Я всегда буду помнить два поступка главных редакторов нью-йоркских русскоязычных газет, которые коренным образом определили мою судьбу на американской земле, а точнее, сделали эту судьбу по-настоящему счастливой. Возможно, эти люди улыбнутся тому, что их обычные решения относительно меня, принятые в редакционной текучке, я называю с некоторой торжественностью ПОСТУПКАМИ. Но хочется подчеркнуть, что даже совсем не какая-то особенная, но чуткая поддержка человека в нужный момент способна принципиально повлиять на его судьбу. И такую поддержку этими людьми я буду помнить всю оставшуюся жизнь. Знаю, что на неё способен далеко не каждый…
Став постоянным жителем Америки в пенсионном возрасте, я после многолетней бурной творческой деятельности в науке, скоро стал ощущать какую-то пустоту жизни. Я твердо понял, что ещё не дожил до такого состояния, когда смогу жить без всяких творческих нагрузок, то есть быть озабоченным только бытовыми проблемами, как дряхлый старик.
И подумал так. Ведь, наряду с научной и изобретательской деятельностью, многие годы пишу стихи и очерки, однажды даже написал киносценарий, но всё это оставалось в ящике письменного стола, а если иногда и публиковалось, то лишь в стенгазете. Я не позволял творчеству в литературе помешать моей сосредоточенной работе по научной тематике. Но литературные пробы и активная работа в качестве редактора стенгазет давали мне, пожалуй, не меньшее удовлетворение, чем дела в науке. Никогда не угасал во мне гуманитарий. И, видимо, коллеги замечали это. Многие десятки коллективных научных статей доверялось писать именно мне. А были случаи, когда дирекция института поручала мне готовить важные письма в высокие инстанции и высоко оценивала эту мою работу.
Почему же мне не попробовать свои силы в русскоязычной прессе Нью-Йорка?!
И я написал письма в несколько редакций с предложением своих услуг в качестве журналиста или литературного редактора. В ответ получил полное молчание. Оно продолжалось недели три. Мною овладело уныние: я обретал уверенность, что в нью-йоркской прессе место для меня не найдется. А мне ещё необходима востребованность в творчестве. Значит, впереди – тоскливое, наполненное скукой существование…
Вдруг дома раздался телефонный звонок, и я услышал приятный женский голос:
- Я говорю с Юрием Цыриным?
- Да, это я.
- Юрий, вам звонит главный редактор газеты "Русский базар" Наташа Наханькова. Мы получили ваше письмо, и вот что я предлагаю. Принесите мне какое-нибудь ваше литературное сочинение, лучше всего очерк по близкой вашей душе теме. И мы побеседуем. Согласны?
Как я мог быть не согласен!
Через несколько дней я пришел к ней с отпечатанным на принтере и записанным на дискете довольно объемным лирическим очерком "Милые мои технари". В очерке тепло рассказал о своих замечательных учителях в науке, а также об увлеченных техническим прогрессом инженерах-нефтяниках, без поддержки которых не мог бы добиться реальных успехов на нефтяных промыслах.
Наташа прочитала не более полутора страниц, затем с доброй улыбкой посмотрела на меня и сказала:
- Я давно не получала текстов на таком красивом, сочном русском языке. Этот очерк будет опубликован через три дня, в ближайшем номере газеты. И давайте договоримся: вы станете нашим постоянным автором. Пишите новые очерки или рассказы – я с удовольствием буду их публиковать. И оставайтесь вольным художником, а штатные редакторы и корректоры нам пока не нужны. Успехов вам!
И, немного помолчав, добавила:
- Вы знаете, меня не оставлял в покое прекрасный стиль вашего письма. Именно поэтому я решила пригласить вас. И не зря!
Я не шёл от неё – я, счастливый, летел на крыльях. Могу, могу работать в серьёзной газете!
Творческие идеи стали переполнять мою голову. Я публиковал в "Русском базаре" очерк за очерком. Наташа принимала их безоговорочно. Но тот, первый стал как бы моей визитной карточкой. Представляя меня кому-то, Наташа говорила:
- Это Юрий Цырин – автор очерка о технарях…
Наташа Наханькова (позже ставшая Наташей Шапиро) своей чуткостью и доброй поддержкой буквально подарила мне ту уверенность в себе и ту жажду творческой работы в литературе, без которой мне было бы невозможно вписаться в газетную жизнь Нью-Йорка, а позже сдавать в печать свои сборники стихов, лирических очерков, рассказов и повестей. Моя признательность Наташе умрёт только вместе со мной…
Я продолжал и продолжал публиковаться в "Русском базаре", но мой аппетит в газетной деятельности разрастался. Мне уже хотелось быть не только автором литературных произведений, но и настоящим журналистом: писать репортажи, аналитические статьи, брать интервью. А еще лучше было бы одновременно работать одним из редакторов в газете – обеспечивать высокий стилистический и грамматический уровень публикаций. Хотелось живого ощущения бурной редакционной деятельности. И начал я, как говориться, "поглядывать по сторонам".
И вдруг стал я счастливой "жертвой" ещё одного чуткого поступка. Шел я как-то по Austin Street в нью-йоркском районе Queens. Обратил внимание на небольшую вывеску, показывающую местоположение редакции газеты The Bukharian Times. Постоял я возле этой вывески, задумавшись, и решил испытать судьбу – предложить свои услуги в качестве журналиста и редактора либо корректора. К счастью, я застал главного редактора газеты Рафаэля Борисовича Некталова. Он встретил меня с любопытством и, узнав цель моего визита, предложил сесть рядом и рассказать о своей предшествующей жизни и деятельности. Не торопил, не прерывал. Я читал в его глазах искренний интерес и доверие к моему рассказу.
До сих пор не могу объяснить, почему, выслушав меня, Рафаэль Борисович сразу предложил мне войти в коллектив редакции. Возможно, он обладает какой-то экстрасенсорной проницательностью. Возможно, какую-то хорошую роль сыграла сама моя речь: мне не раз говорили, что у меня в разговоре чувствуется классический, красивый русский язык (прошу прощения за это пояснение, которое может быть воспринято как некое хвастовство). Ведь был же вызван интерес Наташи Наханьковой ко мне стилем моего письма – возможно, стиль моего рассказа Р.Б. Некталову сыграл похожую роль. Во всяком случае, Рафаэль Борисович тут же совершил, вроде бы, самый рядовой поступок, но поступок этот сыграл огромную, стратегическую роль в моей американской судьбе и, хочется надеяться, стал некоторым благом для газеты.
Я вдохновенно участвовал в деятельности редакции The Bukharian Times более двадцати лет, до серьезного ухудшения работы сердца после осложнения от коронавируса. Рафаэль Борисович буквально создал "зелёную улицу" для моих журналистских и писательских работ. В газете опубликовано немало моих репортажей, интервью, лирических очерков, стихов, рассказов и даже повестей. Позволяю себе верить, что всё это не повредило репутации газеты, а у меня возникла регулярная и бесценная живая обратная связь с читателями, многие из которых проживают в том же районе, где живу и я. Эти контакты с читателями очень помогли мне совершенствовать свою творческую работу.
Но не только такой стала моя деятельность в The Bukharian Times. Рафаэль Борисович доверил мне и регулярную редакторскую деятельность, а подчас поручал и замещать его (когда бывал в командировках или, к сожалению, болел). И эти дела я тоже выполнял вдохновенно. И видел, что моё редактирование замечается и положительно воспринимается нашими взыскательными читателями.
Причем главный редактор неоднократно и жестко вставал на мою защиту, если моя редакторская работа вызывала острое недовольство не столь грамотных, сколь амбициозных, авторов.
Сердечное спасибо, дорогой Рафаэль Борисович, за Ваш незабываемый начальный поступок, касающийся моей судьбы, и за долгую последующую цепочку дружеских поступков, способствовавших моей вдохновенной и счастливой жизни на американской земле!
ИЗ АРХИВА МОИХ МАТЕРИАЛОВ
ДЛЯ ГАЗЕТЫ THE BUKHARIAN TIMES
ГОРДИМСЯ ЭТИМ НАРОДНЫМ ПОДВИГОМ!
Беседа с председателем совета ветеранов
войны и трудового фронта – бухарских евреев
Юрием Семеновичем Ароновым
Не хочу я участвовать
в той кутерьме,
В той, где каждый себе на уме.
Возвращаюсь душой
в те святые года,
В те,
где "нет" было "нет"
и где "да" было "да".
Поэт-фронтовик Сергей ОРЛОВ
Юрий Цырин: Дорогой Юрий Семенович! Думаю, в преддверии 70-летия Великой Победы нельзя не задать ветерану-фронтовику, который героически участвовал в разгроме германского фашизма, такой вопрос: каково Ваше личное мнение о значении Победы 1945 года для Советского Союза, Европы и всего мира?
Юрий Аронов: Победа 1945 года, конечно, имеет большое международное значение. Когда Гитлер внезапно напал на Советский Союз, наша армия и гражданские люди поначалу растерялись, не знали, что делать. Началось отступление армии, армейские подразделения, части и даже соединения вынужденно попадали в плен. Так оказался в плену и мой двоюродный брат Михаил Календарев.
После освобождения из плена он продолжал воевать с гитлеровцами. В 1944 году его демобилизовали, но, ввиду пленения, он был осужден на 25 лет тюрьмы. Отсидел 8 лет, работая в Джезказгане, где день засчитывался за два, затем вышел на свободу. Он не был виноват в том, что оказался в плену: вся его дивизия попала в плен. В 1955 году он женился, в семье появились трое сыновей. Дети выросли, женились. Его жена и сыновья живут здесь, а он в 1991 году умер. Сказалось заражение кишечника, которое он получил, работая в Джезказгане на рудниках.
Да, было и такое... Но победа над фашистской Германией была, конечно, истинной и великой победой. Красная Армия смогла остановить могучего врага. Маршал Жуков навёл полный порядок в войсках, всё, как говорится, поставил на свои места – и мы начали постепенно наступать. И в результате победили! Конечно, не без помощи союзников. Был открыт второй фронт, где основную роль сыграла американская армия, – этим ускорилось завершение жесточайшей войны в истории человечества.
Считаю, что Победа 1945 года по праву считается великим международным праздником.
- Каково Ваше мнение о цене Победы для Советского Союза?
- Цену Победы можно выразить такими словами. В начале войны командный состав армии, к сожалению, не был нормально укомплектован. Например, командовать полком временно приходилось офицеру меньшего чина, то есть недостаточно подготовленному к такой роли. Такая ситуация, конечно, приводила к чрезмерно большим человеческим жертвам. И лишь позже, когда переходили к наступлению, в должной мере укрепились организованность и четкость в ведении военных действий, командиры стали строго отвечать за себя и за своих людей. В результате наступления Красная Армия победила. И мы гордимся нашей очень трудной Победой!
- Какой жизненный путь Вы прошли до начала Вашей фронтовой судьбы?
- Я родился в Казахстане, в городе Казалинске, 20 декабря 1919 года. Там окончил 8 классов школы, затем в Кзыл-Орде поступил на рабфак. После его окончания появлялась возможность поступления в институт. Окончив рабфак в 1939 году, я приехал домой, и мы, несколько друзей, решили поступать в только что открывшийся Душанбинский медицинский институт.
А в мае этого года, случилась беда: в Сыр-Дарье утонул мой братишка. Его нашли и похоронили только через месяц, течение реки унесло его тело на 4 километра...
В том же году я поступил в Душанбинский мединститут. Конкурс был шесть человек на место.
Но тут началась Финская война. Я был активистом, комсомольцем, являлся доверенным лицом директора института на выборах. Но не обращался к нему с просьбой посодействовать, чтобы меня не призывали служить в армии. И, в соответствии с приказом министра обороны о призыве родившихся в 1919 и 1920 годах, был направлен в Красноводск, затем в Баку, после чего в Новороссийск, в воинскую часть. Родители думали, что мы поедем через Казалинск, и пришли меня встречать, но, увы, встреча не состоялась.
Через три месяца меня как отличника боевой и политической подготовки направили в Дагестан, в Буйнакское пехотное училище. Через два года я его окончил и был направлен в Белгород, где в небольшой воинской части меня назначили командиром взвода. Мы, командиры взводов, должны были готовить младших командиров. Одновременно, с личным составом, создавали противотанковые рвы для защиты Белгорода. Противник постепенно приближался к Белгороду.
...Был поздний вечер, темнота. Я с офицерами зашел в столовую на ужин. Там на нашем пути был люк, который солдаты забыли закрыть. И я попадаю в этот люк левой ногой. Боль, наступать уже не могу. Вызвали врача. Оказалось – перелом большой берцовой кости. В госпитале меня загипсовали и санитарным поездом направили в тыл. Утром слышим, что Белгород был сдан противнику...
А война продолжалась. В результате битвы на Курской дуге Красная Армия овладела стратегической инициативой и двинулась в дальнейшее наступление. Белгород был окончательно освобожден 5 августа 1943 года.
Через шесть месяцев лечения я был направлен в 1-ю гвардейскую армию, в 130-й полк 44-й пехотной дивизии, командиром противотанковой истребительной роты.
- Я понимаю, что теперь Вы поведаете непосредственно о Вашей фронтовой судьбе?
- Да. Началось с того, что я получил в бою ранение в височной области. Осколок повредил ухо. Думал, что задета голова, но, к счастью, ошибся.
Получив ранение, я хотел прежде всего собрать личный состав. Но выходит из блиндажа начальник штаба и говорит: "Товарищ Аронов, немедленно – в санчасть». Отвечаю: "Я должен собрать личный состав, он разбросан – не могу найти".– "Приказываю вам: идите в санчасть – и всё!" Я оставил за себя командира первого взвода и пошел в санчасть. Это около четырех километров от передовой. Там врач говорит: "Сейчас темно, зажигать свет не разрешается. Ложитесь, утром я вас посмотрю". Утром рану обработали, сделали перевязку. Я находился в санчасти неделю. А вернувшись на передовую, узнал, что от моего личного состава никого не осталось: при бомбардировке артналетами все 13 расчетов погибли. В 130-м полку осталось 12 человек.
Нас отвели на пополнение за два километра от переднего края. Дали пополнение, и снова – в наступление. Я воевал командиром стрелковой роты, командиром роты автоматчиков. Наша дивизия с боями неуклонно продвигалась на запад. Несколько раз пополнялся личный состав. Когда дошли до Ростока – города на востоке Германии, война кончилась. Мы пешком возвращались в Польшу, а затем шли до Москвы Пехота есть пехота!
- Каковы были самые памятные для вас события военного времени?
- Мы форсировали Днепр, причем при этой операции не был потерян ни один человек из личного состава моего подразделения – правильно была организована операция! Могу заметить, что за подобное некоторые командиры получили звание Героя Советского Союза, а я не был награжден никак. Да, такая несправедливость бывала на фронте...
Однажды в штыковом бою немец чуть не убил меня ударом приклада. Наш солдат на несколько секунд опередил его – свалил таким же ударом...
В Полесской области Белоруссии была деревня Мормовичи. Она несколько раз переходила из рук в руки, поскольку к нам не поспевало подкрепление. Когда появились наши танки, мы окончательно выгнали немцев из этой деревни. В этих краях – одни болота: наступишь – и еле вытянешь ногу. Люди тонули в болотах. В таких условиях приходилось воевать...
Еще один эпизод. Зима, всё в снегу. Мы – в белых маскировочных халатах. Нас семь человек-разведчиков. Надо идти в расположение немцев... Приблизились к ним, уже слышим их разговор. Сделаешь лишнее движение – уничтожат. Видим, что дальше двигаться невозможно. Потихоньку стали возвращаться назад. Нам вслед стреляли трассирующими пулями. Двое из нас были убиты, трое ранены. Только двое вернулись невредимыми, среди этих двоих посчастливилось быть мне… Горячей пищи не было. Сухари и вода... Бывало, что месяцами не имели горячей пищи – возникали острые желудочно-кишечные заболевания...
- Нам, кому не довелось быть фронтовиками (я, например, в 1944 году только пошел в первый класс), интересно знать, каков был, если можно так выразиться, механизм награждения вас основными боевыми наградами – орденами, как это осуществлялось.
- После одного из боев мы отошли от передовой на 5–6 км для передышки. К нам пришел командир корпуса и сказал, что меня надо наградить орденом Красной Звезды. У военачальников была возможность наблюдать, как мы воюем (имелись, в частности, мощные бинокли). Орденом Отечественной войны II степени я был награжден тоже по указанию командира корпуса. А орден Отечественной войны I степени получил по указанию командира полка.
- Спасибо! А где вы встретили День Победы в 1945 году?
- Мы наступали на Росток. 8 мая пришли в близкий к нему населенный пункт и остановились для получения нового задания. Было приказано всем построиться для получения этого задания. Нас повели на опушку леса. И приказали: "Ройте себе блиндажи – будем ночевать". А 9 мая утром узнали, что война кончилась. Нам дали три дня, чтобы привели себя в порядок, а затем двинулись пешком в сторону Польши и далее. После каждых 70 км пути отдыхали.
- Юрий Семенович, как складывалась ваша жизнь после войны?
- В конце войны я был в чине капитана. Попросил в отделе кадров демобилизовать меня, поскольку хотел продолжить учёбу, начатую перед войной.
Мне сказали, что не могут этого сделать. Я трижды обращался с той же просьбой, и только на третий раз мне пошли навстречу.
В учебе было пропущено восемь лет. Мои однокашники уже работали на кафедрах. А меня восстановили... на первый курс. Учился пять лет, окончил институт в 1952 году и был направлен в Гармскую область Таджикистана.
Поработал месяца три, и вдруг меня вызвали в военкомат. Начальник военкомата сообщил, что я снова призываюсь в армию, поскольку в воинских частях требуются врачи. Меня направили на Дальний Восток, а затем на Камчатку.
Прослужив на Камчатке месяц, записался на прием к командующему Камчатской флотилией. Говорю ему: "Я воевал, прошел войну командиром роты, лишь в самом конце войны меня назначили командиром батальона, оставив в чине капитана. Одновременно таких же офицеров продвинули значительно выше. Воспринимаю это как несправедливость по отношению ко мне. Неужели и теперь, на флоте, такая несправедливость будет продолжаться? Если я не нужен, демобилизуйте меня – я буду работать гражданским врачом..."
Через несколько дней меня вызывают в штаб нашей медицинской службы. Вижу, что оформляются документы на мое очередное звание. Через два месяца я получил звание майора.
Кстати, на Камчатке я провел медовый месяц с Раисой Николаевной, с которой живу и сегодня. Нам выделили маленькую комнатку, где поместились только кровать и тумбочка. Служил на Камчатке шесть лет.
Оттуда меня перевели в Баку, в Краснознаменную Каспийскую флотилию, врачом гидрографического отряда. Затем служил шесть лет в военном городке на Аральском море врачом торпедных катеров. Там выполнялось специальное правительственное задание. При всём этом оставался майором.
Попросил перевести меня в Туркестанский военный округ, где надеялся получить должность подполковника. Прибыл в Ташкент. Там был направлен на военную кафедру усовершенствования врачей преподавателем токсикологии.
Через год у меня неожиданно возникла сильная аритмия. Лечили в госпитале в течение месяца – результата не было. В санатории тоже мое состояние не улучшилось. В 1969 году демобилизовался по состоянию здоровья и остался в Ташкенте. Постепенно аритмия ослабевала и затем прекратилась...
В 1992 году, по вызову брата моей жены, мы приехали в Америку.
В разговор вступила супруга Юрия Семеновича Раиса Николаевна. Она отметила, что в жизни военного врача случалось немало непредвиденных ситуаций. Например, во время службы на Камчатке Юрий Семенович спас матроса, срочно сделав ему операцию по поводу острого аппендицита прямо на эсминце. А на Аральском море они находились в зоне распространения опасной инфекционной болезни – к счастью, обошлось.
При всей своей неспокойной жизни, перемене многих мест, они решились иметь троих детей. Только в Ташкенте, с 1967 года, жизнь семьи стабилизировалась, хотя бытовые трудности завершились не сразу, лишь после получения квартиры на Чиланзаре. К огромному сожалению, младший ребенок – дочь – пять лет назад скончалась от рака.
Еще Раиса Николаевна вспомнила, что из Казалинска забрали на фронт 35 бухарских евреев, из которых 24 не вернулись, погибли на фронтах.
Затем продолжилась беседа с Юрием Семеновичем.
- Расскажите, пожалуйста, о работе возглавляемого Вами Совета ветеранов войны и трудового фронта – бухарских евреев.
- Нашей первоочередной задачей было взять на учет всех участников войны и всех участников трудового фронта. Когда мы начали свою работу, участников войны было около 150 человек, а участников трудового фронта (которые работали с 13–14 лет в госпиталях и на предприятиях, тоже приближая, как могли, День Победы) – 120 человек. Некоторые не стали вставать на учет, поскольку вначале нами было решено собирать членские взносы – 1 доллар в месяц, а это не всех устраивало. Позже мы отменили членские взносы, благодаря финансовой поддержке нашего общинного Конгресса. Сейчас остались в живых 26 участников войны и 19 участников трудового фронта – всего 45 человек. Членами Совета вначале были 5 человек, сегодня – 2 человека, остальных не стало.
Некоторое время нам удавалось ежемесячно отмечать все дни рождения ветеранов. Покупали виновникам торжества небольшие подарки (ценой по 8–9 долларов), в ресторане нам накрывали столы, причем за это с нас не требовали какой-то определенной платы – платили, сколько могли.
Мы ежегодно приглашаем наших ветеранов вместе отпраздновать День Победы, праздничный стол организуется за счет общинного Конгресса.
Надо отметить, что мы ходили по домам, навещали тяжелобольных, старались по возможности им помочь (содействовали госпитализации, организовывали подарки).
Ныне среди наших ветеранов есть такие, кто либо перешел рубеж своего столетия, либо приблизился к нему. В частности, есть 2 человека 1917 года рождения, 2 человека 1918 года, 5 человек 1919 года, 2 человека 1920 года...
- И позвольте, Юрий Семенович, задать последний вопрос, который я считаю очень важным. Что бы вы хотели сказать молодежи общины в связи с 70-летем Великой Победы?
- Молодые люди должны представлять, как мы воевали, осознавать, что это была чрезвычайно трудная и жестокая война для их дедов и прадедов. Конечно, надо знать горькую правду о том, что в начальной стадии войны были огромные, чрезмерные человеческие жертвы из-за недостаточной готовности Советского Союза к отпору германской армии, в частности, из-за плохого
руководства Красной Армией. С другой стороны, молодежь должна знать, что руководству страны удалось эффективно организовать необходимую для фронта работу в тылу, в частности оборонную промышленность. А в целом советскому народу удалось одержать поистине Великую Победу над германским фашизмом, и этот народный подвиг должен быть предметом искренней гордости наших внуков и правнуков!
- Спасибо, дорогой Юрий Семенович, за нашу интересную беседу. Поздравляю Вас и милую Раису Николаевну с приближающимся 70-летием Победы! Пусть еще долго не изменяет вам здоровье, пусть радуют вас, согревают ваши сердца родные и близкие люди!
Увы, через несколько лет после нашей беседы дорогой Юрий Семенович Аронов скончался. Светлая ему память!
* * *
ИНТЕРВЬЮ В ЧЕТЫРЕХ МОНОЛОГАХ
Размышления доктора искусствоведения Владимира Зака
Тогда одному из интереснейших людей нашей, русскоязычной, общины Америки, известному ученому-музыковеду, доктору искусствоведения, человеку красивой, наполненной интересными событиями и делами судьбы, жителю Нью-Йорка Владимиру Ильичу Заку исполнилось 75 лет. В преддверии этого юбилея, я, как корреспондент газеты The Bukharian Times, получил любезное согласие Владимира Зака на скромное блиц-интервью и обратился к нему только с четырьмя вопросами.
Но наша беседа неожиданно получилась совсем не той стремительной и скромной, какой она задумывалась мною. В ответ на каждый вопрос я был одарен неторопливыми, мудрыми, волнующими раздумьями замечательного человека с молодой, неугомонной душой. Получилось необычное интервью, состоящее из четырех щедрых монологов в ответ на четыре коротких вопроса.
К огромному сожалению, эта наша беседа оказалась последней. В 2007 году Владимир Ильич Зак ушел из жизни...
- Чем была для Вас Москва и что Вы думаете о ней сегодня?
- Вопрос считаю очень серьезным. Мне кажется, что в каждом отдельном случае человек может отвечать очень по-разному на подобного рода вопрос. Ведь жизнь каждого из нас – это отдельная книга с массой психологических тонких линий, которые переплетаются и создают нечто необычное и необычайное в жизни человека.
Для меня слово Москва означает – вся жизнь. Я прожил в Москве больше 60 лет. Там я родился, получил образование, защитил две диссертации, стал доктором искусствоведения... Считаю, что даже те люди, которые очень неудачно прошли свой путь в московских условиях, – даже они вряд ли смогли бы сказать, что напрочь перечеркивают свою биографию минувшего. Надо быть объективным к тому, что ты пережил, что “перемолол” за годы. Неужели тебе не сопутствовала никакая линия света? Неужели совсем ничто не поддерживало тебя в том, что ты называешь своей трагедией? Для меня Москва – это прежде всего овладение той профессией, которой я занимался. Для меня Москва – это замечательные друзья, которые стали неотъемлемой частью моей уже, увы, долгой-долгой жизни. Для меня Москва – это город, который ассоциируется с неповторимой прелестью детства, моими родителями. Можно ли это вычеркнуть и нужно ли это вычеркивать? Моя душа восстает против такого.
Понятие города, где ты родился и жил, очень многомерно. Москва – и очень красивый город, и город, который в чем-то внушает страх. Это город, который связан и с весенним солнышком, и, вместе с тем, с пасмурностью каких-то воспоминаний. Мне думается, что нет ничего одномерного на свете. И, говоря о таких явлениях, как наше прошлое, мы должны быть очень осторожны в определениях.
В Москве сейчас живут мои коллеги и друзья, которым я очень многим обязан. Это люди, которые читали мои труды, использовали мою теорию в самом лучшем смысле этого слова. Это люди, которые дали мне заряд для развития моих идей. И поэтому я считаю, что если мы сегодня пожелаем всем этим людям самых больших благ, которые в принципе могут быть адресованы человеческой личности, то мы поступим правильно.
В целом, Москва для меня – это бесконечный ряд ассоциаций, одна важнее другой. Я не буду углубляться в какие-либо дебри социально-политического плана. Хочу подчеркнуть вот что. Следует быть добрыми по отношению к тем, кого мы любили, кто любил нас – я говорю о конкретных людях, которые были связаны с нашей судьбой, а то и определяли нашу судьбу. Мне, как музыковеду, трудившемуся в Союзе композиторов 30 лет, нелегко слышать здесь настоящую ругань в отношении, скажем, такого человека, как Тихон Хренников. Кое-кто позволяет себе называть его одиозной фигурой. Я работал с ним те самые 30 лет и хочу сказать о нем совершенно противоположное. Он возглавлял Союз композиторов в непомерно сложную эпоху. Ему пришлось, подчеркиваю, защищать своих коллег. Да, он всеми силами защищал их – и никогда не нападал на них. Будучи прежде всего талантливым композитором, он сделал чрезвычайно много для конкретных людей, чтобы защитить их от системы, чтобы не позволить системе поглотить их. Достаточно сказать, что не было арестованных членов Союза композиторов, как это было в союзах писателей, художников, архитекторов, журналистов. Подчас он делал, казалось, невозможное, чтобы оградить своих коллег от несчастий. Хренников – это трагическая фигура, которая попала в очень сложный переплет социальной действительности...
Мы должны быть чрезвычайно осторожны в определении тех людей, с которыми работали. Мне кажется, наша задача заключается в том, чтобы по возможности спокойно разобраться в нашем прошлом. В связи с этим хочу заметить, что я с удовольствием читал и даже цитировал книгу нашего с Вами общего друга Рафаэля Некталова, посвященную творчеству Авнера Муллокандова. В ней – много высказываний самого героя книги и очень интересных авторских комментариев. И многие положения этой книги говорят о чрезвычайной сложности социальной обстановки, в которой находились талантливые люди. Было очень много плохого, было и много хорошего тоже. И если бы не было этого хорошего, не состоялся бы как певец Авнер Муллокандов. А он состоялся как певец – и это важно осмыслить! Читая книгу Рафаэля Некталова, мы ощущаем, что она объективно показывает наше прошлое.
Многоплановость Вашего вопроса требует от меня коснуться еще одной проблемы, смежной с тем, что я уже сказал. Мы все вышли из Египта – и должны не оборачиваться на Египет. Мы вышли из Египта, и нам нужно освободиться от рабства. Эта философская, психологическая, нравственная установка глубоко справедлива в том смысле, что нельзя, пагубно уподобляться людям, которые все время вспоминают свою прошлую жизнь в идеализированном свете ("Ах, как хорошо, как прекрасно было там – квартира высотой 3 метра, дача, где я мог поселить целый взвод!.."). Когда я говорил о том, что немало было хорошего в нашей жизни, я вовсе не имел в виду культа возвращения к прошлому. Безусловно, психологическое мастерство личности заключается в том, чтобы освободиться от примата прошлого, а значит, и от того наносного, что это прошлое часто определяло. Это необходимо потому, что мы строим свою жизнь (я говорю об этом в свои 75 лет!) в принципиально новых социальных условиях, в условиях истинно высокой цивилизации. И дай Б-г здоровья Америке, которая дала нам эту возможность!
- Каковы вкратце направления Вашей творческой деятельности и что является главной задачей Ваших научных исследований?
- Прежде всего хотелось бы отметить, что по профессии я музыковед. Но при этом никогда не оставлял своего хобби – сочинения музыки. Да, это – хобби. Не применяю к себе слово "композитор", хотя я и поступил в 1947 году на композиторское отделение Московской консерватории с высокой оценкой.
До этого, в 17 лет, я окончил композиторский факультет музыкального училища при консерватории по классу профессора Евгения Осиповича Меснера. Он был исключительно интеллигентным, тонким человеком и замечательным учителем композиторов. Являлся ассистентом Виссариона Яковлевича Шебалина, тогдашнего директора консерватории. Я был удостоен высокой чести: Евгений Осипович показывал меня Шебалину.
А однажды обратился ко мне с такими словами: “Володя, ты говорил мне, что увлечен произведениями Бартока, знаменитого венгерского композитора. Но ведь ты играл его обработки венгерских народных песен. А сам-то ты увлекался каким-нибудь фольклором?” Я ответил, что очень увлекаюсь еврейской песней, что мои мама и папа знают сотни еврейских песен, а сам я помню – со словами – десятки. Он разрешил мне спеть ему что-нибудь. Слушал – слушал и сказал: “Я чувствую, что ты действительно увлекся еврейской песней. Так почему тебе не сделать какие-то обработки по типу того, что делал с венгерскими песнями Барток? Когда ты будешь поступать в консерваторию, мы покажем, что уважительно относимся к фольклору и можем услышать его в современном плане”. И, знаете, я написал еврейскую сюиту и с ней успешно поступил в Московскую консерваторию.
Меня направили в класс профессора Евгения Кирилловича Голубева. Он был учителем многих очень ярких композиторов и представителем высокой русской интеллигенции. Я сообщил ему, что мечтаю и впредь заниматься еврейской песней, что прошедшим летом записал более ста песен, исполненных моими родственниками, и хочу предъявить этот сборник в качестве основы своего будущего творчества. Последовала глубокая пауза, и бедный Евгений Кириллович с большим смущением сказал мне: "Владимир, я очень опасаюсь, что нам будет тяжело реализовать этот Ваш план на практике. Мы же должны утверждать его на кафедре и не только там. Я не уверен, что, когда нам придется обнародовать Ваши намерения, нас правильно поймут. Советую Вам, Владимир, как-то изменить поле деятельности – и нам с Вами будет гораздо легче заниматься композицией".
Я до сих пор вспоминаю каждое его слово с очень большим волнением, потому что его соображения изменили мою жизнь. Этот наш разговор состоялся 1 сентября 1947 года, за несколько месяцев до начала генеральной волны антисемитизма в стране. Евгений Кириллович, как истинный русский интеллигент, не имевший никакого отношения к антисемитизму, уже предчувствовал наступающую ситуацию и старался по возможности мягко оградить меня от вероятных неприятностей.
Я рассказал о нашем разговоре отцу, который был из революционеров с твердой жизненной позицией, красных командиров гражданской войны. Он произнес: “Вовочка, я вынужден тебе признаться, что это – бедствие нашей страны... Твой профессор не желал тебе зла, надо действительно уйти в творчестве от намеченной темы. Тебе не дадут ею заниматься открыто. Можешь оставить ее для души”.
Вам уже понятно, что мое вхождение в мир музыкознания было непростым. Но, как верно отметил другой мой учитель, профессор Цукерман, музыковедом, по большому счету, может быть тот, кто умеет музыку сочинять, кто знает, что такое творческий процесс. Признаюсь, что на фоне музыковедческой деятельности у меня были и взрывы сочинительских увлечений. Я был автором музыки к спектаклю “Новогодние мечты”, поставленному в Московском театре эстрады известным режиссером Наталией Ильиничной Сац, которая исключительно хорошо относилась ко мне. Было еще несколько подобных случаев, в частности, телевизионный спектакль "Робин Гуд" с моей музыкой.
Вот я и подошел к прямому ответу на Ваш вопрос о том, какова же была моя музыковедческая задача. Основная задача труда всей моей жизни – приблизиться к разгадке тайн воздействия музыки на человека. Этими тайнами увлекались еще древние греки и древние евреи. Разгадка этих тайн веками волнует все человечество. Почему одна мелодия оставляет нас равнодушными, а другая, вроде бы, похожая на нее, становится другом на всю жизнь? В чем секрет воздействия магии мелодий на нас? Сегодня на этот вопрос не ответит ни один профессионал. Этого еще никто не знает. Но тут возникает следующий вопрос: возможно ли постижение этой проблемы в принципе и зачем ее постигать? И вот что я вам скажу. Мелодия имеет прямое отношение к духу человеческому. Если мы будем знать тайны воздействия мелодии на человека, воздействия на него музыкальной интонации, мы гораздо лучше узнаем душу человека, мы становимся личностями, которые способны понять сердце другого. Так разве это не глобальная задача человека? Особенно сегодня, когда мир раздираем такими кошмарными противоречиями, такой необоснованной ненавистью.
Я издал несколько книг о секретах мелодии, одна из них была признана моей докторской диссертацией. И я знаю, в частности, из многочисленных писем, что коллеги применяют мою теорию анализа музыки. Вчера я получил письмо из Калифорнии, от одного из крупнейших музыковедов мирового масштаба, своего давнего друга – профессора И. Земцовского, который пишет: "Открытая тобой "линия скрытого лада" лежит в основе души мелодии…" А значит, моя теория жива, она не пылится на библиотечной полке, к которой никто не подходит. Я продолжаю делать все от меня зависящее, все максимально возможное для разгадки тайн воздействия музыки на человека.
- Чем стала для Вас Америка?
- Америка – многоязычная страна и совершенно удивительна в том смысле, что ее многоязычие сводится к единому американскому духу (в самом позитивном смысле), который пронизывает все общество. Это имеет прямое отношение к каждому из нас. Я приехал в США в 1991 году, к сожалению, без английского языка (моим вторым языком был немецкий). Незнание английского стало тормозом для моей лекторской работы в университете. Однако я активно продолжил музыковедческую работу, т.е. свои исследования по проблеме, которую мы уже обсудили. Основой этой работы стали мои научные труды (книги и статьи), опубликованные ранее в разных странах.
Я продолжил попытки познания тайны мелодий разных народов. И никогда прежде я не погружался так органично и глубоко в еврейскую мелодию, как здесь, в Америке. Именно здесь я смог свободно, без всякой оглядки, попытаться понять культуру того народа, к которому принадлежу. И, конечно, благодарен Америке за это. Здесь я познакомился с целым рядом раввинов, которым, естественно, задавал волнующие меня вопросы, связанные с музыкой и евреями. Я не стану говорить о них поименно, позволю себе отметить лишь имя раввина Кацина, который отнесся ко мне с очень большим вниманием на начальной стадии моей американской жизни и очень многое мне разъяснил.
Вся моя деятельность здесь состоит из двух основных частей. Одна часть – глубинное вхождение в мир еврейской музыки (что, как я уже говорил, было прервано в России). Вторая – продолжение моей исследовательской работы в области мелодии, имея в виду музыкально-социологический аспект этой проблемы. Университеты, с которыми я связан, поощряют мою работу, в частности написание новой книги. Мой недавно сделанный научный доклад вызвал интерес и положительную реакцию ученых Нью-Йорка. Я понимаю, что люди ждут мою очередную книгу, и надеюсь, что она поможет студентам, аспирантам и вообще ученым Америки.
Я внимательно слежу за творчеством американских исполнителей в мире музыки. В частности, продолжаю свое многолетнее изучение творческого почерка Вана Клиберна – именно с позиций моей теории. Мог бы назвать и ряд других общеизвестных имен, с которыми связаны мои научные поиски.
Чтобы мой социоэксперимент был наиболее достоверным, я много внимания уделяю и тому, как исполняется музыка самыми простыми людьми, например, уличными музыкантами. С помощью маленького магнитофончика я добываю для исследований живой, звучащий материал. Меня интересуют универсальные законы слышания мелодии. Универсальные!
Позвольте дать несколько пояснений. Композитор точно фиксирует нотный текст. Этот текст – как бы постоянная величина. Многие исполнители чуть-чуть меняют какой-то фрагмент того, стабильного, текста и поют его по-своему. Почему они это делают? Почему они меняют нотный текст именно в данном месте? Такое явление мы называем фольклоризацией. Зачем же к ней прибегают? Это явление, в конечном счете, имеет отношение к человеческой душе (не только к человеческому слуху). Для меня каждый исполнитель – творец, и в этом смысле каждый важен для моего исследования.
Давайте затронем наиболее общие корни данного явления. Мы живем в изменяющемся, необычайно динамичном мире. Вместе с изменением социальных условий жизни общества неизбежно меняется его психология – это в принципе общеизвестно. И значит, вместе с меняющимся миром меняется наше восприятие, чувствование. Можно ли показать это читателю газеты на музыкальных примерах? Думаю, да. Мы, наверное, все любим песню "God Bless America". Каждый из нас слышал ее по радио и телевидению как до, так и после 11 сентября. Я был поражен тем, как на наших глазах изменилось настроение этой светлой, радостной, гордой песни. Ранее мажорная, приближающаяся к маршу, она стала исполняться медленнее и тише. Сколько страдания внесено человеческой душой в интонации этой песни! Сколько переживания человеческого сердца стало вкладываться в мелодию, которая, по мысли автора, вовсе не должна смыкаться с мотивами стона, чувства горечи! Мы оказались свидетелями как бы перерождения песни, которая часто заменяет нам гимн Соединенных Штатов Америки. За этим стоит весьма чуткое отношение людей к тому, что происходит с ними, что происходит вокруг. И пафос моей специальности – в том, что я стараюсь следить за особенностями, за изменениями психологии, которые обязательно отражаются в музыкальной интонации. Мне, например, хочется понять, как отражается в музыке извечная неприкаянность евреев – разве не интересна эта проблема?
Очень хочется, чтобы идеи, которые я ныне особенно старательно вкладываю в свои публикации, стали некой заявкой на то, что будут делать мои молодые друзья и коллеги в дальнейшем. И всей душой желаю им добра и полного процветания.
...Получается, что и свое восприятие Америки я показываю через призму профессиональных забот и надежд. Не могу не добавить немного и самых простых, житейских мотивов, хотя никаких открытий они читателю не принесут, только подтвердят их собственные ощущения. Эти ощущения вызывают нашу общую признательность великой стране, где мы сегодня живем.
Здесь, в Америке, я вижу много хороших людей, вижу вещи, которые покоряют своей человечностью. Здесь человек в инвалидной коляске может без затруднений перемещаться по тротуарам, пересекая перекрестки, благодаря специальной, продуманной и любовно осуществленной "архитектуре" улицы. Этот же человек, благодаря техническому оснащению автобуса, без всяких проблем оказывается в его салоне и там не чувствует себя лишним – его окружает климат доброжелательности. Это и многое другое – культура отношения к человеку; она вместе с миром искусства помогает правильно формироваться человеческой душе.
- И, наконец, пожалуйста, чуть подробнее о Ваших контактах с выдающимися деятелями искусства. Это так интересно!
- Мне очень повезло в жизни: я встречался и сотрудничал со многими замечательными людьми. Осмысливая пройденный путь, все глубже понимаю, что нужно меньше противопоставлять людей, сталкивать их лбами (а такое нередко происходит, причем кто-то подчас уничтожается в угоду возвышению другого). Часто это глубоко неверно, несправедливо, а то даже и курьезно. Думаю, что сегодня поистине важно постараться видеть то хорошее, что действительно было в нашей жизни. Для меня хорошее – это, прежде всего, соприкосновение с большим искусством. Жизнь моя сложилась так, что я слышал живого Прокофьева, видел и слышал Шостаковича, общался с ним. Общался с другими композиторами, составившими славу российского искусства 20-го века. Среди них Т.Н. Хренников, А.И. Хачатурян и другие. Передо мной прошла такая галерея образов, характеров, неповторимых индивидуальностей, что об этом надо написать несколько книг. Это целая эпоха, в которой были и печали, и, конечно же, радости. Сейчас вспоминаю только хорошее, и мне кажется, что это помогает мне видеть хорошее в моей новой жизни на американской земле...
___________
Вот такой получилась моя беседа с Владимиром Ильичом Заком. Моё восприятие его монологов наполнялось дополнительными эмоциями и теплом, поскольку жизнь подарила мне незабываемую живую встречу с искусством Т.Н. Хренникова. В молодости я жил в Казани, и однажды там, в помещении Большого драматического театра имени В.И. Качалова, состоялся щедрый концерт, посвященный творчеству Тихона Николаевича. Я был поистине очарован его светлыми и удивительно гармоничными сочинениями, легко проникающими в душу слушателя, будь они хоть классического характера, хоть так называемой «лёгкой» музыкой.
Я, совершенно лишенный музыкального слуха, десятки лет храню в душе его чудесные, пронзительно искренние и очень добрые песни, и нередко – напеваю их по велению души – конечно, не вслух, чтобы не травмировать эстетическое мироощущение окружающих своей певческой бездарностью.
Вот и сейчас, когда писал эти строки, во мне вдруг зазвучала простая и милая, известная всему моему поколению россиян песенка:
Шёл ли дальней стороною,
Плыл ли морем я, –
Всюду были вы со мнлою,
Верные друзья…
* * *
"ТЫ НАВСЕГДА СО МНОЙ, СУРГУТ!"
Немало воспоминаний о Сургуте, ныне нефтяной столице России, и сургутянах довелось мне прочесть. Невозможно было не отметить, что это, по большому счету, теплые повествования, хотя Сургут – и с этим не поспоришь – город северный, более полугода заснеженный, знающий суровые морозы и метели и, к тому же, нередко проводящий почти всё долгожданное лето в чрезмерной прохладе, сочетающейся с редкими жаркими июльскими днями. Но, видимо, Сургут способен покорять сердца людей независимо от погоды. И видятся мне два главных фактора этого влияния. Первый – его вековые высокие традиции нравственности и жизненной стойкости. А второй – его бурная созидательная энергия второй половины 20-го века и нынешних дней. Да, сама стихия его современной жизни, его стремительных преобразований не может не дарить свидетелям этого, а тем более, непосредственным участникам, вдохновение и оптимизм.
Мне, благодаря своей научно-технической деятельности, довелось общаться с Сургутом и сургутянами в течение 30 лет, с начала 1971 года, когда я, кандидат технических наук, оказался в составе комиссии Миннефтепрома СССР, которая должна была разработать мероприятия по повышению эффективности буровых работ в Среднем Приобье. В то время под моим руководством завершались работы по созданию первого в стране высокотехнологичного заколонного пакера (разобщителя пластов), который в условиях этого региона (наклонные скважины, близкое расположение разобщаемых пластов) предвещал значительное повышение качества и, соответственно, производительности скважин. К моей радости, комиссия включила в число своих рекомендаций опытно-промышленное применение того пакера, а затем ее рекомендации были узаконены приказом министра.
Так начались в московском ВНИИ буровой техники годы развития новых технологий крепления скважин и бессчетное количество моих долгих командировок в Западную Сибирь. Меня и моих коллег радушно принимали в Сургуте и Нижневартовске, Нефтеюганске и Когалыме, Ноябрьске и Муравленко, Новом Уренгое и Ямбурге... Но именно в Сургуте трудилась основная когорта моих единомышленников, стойких соратников в развитии технологий крепления скважин на основе разрабатываемых институтом заколонных пакеров, высокотехнологичных муфт ступенчатого и манжетного цементирования, новых тампонажных материалов.
Постепенно, к 90-м годам прошлого века, сургутская гостиница "Нефтяник" стала для меня по существу вторым домом. Я жил в ней не менее четырех – пяти месяцев в году, мне уже обязательно предоставлялся персональный номер, а когда я возвращался в Москву, в кладовке гостиницы хранился мой гардероб на все сезоны и случаи жизни (в частности, для буровой, для визитов к руководству "Сургутнефтегаза", для отдыха на природе...). Этот гардероб вряд ли был заметно беднее моего московского.
...Начало 1970-х годов. Я уже в какой-то мере прижился на западносибирских просторах, уже разворачивалось здесь опытное применение пакерных технологий крепления скважин, уже стали привычными для меня летние ночные поездки на теплоходе по Оби между Нижневартовском и Сургутом. Эти поездки являлись необходимыми, потому что опытно-промышленные работы пока были сосредоточены в Нижневартовске, а планы работ и акты об их выполнении следовало утверждать в Сургуте, в тресте "Запсиббурнефть".
Рейсы теплохода всегда происходили в вечернее и ночное время и казались почти волшебными путешествиями. Таинственная белая ночь, призрачные неброские береговые пейзажи, легкий прохладный ветерок и – никаких комаров, потому что они не летают даже при незначительном движении воздуха, рассекаемого теплоходом. Умиротворенность... В такие часы хотелось размышлять о жизни и писать стихи (любовь к поэтическому творчеству никогда не умирала во мне со школьных лет)...
В тот день после оформления каких-то очередных документов я пришел на сургутскую пристань и начал бродить по ней в ожидании теплохода. Кроме меня на пристани находился только один человек. Это был худой русый парнишка. Он сидел на каком-то ящике и возился с советским транзисторным радиоприемником – видимо, изучал возможности этого изделия на данной местности. Бродил я, бродил и подошел к парнишке от скуки.
Мы долго беседовали – и на пристани, и на палубе. С ним было легко и интересно разговаривать. На фоне открытости и подкупающей улыбчивости в нем ощущалась некая личностная основательность и глубинная, не нарочитая серьезность. "Незаурядным специалистом будет", - подумал я.
- Ну, и как ловятся здесь станции?
- Не очень. В Тюмени лучше.
- А что занесло тебя сюда?
- Работать начинаю – стал инженером-буровиком. Сейчас был в тресте – направили в Нижневартовское УБР-1.
- Ну, значит, нам по пути. Я там же веду испытания новой техники.
- А кто вы такой?
- Работаю во ВНИИ буровой техники, тоже буровик, кандидат наук, руковожу кое-какими работами по совершенствованию крепления скважин. - Это интересно. А часто вы здесь бываете.
- Ненамного меньше, чем в Москве. Соскучиться не успеешь... Ну, что, познакомимся? Меня зовут Юрий Цырин...
- Владимир... Богданов...
Узнал, что Володя женат, но жена еще учится в его Тюменском индустриальном институте, будет экономистом и через год приедет к нему. Еще узнал, что он окончил институт с отличием. С какой-то, почти наивной доверчивостью он рассказал, как старательно готовился стать хорошим инженером. Каждый день, долго идя пешком из института в общежитие, вспоминал и продумывал услышанное на сегодняшних лекциях – так учебный материал откладывался в сознании довольно полно и навсегда. Я даже ощутил некоторую неловкость, поскольку подобного в моей студенческой практике не было и в помине.
...Прошло немного времени, и Владимиру поручили в УБР руководить заканчиванием скважин, так что наши деловые интересы тесно сомкнулись. Я с наслаждением обсуждал и решал с новым молодым другом задачи скважинных экспериментов и изобретательства. И чувствовал, что Владимиру это тоже интересно. Более того, став энтузиастом применения заколонных пакеров, он проявил себя страстным борцом за технический прогресс, не боящимся риска.
Когда среди буровиков вдруг стало распространяться мнение, что пакеры затрудняют спуск обсадных колонн и могут приводить к их прихватам в стволе скважины, Богданов решил выполнить уникальную для региона операцию – спустить в скважину аж четыре пакера. Это вполне соответствовало геологическим условиям и – получилось! Он всем доказал, что при правильной подготовке скважины к креплению спуск пакеров безопасен и приносит только пользу.
При назначении В.Л. Богданова на новые, более высокие должности с удовлетворением принимались во внимание его научные статьи и изобретения в соавторстве со мной. Это было приятно обоим.
Наша дружба всегда была предельно чистой, дружили и семьями.
Должностной рост В.Л. Богданова происходил стремительно, но я никогда даже не помышлял о каких-либо поблажках, обусловленных дружеским расположением Владимира Леонидовича. Более того, чувствовал особую ответственность перед этим человеком, не позволял себе нисколько расслабляться в делах для объединения "Сургутнефтегаз", где В.Л. Богданов стал генеральным директором. Во второй половине 90-х годов, очень трудном времени для отрасли, времени особой загруженности генерального директора "Сургутнефтегаза", его неформальные контакты со мной почти отсутствовали, но не было ни одной моей служебной записки в адрес Богданова, на которую бы генеральный директор не среагировал чутко и эффективно. Наверное, это и есть память сердца – так хочется думать...
Коренной сургутянин, предки которого упоминаются в летописи города еще с 17-го века, Геннадий Проводников, окончив Тюменский индустриальный институт, отдал родному Сургуту десятилетия трудовой жизни инженера и ученого и здесь же, войдя в нынешний век, пересек рубежи своего шестидесятилетия и 65-ти лет.
Считаю своим счастьем – не хочу искать другого слова – то, что Геннадий не обошел моей судьбы, принял близко к сердцу мои научно-технические искания, стал мне верным другом. Я горд, что смог буквально вытолкать этого беспощадно строгого к себе в творчестве и скромнейшего человека на путь оформления и защиты кандидатской диссертации. Это удалось лишь тогда, когда ему за сделанное в буровой науке уже можно было без колебаний присуждать степень доктора наук.
Его духовное воздействие неизменно ощущаю многие годы. Оно у Геннадия особенное: не сражает вас наповал с первого взгляда, а покоряет медленно, почти незаметно, по мере проникновения в ваше сердце его сдержанной чуткости, ненавязчивых, доверительных размышлений, душевного гостеприимства, а еще тонкой корректировки ваших технологических устремлений, умения оказаться рядом в самые трудные моменты ваших промышленных экспериментов...
Сотрудничество с истинным мастером своего дела – несомненное наслаждение. Кто не согласен с этим?! А если истинный мастер – еще и надежный друг? Если он готов подставить плечо в трудную минуту, готов вместе с тобой броситься в неизведанное и непредсказуемое, чтобы разделить груз оперативных решений для одоления непредвиденностей, а подчас даже для спасения скважины? Если случается такое, это просто счастье. И когда в мою жизнь вошел Геннадий Борисович, он подарил мне такое счастье...
90-е годы прошлого века, когда Сургутское управление буровых работ (УБР) №1 развернуло на Федоровском нефтегазовом месторождении массовое бурение скважин с горизонтальным окончанием ствола, Александр Аркадьевич Шамшурин руководил в этом УБР отделом по заканчиванию скважин. Это поистине мастер своего дела, познавший его до каждой мелочи. Скромный и непреклонно требовательный, никогда не ведающий растерянности, спокойно, четко и безошибочно управляющий коллективной работой, он быстро покорил мое сердце.
А мне следовало тогда испытать очень непростой комплекс оснастки обсадной колонны, закрепляющей ствол скважины, – комплекс, который предназначался для избирательного и регулируемого разобщения продуктивной зоны горизонтальных скважин. Это должно было обеспечить наиболее эффективную эксплуатацию скважины в сложных геолого-технических условиях. Цель-то прекрасная, но технология и крепления, и освоения скважины стала существенно сложнее. Новая головная боль для буровиков, тампонажников, освоенцев, и на каждой стадии работ главная головная боль – лично у Шамшурина, отвечающего за все эти работы.
Всё, что пришлось делать, было беспрецедентно новым. И не всё получалось, как задумывали. Но Шамшурин ни разу не сорвался на упреки в адрес разработчиков, он был предельно собран, его указания были чеканны и правильны...
В те дни Александру Аркадьевичу исполнилось 50 лет. Я подарил ему на добрую память свое стихотворение:
Вас с камских берегов на берега Оби
направила судьба уверенно и мудро,
чтоб здесь найти свой путь,
вершить дела, любить
и юбиляром здесь проснуться летним утром.
Полвека позади –
там всплески торжества,
полвека позади –
там знали тяжесть грусти.
И дарит Вам Сургут все добрые слова,
и ждут глотка вина горизонталок устья...
Нам баламутит жизнь кудесников толпа:
наш шанс на чудеса –
их вожделенный бизнес.
Но есть иных чудес нелегкая тропа –
тропа Шамшурина по вехам строгой жизни.
Спасибо, юбиляр, что Вы на той тропе,
где часто ночь – без сна,
где отдых – без покоя,
где сердце – без замка, без стражи и цепей...
И хочется сверять мне путь свой
с той тропою!
____________
Нет, невозможно в коротком очерке рассказать обо всех замечательных сургутянах, вошедших в мою судьбу. Даже только хождение по кабинетам разных руководителей для оформления планов и актов по опытно-промышленным работам могло бы стать завершенным сюжетом повествования. На первый взгляд, это может показаться пустой, формальной тратой времени. Но было совсем не так. В процессе того хождения возникали содержательные беседы, высказывались комментарии, советы, сомнения, пожелания, надежды...
Хождения по каждому документу (лишь иногда в них вклинивались и некоторые переезды на городских автобусах) могли занять целый рабочий день, а то и больше времени. Я иногда говорил сургутянам с улыбкой:
- Не знаю, насколько я помогу вам в делах, но уж здоровье-то свое укреплю – это точно. Ведь известно, что ходьба – это здоровье.
Но не только ходьба по кабинетам и рабочим комнатам сургутян укрепляла, как я полагал, мое здоровье. Бывали и субботы с воскресеньями, когда накал дел, пусть и не полностью, но стихал. В такие дни любил я в одиночестве побродить по городу или прилегающему лесу. Выйду из гостиницы без всяких четких намерений и прислушиваюсь к своей душе – куда она направит? Направит, например, в лес – и пойду неспешно через городской парк и мимо огромной тарелки-локатора ("Орбиты"), принимающей для сургутян телепрограммы. Затем долго иду в задумчивости по узкой лесной тропинке вдоль высокого берега реки, иногда вплоть до какого-то поселка, откуда почему-то обычно слышится возбужденный лай собак... А вернувшись в свой гостиничный номер, нередко что-то записываю или вычерчиваю – спокойная лесная прогулка дарит новые творческие замыслы.
Но иногда душа направляла вдоль города. И этот вариант тоже приятен: Сургут будет раскрывать новые и новые оттенки своей набирающей силу красоты. Как-то, уже очень давно, забрел я в один из новых жилых районов и вдруг увидел аккуратные газоны зеленой травы вдоль домов. Не было их недавно. Очаровали они меня – стою и любуюсь. А тут подходит ко мне неказистый пожилой мужик. Постоял немного рядом и взволнованно говорит:
- Вот и я считаю – большие молодцы, подумали о людях. Теперь здесь всё по-настоящему, как и на большой земле... Я бы за эти газоны орден дал тому, кто решил их сделать!..
* * *
А еще иногда укреплял я здоровье на сургутских дачах. Друзья не раз приглашали меня в дачный поселок, раскинувшийся вблизи большого озера – искусственного водохранилища возле новой огромной тепловой электростанции. Мне пояснили, что это озеро летом всегда имеет приятную для купания температуру, потому что в него стекает вода, использованная для охлаждения каких-то горячих агрегатов электростанции. Тут, на дачах, мне доводилось и поплавать, и картошку сажать, и баней наслаждаться, и поживиться свежими плодами с парниковых грядок, и вести душевные застольные беседы. Очень благоустроенные участки, симпатичные кирпичные домики – не дворцы, конечно, но очень удобные...
Был такой забавный случай. На прибрежном дачном участке уже выросли зеленый лук и редиска, и с собой у хозяина, естественно, «кое-что» было – а дом еще не построен. К тому же день становился довольно прохладным. И внес хозяин рацпредложение: взять небольшой плотик (он, к счастью, оказался под рукой), разместить на нем всю провизию и сопутствующие напитки, раздеться до трусов и осторожно войти с плотиком в озеро, погрузив себя в воду по горло. Дескать, пусть холодает – нам будет в воде тепло. Так и сделали. Стояли в озере с двух сторон плотика и вели чудесную беседу часа полтора или больше...
Давайте, дорогой читатель, вернемся в городскую среду и, прежде всего, отметим некоторые моменты культурного развития Сургута, к чему я всегда был неравнодушен. Был такой эпизод. Поведаю вам, уважаемый читатель – на всякий случай, с улыбкой – о том, что мне, возможно, довелось непосредственно повлиять на развитие культурной жизни города. Однажды генеральный директор "Сургутнефтегаза" В.Л. Богданов неожиданно спросил меня:
- Какой из московских театров ты любишь больше всего? Я недоуменно взглянул на Владимира Леонидовича и почувствовал, что задан не праздный и не шутливый вопрос.
Ответ у меня был готов. Я дитя Арбата, рос в детстве на спектаклях театра имени Евгения Вахтангова, возвышающегося в средней части этой уютной улицы. Вахтанговский театр остался для меня самым любимым на всю жизнь. Мне очень близка эстетика этого театра – особая яркость и одухотворенность его представлений. Да, они как бы более «театральны», чем во многих других театрах, но этого и хотел великий Вахтангов, а за ним и его последователь Рубен Симонов: посещение театра обязательно – некий праздник, а не обыденность, и то, что, видит зритель, должно быть чуть приподнято над нашим повседневным существованием. Как симфония Моцарта...
Я ответил:
- Всегда любил и люблю больше всех других театр Вахтангова. Заметил, что Владимир Леонидович что-то записал.
...Через какое-то время шел в Москве по Арбату и вдруг ошеломленно остановился. На афише любимого театра, внизу, было крупно написано, что его генеральный спонсор – «Сургутнефтегаз». Конечно, не исключено случайное совпадение, но все же не очень верится, что кто-то в Сургуте без подсказки выбрал из московских театров именно этот. Я ощутил некоторую гордость.
А позже, будучи в очередной сургутской командировке, побывал на прекрасном спектакле «Милый лжец» в исполнении Юлии Борисовой и Василия Ланового. Вахтанговцы стали посещать город своего генерального спонсора. И вообще я с радостью отмечал, что культурная жизнь Сургута расцветает. Слушал органный концерт, выступления солистов Большого театра...
Ярким событием в культурной жизни города стал День работников нефтяной и газовой промышленности, празднуемый в первое воскресенье сентября. Ежегодно я мог наблюдать из окна гостиницы грандиозный вечерний концерт, организуемый на площади прямо перед ней. А кроме концерта, здесь же расцвечивал небо грандиозный фейерверк, какого в других местах я никогда не видел. Обычно на эти яркие часы приглашал к себе каких-то друзей, организовывал в своем номере скромное дружеское застолье – и все вместе ощущали себя в стихии прекрасного праздника нефтяников.
В зимние месяцы на той же площади возводился большой и многокрасочный детский ледовый городок – глаз радовало зрелище бурного веселья сургутских ребятишек.
Став своим человеком в Сургуте, я, естественно, бывал участником юбилейных торжеств некоторых сургутян и непременно старался украсить такое торжество поэтическим приветствием-тостом. А Геннадий Проводников приглашал меня в свой дом и без особых поводов. Никогда не забыть мне многообразие рыбных блюд, которое предлагалось в этом гостеприимном доме. Как-никак дом не только буровика, но и потомственного рыбака!
Гостиница "Нефтяник"... Этот перекресток судеб, это место радостных, подчас нежданных встреч никогда не исчезнет из моих памяти и сердца. Она дарила мне сознание единства и братства нефтяников страны, заряжала новой энергией мои добрые отношения со многими людьми: тюменцами, краснодарцами, пермяками, рязанцами... О моих сургутских днях можно рассказывать бесконечно – это незабываемая часть моей жизни.
Сегодня Сургут для меня уже в прошлом. Вышел на заслуженный отдых. Тружусь по мере сил в журналистике и писательстве. И всё же Сургут всегда в моей памяти, в моем сердце и очень часто в приятных снах.
Однажды подумал: "Если напишу очерк о штрихах моего общения с Сургутом и сургутянами, назову его так: "Ты навсегда со мной, Сургут!" Вот и выполнил это намерение...
|
ДОРОГОЙ МОЙ ДРУГ
ГЕННАДИЙ БОРИСОВИЧ ПРОВОДНИКОВ МОЕМУ ДРУГУ К ЕГО 70-ЛЕТИЮ Дорогой мой Геннадий, мой друг драгоценный! Ты сегодня – на славном своём рубеже. И судьба твоя вдруг мне представилась сценой, Где и вехам, и лицам аж тесно уже. В первом действии вижу казацкую удаль. На просторах Приобья – семнадцатый век, И сюда средь другого служивого люда Прибывает твой предок – лихой человек. Век за веком твой город обласканным не был, Сам мужал и гордился трудом мастеров, И любой, кто живет здесь, под северным небом, – Патриот этих скромных и щедрых краёв. …Вот уже ты и школьник Сургута родного, В жизни – книги, друзья и рыбалки азарт, А еще педагогов бесценное слово И их мудрая жизнь у тебя на глазах. Ты – студент, а в Сургуте – дела нефтяные, Молодеет Сургут, ждет трудяг молодых. И, конечно, ты здесь – с тех времен и поныне – И не счесть тебе взятых высот трудовых, И не счесть благородных, бесстрашных поступков, Инженера, ученого, лидера дел. Враз не всё одобрялось – бывало и хрупко… А в итоге – признанья счастливый удел! Ты почетный нефтяник, твой статус в науке Защищен диссертацией в строгой Москве!.. Ты как сын и отец, ты как дедушка внукам, Ты и в дружбе – бескрайней души человек. Для меня наша дружба, клянусь я, нетленна, Как нетленна в душе общих дел череда. Будь хорошее в жизни твоей неизменно! И с тобой, коль не против ты, я – навсегда! 11 декабря 2016 года |
СПАСИБО, ГЕННАДИЙ БОРИСОВИЧ!
Нынче стало модно употреблять слово “харизма”. А что это такое по большому счету? Заглянув в мой любимый словарь С.И. Ожегова узнаю, что харизма – “высокий авторитет одаренной личности, способность воздействовать на окружающих”. Четко и ясно! Но ведь, заметьте: нередко, говоря в обиходе о харизме, люди имеют в виду нечто большее, нечто почти гипнотическое – близкое к понятию “пришел, увидел, победил!” А вот мудрый профессор Л.И. Скворцов, дополнивший словарь этим новомодным термином воздержался от столь экспрессивной трактовки. И думая о своем сургутском друге Геннадии Борисовиче Проводникове, я чувствую, как он прав.
Полагаю, Г.Б. Проводников вобрал в себя и неброскую самоуглубленность своего школьного учителя А.С. Знаменского, и высочайший профессионализм своего беспокойного и щедрого душой наставника-буровика М.Ф. Зарипова и несгибаемость в своей убежденности нашего общего кумира, великого геолога Ф.К. Салманова, да и достоинства многих других хороших людей.
Духовное воздействие Геннадия Борисовича – ту самую харизму – я неизменно ощущаю и ныне, пройдя середину девятого десятка лет, когда наше общение остаётся только в форме переписки. Харизма у него особенная: не сражает наповал с первого взгляда, а покоряет медленно, почти незаметно, по мере проникновения в ваше сердце его сдержанной чуткости, ненавязчивых, доверительных размышлений, душевного гостеприимства, а еще тонкой корректировки ваших технологических устремлений, умения оказаться рядом в самые трудные моменты ваших промышленных экспериментов...
Коренной сургутянин, предки которого упоминаются в летописи города еще с 18-го века, Геннадий Борисович, окончив Тюменский индустриальный институт, отдал родному Сургуту десятилетия трудовой жизни инженера и ученого и здесь же, войдя в нынешний век, пересек рубежи своего шестидесяти- и семидесятилетия.
Я счастлив – не хочу искать другого слова – тем, что он не обошел моей судьбы, принял близко к сердцу мои научно-технические искания, стал моим верным другом. Я горд, что мне удалось буквально вытолкать этого беспощадно строгого к себе в творчестве и скромнейшего человека на путь оформления и защиты кандидатской диссертации. Это удалось лишь тогда, когда ему за сделанное в буровой науке уже можно было без колебаний присуждать степень доктора наук.
На праздновании его 60-летия прозвучало и мое приветствие. Там были, в частности, такие слова:
Полагаю, Г.Б. Проводников вобрал в себя и неброскую самоуглубленность своего школьного учителя А.С. Знаменского, и высочайший профессионализм своего беспокойного и щедрого душой наставника-буровика М.Ф. Зарипова и несгибаемость в своей убежденности нашего общего кумира, великого геолога Ф.К. Салманова, да и достоинства многих других хороших людей.
Духовное воздействие Геннадия Борисовича – ту самую харизму – я неизменно ощущаю и ныне, пройдя середину девятого десятка лет, когда наше общение остаётся только в форме переписки. Харизма у него особенная: не сражает наповал с первого взгляда, а покоряет медленно, почти незаметно, по мере проникновения в ваше сердце его сдержанной чуткости, ненавязчивых, доверительных размышлений, душевного гостеприимства, а еще тонкой корректировки ваших технологических устремлений, умения оказаться рядом в самые трудные моменты ваших промышленных экспериментов...
Коренной сургутянин, предки которого упоминаются в летописи города еще с 18-го века, Геннадий Борисович, окончив Тюменский индустриальный институт, отдал родному Сургуту десятилетия трудовой жизни инженера и ученого и здесь же, войдя в нынешний век, пересек рубежи своего шестидесяти- и семидесятилетия.
Я счастлив – не хочу искать другого слова – тем, что он не обошел моей судьбы, принял близко к сердцу мои научно-технические искания, стал моим верным другом. Я горд, что мне удалось буквально вытолкать этого беспощадно строгого к себе в творчестве и скромнейшего человека на путь оформления и защиты кандидатской диссертации. Это удалось лишь тогда, когда ему за сделанное в буровой науке уже можно было без колебаний присуждать степень доктора наук.
На праздновании его 60-летия прозвучало и мое приветствие. Там были, в частности, такие слова:
|
Судьба Ваша музыкой входит в меня.
Взращенный Сургутом, Вы этим краям как сын – от души, без торжественных слов – отдали талант и любовь. Вы доктор наук, без сомненья, – давно! Быть щедрым в науке не всем суждено, но враг есть у громкого звона побед – безмерная строгость к себе. ...Не спит буровая во мраке ночей, веду испытанья... Но Вам-то зачем делить со мной риски, волненья, испуг? А просто Вы истинный друг. Да, истинный друг Вы, и сын, и отец, и дед, и трудяга!.. Рыбак, наконец!.. Не каждой судьбе это счастье под стать – гармонию мира познать! |
Сотрудничество с истинным мастером своего дела – несомненное наслаждение. Кто не согласен с этим! А если истинный мастер – еще и надежный друг?! Если он готов подставить плечо в трудную минуту, готов вместе с тобой броситься в неизведанное и непредсказуемое, чтобы разделить с тобой груз оперативных решений для одоления непредвиденностей, а подчас даже для спасения скважины? Если случается такое, это уже счастье. И когда в мою жизнь вошел Геннадий Борисович, он подарил мне такое счастье...
...В нашей московской лаборатории была создана удивительная смесь для изоляции пластов. Она творила истинное чудо в скважине: сама находила водоносные отложения, вплоть до самых тонких пропластков, проникала в них и буквально через несколько минут надежно закупоривала их пористое пространство. Но дело не только в этом. Нефтеносные отложения она сберегала в их первозданности, не нанося их проницаемости никакого ущерба. Такого практика еще не знала.
Мы разработали специальное высокотехнологичное устройство, которое обеспечивало, чтобы при цементировании скважины только наша смесь попадала в ее нижнюю, продуктивную зону, а обычный цементный раствор использовался выше, а значит, никак не мог повредить нефтеносным коллекторам. Когда мы применили свой технико-технологический комплекс в нескольких скважинах, они, вопреки твердому скепсису геологов бурового предприятия, дали безводную нефть. Это было воспринято как фокус. “Такого просто не может быть – ведь водоносные пласты залегают буквально рядом с нефтеносными!” – недоумевали геологи. Тем не менее – это случилось!
Однако радоваться нам не пришлось. Предприятие, которое цементировало скважины, стало бурно протестовать против дальнейшего применения нашей новинки. И весьма обоснованно. Оно могло вскоре лишиться работоспособных цементировочных агрегатов – и тогда произошел бы провал в строительстве скважин.
Дело было в том, что наша смесь прилипала к металлическим поверхностям, создавая водостойкое пленочное покрытие в насосах цементировочных агрегатов. На основе лабораторных опытов мы полагали, что прокачкой порции нефти этими насосами удастся удалить из них все остатки нашей смеси. Но не тут-то было – очистить насосы полностью, как после обычного цементного раствора, не удавалось, а значит, мы провоцировали их выход из строя. Лаборатория – одно, скважина – другое. Нашей разработке грозил крах...
Я, честно говоря, был растерян: расторжение договора с производственниками – это безденежье нашей лаборатории, не говоря уж о мощном ударе по нашей репутации. И такое произойдет после отчаянной творческой работы, после упорных и долгих надежд на победу... А особенно печально, что необычные технологические свойства созданных нами специального устройства и материала гармонично соответствуют друг другу, то есть применить это устройство с другими известными нам материалами для разобщения пластов невозможно. Значит, буквально вся идея разработки для повышения производительности скважин – как говорится, коту под хвост...
Геннадий Борисович все это, конечно, понимал тоже... Я тогда не заметил его отчаянных и стремительных творческих поисков, его штурмовых лабораторных экспериментов по спасению нашей общей идеи – изолировать нефтеносный пласт практически без загрязнения его пористой среды... И однажды он сообщает мне: им получен другой изоляционный материал, который не будет загрязнять ни насосы, ни нефтеносные отложения – и при этом совместим с нашим специальным устройством!
Это было “победным голом” Геннадия Борисовича! Такое могло оказаться под силу только ему – блистательному технологу и мыслителю... и верному другу.
Наша работа продолжилась и уже не вызывала протестов.
Конечно, в жизни что-то находишь, а что-то теряешь. Новый материал имел один недостаток: не мог создавать закупорку внутри пористой среды водоносных отложений, подобно прежнему. Но это стало стимулом наших новых творческих поисков. Ведь у нас в арсенале уже были надежные, проверенные механические разобщители пластов. Значит, эти резервы должны быть направлены в бой...
...Мы искали и искали новых рубежей борьбы за качество скважин во все более сложных геологических условиях. Успехи чередовались с неудачами. Но производственники относились к пришельцам из Москвы терпеливо, понимая наши цели и видя, что мы стремимся к их осуществлению подчас самоотверженно. Несомненно, влияло на них и то, что в одной упряжке с нами рискует быть уважаемый всеми Геннадий Борисович Проводников...
И были созданы по нашим с Геннадием Борисовичем исходным идеям несколько новых технико-технологических комплексов, каких еще не было в мировой практике. Вскользь коснусь этих дел.
Наше творческое взаимодействие зародилось, когда начались эксперименты с заколонными проходными пакерами в Сургуте, на месторождениях ПО Сургутнефтегаз. Прежде всего было согласовано, что максимальную, гарантированную надежность пакера можно обеспечить только в том случае, если защищать его от преждевременного срабатывания не подобранным по расчету срезным винтом, а путем изменения технологического принципа управления устройством.
И через два года ВНИИБТ предложил нефтяникам Западной Сибири принципиально новый пакер типа ПГП. В нем уже не было срезного винта. Он мог сработать только после полного снятия в обсадной колонне того давления, которое было создано насосами цементировочных агрегатов в момент окончания процесса цементирования (при посадке продавочной пробки на стоп-кольцо). И расширение уплотнительного элемента происходило плавно, с абсолютной надежностью, по мере последующего медленного повышения давления в обсадной колонне до заданной величины. Этот заколонный пакер стал самым массовым в отечественной практике.
В Сургуте началось разбуривание одного из вновь открытых месторождений, где нефть залегает особенно глубоко, следовательно, скважины там самые дорогие. Но те скважины давали настолько мало нефти, что возникли сомнения в рентабельности буровых работ на месторождении.
В середине 1990 годов нашими институтами решалась задача повышения продуктивности скважин на месторождениях с низкопроницаемыми пластами, а значит, с трудноизвлекаемыми запасами. При этом большое внимание было уделено Восточно-Еловому месторождению (пласт ЮС-1), где были очень низкие дебиты при эксплуатации скважин.
В результате в короткие сроки были осуществлены промышленные испытания и внедрение нового технико-технологического комплекса для заканчивания скважин. Данный комплекс включал первичное вскрытие с применением акриловых полимеров, обеспечивающих минимальное загрязнение пласта; ступенчатое цементирование с применением цементировочной муфты МЦП (конструкция ВНИИБТ) и малой высотой подъема тампонажного раствора на первой ступени, а при освоении скважин кислотную перфорационную среду на основе реагента СПК-350 и поверхностно-активную кислотную жидкость глушения на основе реагента СПК-150 (разработки СургутНИПИнефти).
При использовании этого комплекса средняя продуктивность скважин повышается от 1,5 до 3,0 раз. Учитывая эффективность комплекса, в последующем строительство скважин на данном месторождении стали осуществлять только с его использованием. Он успешно внедрялся более 10 лет и на многих других месторождениях Сургутского нефтеносного района.
В то же время большое внимание уделялось дальнейшему совершенствованию технологии заканчивания скважин.
Принципиально новым шагом стали опытно-промышленные работы по селективно-манжетному цементированию на Восточно-Еловом месторождении. Там наклонно-направленные скважины особо глубокие, более 3-х тысяч метров, значит, особо дорогие, продуктивный пласт низкопроницаемый, причем и сверху, и снизу – водоносные отложения. Низкопроницаемые пласты особенно чувствительны к загрязняющему воздействию тампонажного раствора.
Ступенчатое и пакерно-ступенчатое цементирование в этом случае не всегда обеспечивает достаточно радикальный эффект, хотя и позволяет уменьшить давление на пласт, в зоне которого расположили тампонажный раствор, загрязняющий его. А манжетное цементирование – только выше продуктивного пласта – невозможно, поскольку этот пласт не будет разобщен от нижней воды. И начались испытания селективно-манжетного цементирования с применением комплекта проходных цементировочных муфт типа МЦП СМЦ-Н и МЦП СМЦ-В и заколонного проходного пакера типа ППГУ-СМЦ (разработки ВНИИБТ), которые в сочетании с разработанной технологией должны обеспечивать заполнение тампонажным раствором всего заколонного пространства, кроме зоны продуктивного пласта. Это была на то время абсолютно беспрецедентная работа.
Цементограммы показывали, что указанная цель достигается. Продуктивный пласт не имел даже кратковременного контакта с тампонажным раствором, а давление вышерасположенного столба этого раствора принимал на себя заколонный пакер, установленный непосредственно над этим пластом. Более того, в зоне пласта для улучшения его коллекторских свойств размещался разработанный институтом СургутНИПИнефть поверхностно-активный кислотный раствор на основе реагента СПК. И дебит скважин, достигнув 15–20 тонн в сутки, стал, по меньшей мере, в три-четыре раза больше, чем в обычных, базовых скважинах. Это надежно обеспечило рентабельность буровых работ на месторождении и стало нашей общей радостью с Геннадием Борисовичем.
Несомненно, в дальнейшем наиболее сложными и волнующими были промышленные испытания технико-технологического комплекса КРР для избирательного и регулируемого разобщения продуктивной зоны горизонтальных скважин, цементируемых манжетным способом над этой зоной [2, 17]. Зачем понадобился такой комплекс?
На Федоровском месторождении «Сургутнефтегаза» геологические условия залегания продуктивного пласта АС 4–8 обусловили массовое строительство скважин с горизонтальным окончанием ствола длиной 500 и более метров. На этом месторождении нефтяной пласт заключен между обширной газовой шапкой и подстилающей подошвенной водой и имеет среднюю толщину лишь около шести метров.
Традиционное заканчивание скважин с их манжетным цементированием над горизонтальным участком ствола (через пакер-муфту) здесь оказалось недостаточно эффективным, ввиду ряда специфических факторов: неоднородность нефтяной залежи по нефтенасыщенности; наличие в нефтяной залежи водонасыщенных интервалов; фактические отклонения горизонтального ствола от проектного профиля с приближением к газовой шапке и подошвенной воде и даже частичным попаданием в них. Кроме того, анализ зарубежного опыта, а также собственных промысловых данных по эксплуатации таких скважин и геофизических материалов показал, что при сплошном отборе продукции из всей продуктивной зоны скважины основной объем притока нефти приходится на первые 30 % протяженности горизонтального ствола. Другими словами, налицо низкая эффективность использования горизонтального ствола скважины. Неравномерно и не полностью вырабатываются запасы, особенно при подтягивании пластовой воды в начальный участок этого ствола.
С целью изучения возможности повышения эффективности заканчивания скважин на Федоровском месторождении было решено провести опытно-промышленные работы по новой технологической схеме. Была поставлена задача создания технико-технологического комплекса обеспечивающего: регулируемый отбор нефти из продуктивной зоны скважины для обеспечения оптимальной разработки всей нефтяной залежи; разобщение от полости обсадной колонны тех участков горизонтального ствола скважины, которые находятся в зонах газоносных и водоносных отложений в результате ошибок, допущенных при бурении; отделение от полости обсадной колонны тех водоносных интервалов, которые обнаруживаются геофизиками в нефтяной залежи.
Разработанный комплекс – это гирлянда новой управляемой оснастки обсадной колонны, спускаемая в горизонтальный участок ствола скважины, а еще соответствующее управляющее устройство, спускаемое в обсадную колонну на колонне насосно-компрессорных труб, ряд вспомогательных элементов и специальных технологических жидкостей. Для условий Федоровского месторождения в упомянутую гирлянду включили четыре специальных заколонных пакера и пакер-муфту. В интервалах между ними размещали управляемые (открываемые и закрываемые) фильтры, способные гидравлически сообщить или разобщить заколонное пространство скважины с внутренней полостью обсадной колонны. Таким образом, в продуктивной зоне скважины образуются четыре разобщенных друг от друга и автономно управляемых участка.
Спуск обсадной колонны и цементирование десяти скважин прошли в основном нормально, за исключением одной скважины, когда возникла необходимость выдержать в колонне контрольное повышенное давление, поскольку было отмечено, что оно самопроизвольно снижается. Видимо, не закрылись плотно цементировочные окна пакер-муфты ПДМ – устройства, использованного для проведения манжетного цементирования. Успешность операции открытия и закрытия колонных фильтров в зоне продуктивных пластов горизонтальных скважин однозначно подтверждена на основе анализа конечного состояния управляющего устройства после извлечения его из скважины.
Специалистами нефтегазодобывающего управления в процессе регулирования отбора нефти и воды в отдельных горизонтальных участках этих скважинах (по специальной программе) был получен обширный материал для анализа и проектирования режимов отбора жидкости в обычных горизонтальных скважинах на данном месторождении. При этом изменились подход и технические требования к заканчиванию горизонтальных скважин на этом месторождении. На некоторых скважинах в горизонтальных стволах стали полностью цементироваться эксплуатационные колонны и избирательно перфорироваться нефтяные интервалы. В других скважинах может цементироваться часть эксплуатационной колонны и эксплуатироваться только фильтровая зона. Могут осуществляться и другие варианты заканчивания горизонтальных скважин, исходя из опыта эксплуатации тех из них, которые оборудованы технико-технологическим комплексом КРР. В целом данный комплекс и принятый на его основе новый подход к заканчиванию горизонтальных скважин обеспечил повышение нефтеотдачи пласта АС 4-8 на Федоровском месторождении.
В течение последних 30-ти лет прошлого столетия высокотехнологичные заколонные пакеры и цементировочные муфты конструкции ВНИИБТ в ряде регионов были весьма серьезно востребованы. Например, многие сотни проходных пакеров применены в Пурпе, Ноябрьске и Муравленко, и производственники там отмечали эффективность этих устройств.
Жизнь продолжается... Естественно, технический прогресс не обходит нефтяную промышленность. Совершенствуются буровые растворы и тампонажные смеси, не застыли на месте конструкции скважин, ушли вперед методы, техника и материалы для заканчивания скважин. Что ждет пакерномуфтовые технологии крепления скважин в будущем? Они в течение 30 лет достойно послужили российской нефтяной отрасли, оказавшись в нужное время в нужных регионах. И думается, что их век не завершен…
…Помню, шел очередной промышленный эксперимент. Буровой мастер предоставил нам с Проводниковым в своем вагончике две кровати, чтобы мы после бессонной ночи хотя бы часа три отдохнули.
Мне спалось плохо. Открываю глаза и вижу, что на параллельной кровати мой дорогой Геннадий Борисович спит, нежно прижав к груди... пушистую кошечку, которая доверчиво уткнулась мордочкой в его теплый свитер. Откуда она взялась на буровой? Знаю одно: к плохому человеку кошка спать не придет. Безошибочно определяет людей хороших... Кошка, конечно, – экстрасенс (куда уж нам до нее!), а я с другом просто, как говорится, “пуд соли съел”... И вот едины здесь ее душа и моя!..
Больше я не спал. Думалось мне о чем-то важном, очень важном, более важном, чем даже бурение...
Спасибо, Геннадий Борисович!
...В нашей московской лаборатории была создана удивительная смесь для изоляции пластов. Она творила истинное чудо в скважине: сама находила водоносные отложения, вплоть до самых тонких пропластков, проникала в них и буквально через несколько минут надежно закупоривала их пористое пространство. Но дело не только в этом. Нефтеносные отложения она сберегала в их первозданности, не нанося их проницаемости никакого ущерба. Такого практика еще не знала.
Мы разработали специальное высокотехнологичное устройство, которое обеспечивало, чтобы при цементировании скважины только наша смесь попадала в ее нижнюю, продуктивную зону, а обычный цементный раствор использовался выше, а значит, никак не мог повредить нефтеносным коллекторам. Когда мы применили свой технико-технологический комплекс в нескольких скважинах, они, вопреки твердому скепсису геологов бурового предприятия, дали безводную нефть. Это было воспринято как фокус. “Такого просто не может быть – ведь водоносные пласты залегают буквально рядом с нефтеносными!” – недоумевали геологи. Тем не менее – это случилось!
Однако радоваться нам не пришлось. Предприятие, которое цементировало скважины, стало бурно протестовать против дальнейшего применения нашей новинки. И весьма обоснованно. Оно могло вскоре лишиться работоспособных цементировочных агрегатов – и тогда произошел бы провал в строительстве скважин.
Дело было в том, что наша смесь прилипала к металлическим поверхностям, создавая водостойкое пленочное покрытие в насосах цементировочных агрегатов. На основе лабораторных опытов мы полагали, что прокачкой порции нефти этими насосами удастся удалить из них все остатки нашей смеси. Но не тут-то было – очистить насосы полностью, как после обычного цементного раствора, не удавалось, а значит, мы провоцировали их выход из строя. Лаборатория – одно, скважина – другое. Нашей разработке грозил крах...
Я, честно говоря, был растерян: расторжение договора с производственниками – это безденежье нашей лаборатории, не говоря уж о мощном ударе по нашей репутации. И такое произойдет после отчаянной творческой работы, после упорных и долгих надежд на победу... А особенно печально, что необычные технологические свойства созданных нами специального устройства и материала гармонично соответствуют друг другу, то есть применить это устройство с другими известными нам материалами для разобщения пластов невозможно. Значит, буквально вся идея разработки для повышения производительности скважин – как говорится, коту под хвост...
Геннадий Борисович все это, конечно, понимал тоже... Я тогда не заметил его отчаянных и стремительных творческих поисков, его штурмовых лабораторных экспериментов по спасению нашей общей идеи – изолировать нефтеносный пласт практически без загрязнения его пористой среды... И однажды он сообщает мне: им получен другой изоляционный материал, который не будет загрязнять ни насосы, ни нефтеносные отложения – и при этом совместим с нашим специальным устройством!
Это было “победным голом” Геннадия Борисовича! Такое могло оказаться под силу только ему – блистательному технологу и мыслителю... и верному другу.
Наша работа продолжилась и уже не вызывала протестов.
Конечно, в жизни что-то находишь, а что-то теряешь. Новый материал имел один недостаток: не мог создавать закупорку внутри пористой среды водоносных отложений, подобно прежнему. Но это стало стимулом наших новых творческих поисков. Ведь у нас в арсенале уже были надежные, проверенные механические разобщители пластов. Значит, эти резервы должны быть направлены в бой...
...Мы искали и искали новых рубежей борьбы за качество скважин во все более сложных геологических условиях. Успехи чередовались с неудачами. Но производственники относились к пришельцам из Москвы терпеливо, понимая наши цели и видя, что мы стремимся к их осуществлению подчас самоотверженно. Несомненно, влияло на них и то, что в одной упряжке с нами рискует быть уважаемый всеми Геннадий Борисович Проводников...
И были созданы по нашим с Геннадием Борисовичем исходным идеям несколько новых технико-технологических комплексов, каких еще не было в мировой практике. Вскользь коснусь этих дел.
Наше творческое взаимодействие зародилось, когда начались эксперименты с заколонными проходными пакерами в Сургуте, на месторождениях ПО Сургутнефтегаз. Прежде всего было согласовано, что максимальную, гарантированную надежность пакера можно обеспечить только в том случае, если защищать его от преждевременного срабатывания не подобранным по расчету срезным винтом, а путем изменения технологического принципа управления устройством.
И через два года ВНИИБТ предложил нефтяникам Западной Сибири принципиально новый пакер типа ПГП. В нем уже не было срезного винта. Он мог сработать только после полного снятия в обсадной колонне того давления, которое было создано насосами цементировочных агрегатов в момент окончания процесса цементирования (при посадке продавочной пробки на стоп-кольцо). И расширение уплотнительного элемента происходило плавно, с абсолютной надежностью, по мере последующего медленного повышения давления в обсадной колонне до заданной величины. Этот заколонный пакер стал самым массовым в отечественной практике.
В Сургуте началось разбуривание одного из вновь открытых месторождений, где нефть залегает особенно глубоко, следовательно, скважины там самые дорогие. Но те скважины давали настолько мало нефти, что возникли сомнения в рентабельности буровых работ на месторождении.
В середине 1990 годов нашими институтами решалась задача повышения продуктивности скважин на месторождениях с низкопроницаемыми пластами, а значит, с трудноизвлекаемыми запасами. При этом большое внимание было уделено Восточно-Еловому месторождению (пласт ЮС-1), где были очень низкие дебиты при эксплуатации скважин.
В результате в короткие сроки были осуществлены промышленные испытания и внедрение нового технико-технологического комплекса для заканчивания скважин. Данный комплекс включал первичное вскрытие с применением акриловых полимеров, обеспечивающих минимальное загрязнение пласта; ступенчатое цементирование с применением цементировочной муфты МЦП (конструкция ВНИИБТ) и малой высотой подъема тампонажного раствора на первой ступени, а при освоении скважин кислотную перфорационную среду на основе реагента СПК-350 и поверхностно-активную кислотную жидкость глушения на основе реагента СПК-150 (разработки СургутНИПИнефти).
При использовании этого комплекса средняя продуктивность скважин повышается от 1,5 до 3,0 раз. Учитывая эффективность комплекса, в последующем строительство скважин на данном месторождении стали осуществлять только с его использованием. Он успешно внедрялся более 10 лет и на многих других месторождениях Сургутского нефтеносного района.
В то же время большое внимание уделялось дальнейшему совершенствованию технологии заканчивания скважин.
Принципиально новым шагом стали опытно-промышленные работы по селективно-манжетному цементированию на Восточно-Еловом месторождении. Там наклонно-направленные скважины особо глубокие, более 3-х тысяч метров, значит, особо дорогие, продуктивный пласт низкопроницаемый, причем и сверху, и снизу – водоносные отложения. Низкопроницаемые пласты особенно чувствительны к загрязняющему воздействию тампонажного раствора.
Ступенчатое и пакерно-ступенчатое цементирование в этом случае не всегда обеспечивает достаточно радикальный эффект, хотя и позволяет уменьшить давление на пласт, в зоне которого расположили тампонажный раствор, загрязняющий его. А манжетное цементирование – только выше продуктивного пласта – невозможно, поскольку этот пласт не будет разобщен от нижней воды. И начались испытания селективно-манжетного цементирования с применением комплекта проходных цементировочных муфт типа МЦП СМЦ-Н и МЦП СМЦ-В и заколонного проходного пакера типа ППГУ-СМЦ (разработки ВНИИБТ), которые в сочетании с разработанной технологией должны обеспечивать заполнение тампонажным раствором всего заколонного пространства, кроме зоны продуктивного пласта. Это была на то время абсолютно беспрецедентная работа.
Цементограммы показывали, что указанная цель достигается. Продуктивный пласт не имел даже кратковременного контакта с тампонажным раствором, а давление вышерасположенного столба этого раствора принимал на себя заколонный пакер, установленный непосредственно над этим пластом. Более того, в зоне пласта для улучшения его коллекторских свойств размещался разработанный институтом СургутНИПИнефть поверхностно-активный кислотный раствор на основе реагента СПК. И дебит скважин, достигнув 15–20 тонн в сутки, стал, по меньшей мере, в три-четыре раза больше, чем в обычных, базовых скважинах. Это надежно обеспечило рентабельность буровых работ на месторождении и стало нашей общей радостью с Геннадием Борисовичем.
Несомненно, в дальнейшем наиболее сложными и волнующими были промышленные испытания технико-технологического комплекса КРР для избирательного и регулируемого разобщения продуктивной зоны горизонтальных скважин, цементируемых манжетным способом над этой зоной [2, 17]. Зачем понадобился такой комплекс?
На Федоровском месторождении «Сургутнефтегаза» геологические условия залегания продуктивного пласта АС 4–8 обусловили массовое строительство скважин с горизонтальным окончанием ствола длиной 500 и более метров. На этом месторождении нефтяной пласт заключен между обширной газовой шапкой и подстилающей подошвенной водой и имеет среднюю толщину лишь около шести метров.
Традиционное заканчивание скважин с их манжетным цементированием над горизонтальным участком ствола (через пакер-муфту) здесь оказалось недостаточно эффективным, ввиду ряда специфических факторов: неоднородность нефтяной залежи по нефтенасыщенности; наличие в нефтяной залежи водонасыщенных интервалов; фактические отклонения горизонтального ствола от проектного профиля с приближением к газовой шапке и подошвенной воде и даже частичным попаданием в них. Кроме того, анализ зарубежного опыта, а также собственных промысловых данных по эксплуатации таких скважин и геофизических материалов показал, что при сплошном отборе продукции из всей продуктивной зоны скважины основной объем притока нефти приходится на первые 30 % протяженности горизонтального ствола. Другими словами, налицо низкая эффективность использования горизонтального ствола скважины. Неравномерно и не полностью вырабатываются запасы, особенно при подтягивании пластовой воды в начальный участок этого ствола.
С целью изучения возможности повышения эффективности заканчивания скважин на Федоровском месторождении было решено провести опытно-промышленные работы по новой технологической схеме. Была поставлена задача создания технико-технологического комплекса обеспечивающего: регулируемый отбор нефти из продуктивной зоны скважины для обеспечения оптимальной разработки всей нефтяной залежи; разобщение от полости обсадной колонны тех участков горизонтального ствола скважины, которые находятся в зонах газоносных и водоносных отложений в результате ошибок, допущенных при бурении; отделение от полости обсадной колонны тех водоносных интервалов, которые обнаруживаются геофизиками в нефтяной залежи.
Разработанный комплекс – это гирлянда новой управляемой оснастки обсадной колонны, спускаемая в горизонтальный участок ствола скважины, а еще соответствующее управляющее устройство, спускаемое в обсадную колонну на колонне насосно-компрессорных труб, ряд вспомогательных элементов и специальных технологических жидкостей. Для условий Федоровского месторождения в упомянутую гирлянду включили четыре специальных заколонных пакера и пакер-муфту. В интервалах между ними размещали управляемые (открываемые и закрываемые) фильтры, способные гидравлически сообщить или разобщить заколонное пространство скважины с внутренней полостью обсадной колонны. Таким образом, в продуктивной зоне скважины образуются четыре разобщенных друг от друга и автономно управляемых участка.
Спуск обсадной колонны и цементирование десяти скважин прошли в основном нормально, за исключением одной скважины, когда возникла необходимость выдержать в колонне контрольное повышенное давление, поскольку было отмечено, что оно самопроизвольно снижается. Видимо, не закрылись плотно цементировочные окна пакер-муфты ПДМ – устройства, использованного для проведения манжетного цементирования. Успешность операции открытия и закрытия колонных фильтров в зоне продуктивных пластов горизонтальных скважин однозначно подтверждена на основе анализа конечного состояния управляющего устройства после извлечения его из скважины.
Специалистами нефтегазодобывающего управления в процессе регулирования отбора нефти и воды в отдельных горизонтальных участках этих скважинах (по специальной программе) был получен обширный материал для анализа и проектирования режимов отбора жидкости в обычных горизонтальных скважинах на данном месторождении. При этом изменились подход и технические требования к заканчиванию горизонтальных скважин на этом месторождении. На некоторых скважинах в горизонтальных стволах стали полностью цементироваться эксплуатационные колонны и избирательно перфорироваться нефтяные интервалы. В других скважинах может цементироваться часть эксплуатационной колонны и эксплуатироваться только фильтровая зона. Могут осуществляться и другие варианты заканчивания горизонтальных скважин, исходя из опыта эксплуатации тех из них, которые оборудованы технико-технологическим комплексом КРР. В целом данный комплекс и принятый на его основе новый подход к заканчиванию горизонтальных скважин обеспечил повышение нефтеотдачи пласта АС 4-8 на Федоровском месторождении.
В течение последних 30-ти лет прошлого столетия высокотехнологичные заколонные пакеры и цементировочные муфты конструкции ВНИИБТ в ряде регионов были весьма серьезно востребованы. Например, многие сотни проходных пакеров применены в Пурпе, Ноябрьске и Муравленко, и производственники там отмечали эффективность этих устройств.
Жизнь продолжается... Естественно, технический прогресс не обходит нефтяную промышленность. Совершенствуются буровые растворы и тампонажные смеси, не застыли на месте конструкции скважин, ушли вперед методы, техника и материалы для заканчивания скважин. Что ждет пакерномуфтовые технологии крепления скважин в будущем? Они в течение 30 лет достойно послужили российской нефтяной отрасли, оказавшись в нужное время в нужных регионах. И думается, что их век не завершен…
…Помню, шел очередной промышленный эксперимент. Буровой мастер предоставил нам с Проводниковым в своем вагончике две кровати, чтобы мы после бессонной ночи хотя бы часа три отдохнули.
Мне спалось плохо. Открываю глаза и вижу, что на параллельной кровати мой дорогой Геннадий Борисович спит, нежно прижав к груди... пушистую кошечку, которая доверчиво уткнулась мордочкой в его теплый свитер. Откуда она взялась на буровой? Знаю одно: к плохому человеку кошка спать не придет. Безошибочно определяет людей хороших... Кошка, конечно, – экстрасенс (куда уж нам до нее!), а я с другом просто, как говорится, “пуд соли съел”... И вот едины здесь ее душа и моя!..
Больше я не спал. Думалось мне о чем-то важном, очень важном, более важном, чем даже бурение...
Спасибо, Геннадий Борисович!
ПРЕДЛАГАЮ БЫТЬ ОПТИМИСТАМИ
Беседа журналиста ЮРИЯ ЦЫРИНА с гостем Нью-Йорка – заслуженным нефтяником "Сургутнефтегаза", ученым, изобретателем, кандидатом технических наук
ГЕННАДИЕМ ПРОВОДНИКОВЫМ
Беседа журналиста ЮРИЯ ЦЫРИНА с гостем Нью-Йорка – заслуженным нефтяником "Сургутнефтегаза", ученым, изобретателем, кандидатом технических наук
ГЕННАДИЕМ ПРОВОДНИКОВЫМ
Мой старый друг и бывший коллега по работе в российской науке, представитель западносибирской когорты нефтяников, коренной сибиряк-сургутянин Геннадий Борисович Проводников недавно посетил Нью-Йорк. Его визит связан с нашим совместным намерением написать серию эссе, посвященных примерам трудностей, преодолений, непреклонной воли и мужества простых тружеников – тому бесценному человеческому фактору, благодаря которому достигнуто превращение небольшого западносибирского рабочего поселка по имени Сургут в славную нефтяную столицу России. Мне подумалось, что беседа с Геннадием Борисовичем может вызвать интерес читателей журнала "Соотечественники в Америке"...
Ю. Цырин
Ю. Цырин
Юрий Цырин: Геннадий Борисович, вы коренной сургутянин, уже прошедший рубеж своего 65-летия. Пожалуйста, расскажите коротко, как изменялся Сургут за прошедшие годы вашей жизни.
Геннадий Проводников: Я родился после войны, в 1946 году. Во времена моего детства Сургут был, по существу, селом с деревянными избами и мелкими личными хозяйствами. Держали коров, лошадей, кур. Сургут расположен на великой сибирской реке Обь, поэтому жители, естественно, занимались рыболовством. Вокруг – просторы тайги, и, конечно, в жизни сургутян большую роль играла также охота.
В Сургуте было два предприятия: рыбоконсервный комбинат и леспромхоз. Апогей развития комбината пришелся на военные и первые послевоенные годы. Ныне он находится в упадке из-за несоответствия современным экономическим условиям...
Впервые я увидел автомобили и трактора в 1953–1954 годах. Немного позже в Сургуте появились геологи и стали бурить разведочные скважины. К тому времени нефть и газ уже удалось обнаружить в ряде других регионов Западной Сибири. В первой половине 60-х годов у нас были проложены первые бетонные дороги. И вообще с приходом нефтеразведчиков Сургут оживился. Появились товары, которых ранее мы не видели, в частности разнообразная одежда, продукты и другое. До этого сургутяне приобретали в магазине, в основном, спички, соль, хлеб и – чуть позже – муку. А одежду обычно шили сами. Покупали сукно и шили...
В середине 60-х годов были открыты первые нефтяные месторождения в районе Сургута – и началось бурение эксплуатационных скважин. С приходом нефтяников развернулось жилищное строительство. Первые крупнопанельные дома рождали у сургутян уверенность, что здесь обязательно будет город. Быстро строилась крупная тепловая электростанция. Она заработала на попутном газе, который извлекался из скважин вместе с нефтью и ранее просто сжигался в факелах. Утилизация попутного газа стала прорывом в электроэнергетике.
В Сургут стали летать современные самолеты. Город рос, развивался. Пик градостроительства и благоустройства города был достигнут в конце 80-х – первой половине 90-х годов. Ныне в городе соединены все разрозненные микрорайоны, почти не осталось деревянных домов, горожане гуляют по гранитным набережным, развит общественный транспорт, город пронизан сетью дорог высокого качества.
Население Сургута увеличилось за время моей жизни с 6 -7 тысяч человек до более чем 300 тысяч. В «Сургутнефтегазе» работают около 90 тысяч человек. Трудятся также газовики, строители, энергетики... Недавно Сургут признан одним из лучших городов России по комфортности жизни.
Ю.Ц.: Я знаю, что вы, являясь старшеклассником, изложили свои мечты о будущем Сургута в школьном сочинении. Насколько точно вам удалось предсказать будущее родного города.
Г.П.: Это был 1963 год, когда в городе уже работали геологи, что стимулировало буйные юношеские мечты. Интересно, что мне удалось вообразить мой город практически в том виде, какой он обрел к началу 21-го века. Правда, я ожидал, что он станет таким лет на 15–20 раньше. Но ведь известно: скоро сказка сказывается – не скоро дело делается. Пусть я и ошибся в сроках, но искренне горжусь городом, в котором сегодня живу!
Ю.Ц.: Вы коренной сургутянин далеко не в первом поколении, и при этом ваша трудовая жизнь целиком посвящена родному городу. Именно здесь вы состоялись как инженер и организатор производства, а затем как ученый, изобретатель и организатор науки. Не уверен, что у кого-то еще в Сургуте есть подобная судьба. Скажите несколько слов об истоках своей судьбы: о вашем роде, о родителях, об учителях.
Г.П.: Мой отец, Борис Андреевич, – коренной сургутянин, выходец из казаков. Его родословная упоминается в летописях еще в начале 18-го века. Казаки направлялись в эти края для наведения порядка (в частности, для контроля за политзаключенными). По линии матери, Наталии Николаевны, ситуация была другой. Маму сослали в эти края в 1930 году, в возрасте 7 лет, с родителями. Ранее ее родные жили под Екатеринбургом большой семьей, работали на земле, имели развитое, крепкое хозяйство. Это раздражало местную власть – семья была «раскулачена» и сослана в район Сургута...
Здесь родители честно прошли свой трудовой путь, а отец стал и участником Великой Отечественной войны. Вернулся с фронта с тяжелым ранением руки. Сегодня из ушедших на фронт коренных сургутян в живых остался только он.
Тепло вспоминаю свою школу, учителей. Это были истинные подвижники, верные взятой на себя миссии. Их жизнь, их дела стали для нас, школьников, важным уроком нравственности.
В младших классах моей учительницей была Мария Абрамовна Кушникова, которая искренне любила нас, своих учеников. И я, по велению души, смастерил для нее в подарок сувенир – полочки со своими выжженными автографами. А через много лет увидел, что эти полочки сохранены и остаются на стенах ее дома...
С глубокой признательностью вспоминаю директоров школы Виктора Павловича Бирюкова и Андрея Николаевича Сибирцева, учителей старших классов. Коротко об этом не рассказать.
В производственном обучении школа была перепрофилирована с сельского хозяйства на нефтяную отрасль. Для нас, школьников, неоднократно организовывались экскурсии на буровые, и меня, конечно, вдохновляли дела и успехи буровиков, я стал увлекаться техникой. Над нашей школой шефствовала геологоразведочная экспедиция легендарного впоследствии геолога Фармана Курбановича Салманова, открывшего в Западной Сибири многие десятки нефтяных месторождений. Да, шефом была экспедиция Салманова – а это не шуточки!
Ю.Ц.: Что привело вас в науку из производственной деятельности и что помогло вам ощутить себя в науке вполне комфортно?
Г.П.: Придя на производство, я поставил своей задачей познать его досконально, устранить все пробелы в своих знаниях не только по бурению скважин, но и по добыче нефти. Это потребовало немалого труда, зато – и это не хвастовство – в дальнейшем не было такой инженерной задачи, какую я бы не сумел решить.
Что касается науки, мне давно хотелось оказаться в этой сфере, что стало бы естественным развитием достигнутых умений, но в Сургуте тогда еще не было никакого научного центра. Когда же организовался институт СургутНИПИнефть, я с радостью туда перешел. Знания и умения, приобретенные в инженерной практике, стали для меня надежной основой научной работы. А тонкую специфику научных исследований я осваивал с помощью опытных ученых-нефтяников.
Ю.Ц.: Какие принципиальные цели вы ставили перед собой в науке, и в какой мере вам удалось их осуществить?
Г.П.: Я сосредоточился, прежде всего, на проблемах заканчивания скважин. Это, в конечном счете, проблемы продуктивности скважин – главных технических сооружений нефтяной отрасли. Мне было доверено руководство соответствующей лабораторией, и я поставил цель наиболее рационально решить задачу сохранения коллекторских свойств продуктивного пласта при освоении скважин. С этой целью была разработана специальная скважинная жидкость, которая не потеряла актуальности до сих пор. Стало возможным при минимальных затратах достигать наибольших положительных результатов: продуктивность скважин повышалась многократно.
Такая же концепция – максимальная эффективность при минимальных затратах – была принята и для разработки новых буровых растворов применительно к конкретным геолого-техническим условиям. Разработано порядка десяти видов.
Я намерен и впредь продолжать работы по поиску новых высокоэффективных материалов для строительства скважин.
Мы сотрудничали с другими научными институтами. В частности, ряд важных разработок, обеспечивающих повышение эффективности работы скважин, был осуществлен нами в содружестве с ВНИИ буровой техники. Эти работы следовало бы развивать дальше, но, увы, научно-исследовательская часть данного института перестала существовать (осталась разработка проектов на строительство скважин). Это один из примеров лавинообразного развала российской отраслевой науки, который начался в 90-е годы прошлого столетия.
В настоящее время у нас используется зарубежная техника и технология заканчивания скважин, что является весьма дорогим удовольствием, но при нынешней, весьма высокой цене нефти обеспечивается определенный положительный эффект. А что будет завтра? Хочется надеяться на лучшее...
Ю.Ц.: Какие основные трудности довелось вам лично пережить в борьбе за технический прогресс?
Г.П.: Основные трудности были вызваны, главным образом, теми условиями, в которых оказалась наука, когда в России происходили экономические преобразования конца прошлого века. В начале горбачевской перестройки, казалось, создались более благоприятные условия для науки. По существу, научную деятельность приравняли к чисто производственной и перевели ее на рельсы хозрасчета. Нашим главным маяком была провозглашена прибыль.
Но жизнь упорно показывала, что наука и производство не могут быть организованы совершенно одинаково, если думать об эффективности. Расходование денег в науке сопровождалось всё меньшей отдачей. Хозрасчет позволял нам достаточно свободно обращаться с деньгами, например, сэкономить на каких-то экспериментах и на этой основе повысить зарплату.
А вскоре наш институт отделили от акционерного общества “Сургутнефтегаз” – и прекратилось централизованное финансирование исследований и разработок: дескать, ищите сами заказчиков и деньги на пропитание. Тут же из института уволилось множество специалистов. Остались три лаборатории, позже преобразованные в отделы (по строительству скважин, геологии и гидродинамике). Работать стало очень трудно, нас поддерживал обретенный ранее и не угаснувший энтузиазм. Приходилось работать в долг, без денег, при этом стало необходимо сократить численность научных подразделений.
К счастью, через некоторое время институт снова стал структурной единицей "Сургутнефтегаза"...
Ю.Ц.: Что, по вашему мнению, необходимо для благополучия российской прикладной науки в дальнейшем?
Г.П.: Я бы назвал прикладную науку главенствующей во всей научной сфере, хотя такое мнение многие назовут спорным. Да, академическая наука дает бесценные новые знания, но ведь именно прикладная, отраслевая наука должна непосредственно создавать те новые объекты техники и технологии, которыми прямо определяется научно-технический прогресс в экономике. А разве мы сегодня слышим в России какие-то вразумительные разговоры о путях развития прикладной науки, в частности, корпоративной (относящейся к отдельным компаниям, акционерным обществам и т.д.)?!
Ну, ладно, не будем раскладывать типы наук по чашам весов, но, несомненно, что российскую прикладную науку надо спасать. А в основу ее спасения, несомненно, должна быть положена четкая и разумная система ее финансирования. И здесь ничего выдумывать не надо – следует просто перенять опыт ведущих капиталистических государств и корпораций.
Достаточная часть прибыли должна неизменно направляться на развитие науки и обоснованно распределяться между ее актуальными направлениями – вот суть вопроса. Тогда отечественный научно-технический прогресс станет вровень с объективными потребностями совершенствования производства.
Ю.Ц.: Ведётся много разговоров о том, что Россия "сидит на нефтяной игле" – и это, дескать, очень плохо для прогресса ее науки и техники. Что бы вы могли сказать по данному вопросу?
Г.П.: В этих разговорах, по моему мнению, наряду с разумными мотивами имеется немало и сытой демагогии. Конечно, всестороннее гармоничное экономическое развитие страны – это прекрасная ситуация, и к ней надо по возможности стремиться. Хочется, чтобы Россия, успешно справилась с такой задачей в кратчайшие сроки. Но при чем тут героическое освоение западносибирских нефтяных и газовых богатств, в огромной мере обеспечивающее жизнеспособность страны?! При таких несметных богатствах недр было бы нелепостью слепо копировать, к примеру, экономическое развитие Японии, где о богатствах недр говорить просто не приходится.
С другой стороны, гроша не стоит мнение о том, что "качать нефть" – примитивное дело, а такое мнение мы подчас слышим. Нет, это дело очень наукоемкое и весьма комплексное. Ему служат, кроме буровиков и эксплуатационников, геологи, геофизики, химики, математики, прибористы, машиностроители, специалисты по автоматике и телемеханике и многие другие. В частности, возьмем точную проводку глубоких наклонно направленных и горизонтальных скважин. Думаю, она приближается по используемой автоматической системе контроля и управления к выводу спутника земли на космическую орбиту.
В общем, несомненно, что развитием нефтяной отрасли стимулируется прогресс во многих других областях науки, техники и производства. От дел, творимых нефтяниками, никому плохо не будет!
Ю.Ц.: А стоит ли уповать на развитие нефтяной отрасли – ведь известны мнения, что нефть скоро кончится?
Г.П.: Я предлагаю быть оптимистами. Мрачные прогнозы о запасах нефти мы слышали десятилетиями, но пока они не сбываются.
После бакинских и грозненских планета подарила нам богатые нефтяные месторождения Татарии и Башкирии, грандиозные нефтегазовые богатства Западной Сибири. Теперь начато освоение нефтяниками и просторов Восточной Сибири.
Новые технологии позволяют сегодня добывать нефть и на старых месторождениях: ведь там оставлено в недрах не менее 30% запасов нефти. Подобную задачу будут решать наши дети и внуки и в Западной Сибири.
А еще впереди – увеличение глубин бурения, разведка подземных богатств морских шельфов на Севере... Обязательно будут новые открытия!
Ю.Ц.: И напоследок – лирический вопрос. Вы сегодня гость Америки. Каковы ваши впечатления?
Г.П.: Буду предельно краток. Я в Америке не первый раз, плодотворно взаимодействовал с ее специалистами-нефтяниками, а в ходе нынешнего визита получил удовольствие и от знакомства с живущими в Нью-Йорке представителями русскоязычной общины...
Впечатляют и природа, и инфраструктура страны. Скоро отправлюсь домой со светлыми, как и прежде, воспоминаниями.
И всем читателям журнала – мои самые добрые пожелания!
Вот и подошло к концу мое повествование. Я, старый ученый-нефтяник, сердечно благодарю каждого читателя, кто захотел и смог ознакомиться с ним. Хочется надеяться, что это чтение не стало скучным делом, напрасной тратой времени.
Мы с соавтором книги Геннадием Проводниковым пришли очень разными путями к участию в славных делах созидателей западносибирской нефтяной эпопеи, ставшей колоссально важным звеном укрепления экономической мощи Советского Союза и позже независимой России. Но именно участие в благородных делах западносибирских нефтяников нас познакомило, сдружило навек, сделав глубокими единомышленниками, и объединило в творческих поисках на благо родной отрасли. Поэтому мы приняли вполне естественное решение совместно подготовить настоящую книгу о двух человеческих судьбах, слившихся по зову наших сердец в совместную творческую устремленность.
И верится, что те творческие результаты, которые мы, углубляясь в свою старость, оставляем более молодым работникам нефтегазовой науки, будут замечены, развиты или станут импульсами к созданию качественно новых решений – и появятся новые объекты техники и технологии, повышающие эффективность строительства нефтяных и газовых скважин.
А моей родной нефтегазовой отрасли, без сомнения, еще предстоит долгая жизнеспособность и востребованность, несмотря на пессимистические заявления некоторых "пророков", - заявления, которые я слышу уже не менее полувека.
Геннадий Проводников: Я родился после войны, в 1946 году. Во времена моего детства Сургут был, по существу, селом с деревянными избами и мелкими личными хозяйствами. Держали коров, лошадей, кур. Сургут расположен на великой сибирской реке Обь, поэтому жители, естественно, занимались рыболовством. Вокруг – просторы тайги, и, конечно, в жизни сургутян большую роль играла также охота.
В Сургуте было два предприятия: рыбоконсервный комбинат и леспромхоз. Апогей развития комбината пришелся на военные и первые послевоенные годы. Ныне он находится в упадке из-за несоответствия современным экономическим условиям...
Впервые я увидел автомобили и трактора в 1953–1954 годах. Немного позже в Сургуте появились геологи и стали бурить разведочные скважины. К тому времени нефть и газ уже удалось обнаружить в ряде других регионов Западной Сибири. В первой половине 60-х годов у нас были проложены первые бетонные дороги. И вообще с приходом нефтеразведчиков Сургут оживился. Появились товары, которых ранее мы не видели, в частности разнообразная одежда, продукты и другое. До этого сургутяне приобретали в магазине, в основном, спички, соль, хлеб и – чуть позже – муку. А одежду обычно шили сами. Покупали сукно и шили...
В середине 60-х годов были открыты первые нефтяные месторождения в районе Сургута – и началось бурение эксплуатационных скважин. С приходом нефтяников развернулось жилищное строительство. Первые крупнопанельные дома рождали у сургутян уверенность, что здесь обязательно будет город. Быстро строилась крупная тепловая электростанция. Она заработала на попутном газе, который извлекался из скважин вместе с нефтью и ранее просто сжигался в факелах. Утилизация попутного газа стала прорывом в электроэнергетике.
В Сургут стали летать современные самолеты. Город рос, развивался. Пик градостроительства и благоустройства города был достигнут в конце 80-х – первой половине 90-х годов. Ныне в городе соединены все разрозненные микрорайоны, почти не осталось деревянных домов, горожане гуляют по гранитным набережным, развит общественный транспорт, город пронизан сетью дорог высокого качества.
Население Сургута увеличилось за время моей жизни с 6 -7 тысяч человек до более чем 300 тысяч. В «Сургутнефтегазе» работают около 90 тысяч человек. Трудятся также газовики, строители, энергетики... Недавно Сургут признан одним из лучших городов России по комфортности жизни.
Ю.Ц.: Я знаю, что вы, являясь старшеклассником, изложили свои мечты о будущем Сургута в школьном сочинении. Насколько точно вам удалось предсказать будущее родного города.
Г.П.: Это был 1963 год, когда в городе уже работали геологи, что стимулировало буйные юношеские мечты. Интересно, что мне удалось вообразить мой город практически в том виде, какой он обрел к началу 21-го века. Правда, я ожидал, что он станет таким лет на 15–20 раньше. Но ведь известно: скоро сказка сказывается – не скоро дело делается. Пусть я и ошибся в сроках, но искренне горжусь городом, в котором сегодня живу!
Ю.Ц.: Вы коренной сургутянин далеко не в первом поколении, и при этом ваша трудовая жизнь целиком посвящена родному городу. Именно здесь вы состоялись как инженер и организатор производства, а затем как ученый, изобретатель и организатор науки. Не уверен, что у кого-то еще в Сургуте есть подобная судьба. Скажите несколько слов об истоках своей судьбы: о вашем роде, о родителях, об учителях.
Г.П.: Мой отец, Борис Андреевич, – коренной сургутянин, выходец из казаков. Его родословная упоминается в летописях еще в начале 18-го века. Казаки направлялись в эти края для наведения порядка (в частности, для контроля за политзаключенными). По линии матери, Наталии Николаевны, ситуация была другой. Маму сослали в эти края в 1930 году, в возрасте 7 лет, с родителями. Ранее ее родные жили под Екатеринбургом большой семьей, работали на земле, имели развитое, крепкое хозяйство. Это раздражало местную власть – семья была «раскулачена» и сослана в район Сургута...
Здесь родители честно прошли свой трудовой путь, а отец стал и участником Великой Отечественной войны. Вернулся с фронта с тяжелым ранением руки. Сегодня из ушедших на фронт коренных сургутян в живых остался только он.
Тепло вспоминаю свою школу, учителей. Это были истинные подвижники, верные взятой на себя миссии. Их жизнь, их дела стали для нас, школьников, важным уроком нравственности.
В младших классах моей учительницей была Мария Абрамовна Кушникова, которая искренне любила нас, своих учеников. И я, по велению души, смастерил для нее в подарок сувенир – полочки со своими выжженными автографами. А через много лет увидел, что эти полочки сохранены и остаются на стенах ее дома...
С глубокой признательностью вспоминаю директоров школы Виктора Павловича Бирюкова и Андрея Николаевича Сибирцева, учителей старших классов. Коротко об этом не рассказать.
В производственном обучении школа была перепрофилирована с сельского хозяйства на нефтяную отрасль. Для нас, школьников, неоднократно организовывались экскурсии на буровые, и меня, конечно, вдохновляли дела и успехи буровиков, я стал увлекаться техникой. Над нашей школой шефствовала геологоразведочная экспедиция легендарного впоследствии геолога Фармана Курбановича Салманова, открывшего в Западной Сибири многие десятки нефтяных месторождений. Да, шефом была экспедиция Салманова – а это не шуточки!
Ю.Ц.: Что привело вас в науку из производственной деятельности и что помогло вам ощутить себя в науке вполне комфортно?
Г.П.: Придя на производство, я поставил своей задачей познать его досконально, устранить все пробелы в своих знаниях не только по бурению скважин, но и по добыче нефти. Это потребовало немалого труда, зато – и это не хвастовство – в дальнейшем не было такой инженерной задачи, какую я бы не сумел решить.
Что касается науки, мне давно хотелось оказаться в этой сфере, что стало бы естественным развитием достигнутых умений, но в Сургуте тогда еще не было никакого научного центра. Когда же организовался институт СургутНИПИнефть, я с радостью туда перешел. Знания и умения, приобретенные в инженерной практике, стали для меня надежной основой научной работы. А тонкую специфику научных исследований я осваивал с помощью опытных ученых-нефтяников.
Ю.Ц.: Какие принципиальные цели вы ставили перед собой в науке, и в какой мере вам удалось их осуществить?
Г.П.: Я сосредоточился, прежде всего, на проблемах заканчивания скважин. Это, в конечном счете, проблемы продуктивности скважин – главных технических сооружений нефтяной отрасли. Мне было доверено руководство соответствующей лабораторией, и я поставил цель наиболее рационально решить задачу сохранения коллекторских свойств продуктивного пласта при освоении скважин. С этой целью была разработана специальная скважинная жидкость, которая не потеряла актуальности до сих пор. Стало возможным при минимальных затратах достигать наибольших положительных результатов: продуктивность скважин повышалась многократно.
Такая же концепция – максимальная эффективность при минимальных затратах – была принята и для разработки новых буровых растворов применительно к конкретным геолого-техническим условиям. Разработано порядка десяти видов.
Я намерен и впредь продолжать работы по поиску новых высокоэффективных материалов для строительства скважин.
Мы сотрудничали с другими научными институтами. В частности, ряд важных разработок, обеспечивающих повышение эффективности работы скважин, был осуществлен нами в содружестве с ВНИИ буровой техники. Эти работы следовало бы развивать дальше, но, увы, научно-исследовательская часть данного института перестала существовать (осталась разработка проектов на строительство скважин). Это один из примеров лавинообразного развала российской отраслевой науки, который начался в 90-е годы прошлого столетия.
В настоящее время у нас используется зарубежная техника и технология заканчивания скважин, что является весьма дорогим удовольствием, но при нынешней, весьма высокой цене нефти обеспечивается определенный положительный эффект. А что будет завтра? Хочется надеяться на лучшее...
Ю.Ц.: Какие основные трудности довелось вам лично пережить в борьбе за технический прогресс?
Г.П.: Основные трудности были вызваны, главным образом, теми условиями, в которых оказалась наука, когда в России происходили экономические преобразования конца прошлого века. В начале горбачевской перестройки, казалось, создались более благоприятные условия для науки. По существу, научную деятельность приравняли к чисто производственной и перевели ее на рельсы хозрасчета. Нашим главным маяком была провозглашена прибыль.
Но жизнь упорно показывала, что наука и производство не могут быть организованы совершенно одинаково, если думать об эффективности. Расходование денег в науке сопровождалось всё меньшей отдачей. Хозрасчет позволял нам достаточно свободно обращаться с деньгами, например, сэкономить на каких-то экспериментах и на этой основе повысить зарплату.
А вскоре наш институт отделили от акционерного общества “Сургутнефтегаз” – и прекратилось централизованное финансирование исследований и разработок: дескать, ищите сами заказчиков и деньги на пропитание. Тут же из института уволилось множество специалистов. Остались три лаборатории, позже преобразованные в отделы (по строительству скважин, геологии и гидродинамике). Работать стало очень трудно, нас поддерживал обретенный ранее и не угаснувший энтузиазм. Приходилось работать в долг, без денег, при этом стало необходимо сократить численность научных подразделений.
К счастью, через некоторое время институт снова стал структурной единицей "Сургутнефтегаза"...
Ю.Ц.: Что, по вашему мнению, необходимо для благополучия российской прикладной науки в дальнейшем?
Г.П.: Я бы назвал прикладную науку главенствующей во всей научной сфере, хотя такое мнение многие назовут спорным. Да, академическая наука дает бесценные новые знания, но ведь именно прикладная, отраслевая наука должна непосредственно создавать те новые объекты техники и технологии, которыми прямо определяется научно-технический прогресс в экономике. А разве мы сегодня слышим в России какие-то вразумительные разговоры о путях развития прикладной науки, в частности, корпоративной (относящейся к отдельным компаниям, акционерным обществам и т.д.)?!
Ну, ладно, не будем раскладывать типы наук по чашам весов, но, несомненно, что российскую прикладную науку надо спасать. А в основу ее спасения, несомненно, должна быть положена четкая и разумная система ее финансирования. И здесь ничего выдумывать не надо – следует просто перенять опыт ведущих капиталистических государств и корпораций.
Достаточная часть прибыли должна неизменно направляться на развитие науки и обоснованно распределяться между ее актуальными направлениями – вот суть вопроса. Тогда отечественный научно-технический прогресс станет вровень с объективными потребностями совершенствования производства.
Ю.Ц.: Ведётся много разговоров о том, что Россия "сидит на нефтяной игле" – и это, дескать, очень плохо для прогресса ее науки и техники. Что бы вы могли сказать по данному вопросу?
Г.П.: В этих разговорах, по моему мнению, наряду с разумными мотивами имеется немало и сытой демагогии. Конечно, всестороннее гармоничное экономическое развитие страны – это прекрасная ситуация, и к ней надо по возможности стремиться. Хочется, чтобы Россия, успешно справилась с такой задачей в кратчайшие сроки. Но при чем тут героическое освоение западносибирских нефтяных и газовых богатств, в огромной мере обеспечивающее жизнеспособность страны?! При таких несметных богатствах недр было бы нелепостью слепо копировать, к примеру, экономическое развитие Японии, где о богатствах недр говорить просто не приходится.
С другой стороны, гроша не стоит мнение о том, что "качать нефть" – примитивное дело, а такое мнение мы подчас слышим. Нет, это дело очень наукоемкое и весьма комплексное. Ему служат, кроме буровиков и эксплуатационников, геологи, геофизики, химики, математики, прибористы, машиностроители, специалисты по автоматике и телемеханике и многие другие. В частности, возьмем точную проводку глубоких наклонно направленных и горизонтальных скважин. Думаю, она приближается по используемой автоматической системе контроля и управления к выводу спутника земли на космическую орбиту.
В общем, несомненно, что развитием нефтяной отрасли стимулируется прогресс во многих других областях науки, техники и производства. От дел, творимых нефтяниками, никому плохо не будет!
Ю.Ц.: А стоит ли уповать на развитие нефтяной отрасли – ведь известны мнения, что нефть скоро кончится?
Г.П.: Я предлагаю быть оптимистами. Мрачные прогнозы о запасах нефти мы слышали десятилетиями, но пока они не сбываются.
После бакинских и грозненских планета подарила нам богатые нефтяные месторождения Татарии и Башкирии, грандиозные нефтегазовые богатства Западной Сибири. Теперь начато освоение нефтяниками и просторов Восточной Сибири.
Новые технологии позволяют сегодня добывать нефть и на старых месторождениях: ведь там оставлено в недрах не менее 30% запасов нефти. Подобную задачу будут решать наши дети и внуки и в Западной Сибири.
А еще впереди – увеличение глубин бурения, разведка подземных богатств морских шельфов на Севере... Обязательно будут новые открытия!
Ю.Ц.: И напоследок – лирический вопрос. Вы сегодня гость Америки. Каковы ваши впечатления?
Г.П.: Буду предельно краток. Я в Америке не первый раз, плодотворно взаимодействовал с ее специалистами-нефтяниками, а в ходе нынешнего визита получил удовольствие и от знакомства с живущими в Нью-Йорке представителями русскоязычной общины...
Впечатляют и природа, и инфраструктура страны. Скоро отправлюсь домой со светлыми, как и прежде, воспоминаниями.
И всем читателям журнала – мои самые добрые пожелания!
Вот и подошло к концу мое повествование. Я, старый ученый-нефтяник, сердечно благодарю каждого читателя, кто захотел и смог ознакомиться с ним. Хочется надеяться, что это чтение не стало скучным делом, напрасной тратой времени.
Мы с соавтором книги Геннадием Проводниковым пришли очень разными путями к участию в славных делах созидателей западносибирской нефтяной эпопеи, ставшей колоссально важным звеном укрепления экономической мощи Советского Союза и позже независимой России. Но именно участие в благородных делах западносибирских нефтяников нас познакомило, сдружило навек, сделав глубокими единомышленниками, и объединило в творческих поисках на благо родной отрасли. Поэтому мы приняли вполне естественное решение совместно подготовить настоящую книгу о двух человеческих судьбах, слившихся по зову наших сердец в совместную творческую устремленность.
И верится, что те творческие результаты, которые мы, углубляясь в свою старость, оставляем более молодым работникам нефтегазовой науки, будут замечены, развиты или станут импульсами к созданию качественно новых решений – и появятся новые объекты техники и технологии, повышающие эффективность строительства нефтяных и газовых скважин.
А моей родной нефтегазовой отрасли, без сомнения, еще предстоит долгая жизнеспособность и востребованность, несмотря на пессимистические заявления некоторых "пророков", - заявления, которые я слышу уже не менее полувека.