Ценнее тысячи слов...
ЛИРИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ
Тысячи слов оставят меньший след,
чем память об одном поступке.
Генрик Ибсен
чем память об одном поступке.
Генрик Ибсен
* * *
Дипломный проект я защищал перед комиссией под председательством профессора Эйюба Измайловича Тагиева. Этот человек безмерно любил людей, был к ним предельно чутким, расточительно сжигал себя для их радости, бодрости, хорошего настроения. И так – год за годом, да еще одновременно с огромной творческой работой по бурению скважин. Он был трижды лауреат Государственной премии.
Драматург Александр Штейн, автор “Гостиницы Астории”, писал в своей “Повести о том, как возникают сюжеты”, что во время войны встречался в Перми с “образованнейшим и интеллигентнейшим азербайджанским инженером Э.И. Тагиевым”. Тогда Эйюбу Измайловичу было чуть больше тридцати, а занят он был развитием нефтедобычи во Втором Баку, на просторах между Волгой и Уральскими горами, что было необходимо для Победы.
…В тот апрельский день 1966 года я защитил кандидатскую диссертацию и организовал дружеский банкет в одном из небольших залов московского ресторана «Арагви». Естественно, пригласил и дорогого Эйюба Измайловича.
Он, как обычно, был очень занят – смог прийти только в конце банкета. И сразу заметил, что оставшиеся гости, как и мы с женой, находятся в несколько минорном состоянии, если не сказать просто – приуныли.
А дело было в том, что один из гостей, мой коллега по лаборатории, пригласив мою жену Таню на танец, вдруг начал сопровождать танцевальное действо излитием на меня потока грязи. Я и ранее замечал, что стоит ему несколько опьянеть – и он начинает извергать всяческие словесные гадости. Так уж устроен мир: некоторые в опьянении становятся благодушнее, а другие агрессивнее. В данном случае он «кипел» по поводу того, что я использовал для одного исследования его цементные образцы – якобы о б в о р о в а л его. Да, использовал, однако те образцы, которые он уже выбросил в мусорный бак, завершив свою работу с ними, но которые были полезны мне для получения некоторой дополнительной информации. Причем использовал образцы с его согласия, а завершив свое небольшое исследование, опубликовал совместную с этим коллегой статью в научном журнале.
Моя Таня, услышав гнусные излияния этого гостя, прервала танец и сказала ему, что её муж может с легкостью дарить, но воровать – никогда. Они вернулись за стол, нервные и недобрые, и это настроение, конечно, передалось оставшимся гостям. Честно говоря, я растерялся и не знал, как наладить прежнее, праздничное настроение. Казалось, праздник был непоправимо отравлен.
Но тут, на счастье, появился Эйюб Измайлович. Немедленно и мудро оценив ситуацию, он заказал бутылку коньяка и поднял очень теплый тост за меня, нового кандидата наук. Затем безостановочно веселил нас некоторое время забавными историями из своей интереснейшей жизни. Второй тост он поднял за Таню, которая вытерпела все сложности моего аспирантского времени и была мне верной опорой. У Тани явно просветлели глаза. А еще он весело добавил, что, если происходит настоящее дружеское застолье, собравшиеся должны покидать его только тогда, когда официанты, сворачивая скатерть с длинного стола, начнут их теснить.
Такое и случилось. Когда все поднялись, чтобы расходиться, за столом уже царило по-настоящему праздничное настроение. Но Эйюб Измайлович решил добавить к нему ещё один штрих – специально для Тани. Он взял её на вытянутые вперед руки, пронёс по длинному коридору в раздевалку, бережно опустил на пол и сказал с улыбкой:
- Знаешь, Танечка, почему я не старею? Потому что пью коньяк, курю «Казбек» и ношу на руках женщин!
Мы с Таней были счастливы. Я поймал на улице Горького такси, и мы подвезли Эйюба Измайловича к его дому. Его участие в том банкете всегда будет согревать моё сердце.
Через год Эйюб Измайлович Тагиев, этот неугомонный в своей доброте человек, неожиданно скончался от инфаркта…
Дипломный проект я защищал перед комиссией под председательством профессора Эйюба Измайловича Тагиева. Этот человек безмерно любил людей, был к ним предельно чутким, расточительно сжигал себя для их радости, бодрости, хорошего настроения. И так – год за годом, да еще одновременно с огромной творческой работой по бурению скважин. Он был трижды лауреат Государственной премии.
Драматург Александр Штейн, автор “Гостиницы Астории”, писал в своей “Повести о том, как возникают сюжеты”, что во время войны встречался в Перми с “образованнейшим и интеллигентнейшим азербайджанским инженером Э.И. Тагиевым”. Тогда Эйюбу Измайловичу было чуть больше тридцати, а занят он был развитием нефтедобычи во Втором Баку, на просторах между Волгой и Уральскими горами, что было необходимо для Победы.
…В тот апрельский день 1966 года я защитил кандидатскую диссертацию и организовал дружеский банкет в одном из небольших залов московского ресторана «Арагви». Естественно, пригласил и дорогого Эйюба Измайловича.
Он, как обычно, был очень занят – смог прийти только в конце банкета. И сразу заметил, что оставшиеся гости, как и мы с женой, находятся в несколько минорном состоянии, если не сказать просто – приуныли.
А дело было в том, что один из гостей, мой коллега по лаборатории, пригласив мою жену Таню на танец, вдруг начал сопровождать танцевальное действо излитием на меня потока грязи. Я и ранее замечал, что стоит ему несколько опьянеть – и он начинает извергать всяческие словесные гадости. Так уж устроен мир: некоторые в опьянении становятся благодушнее, а другие агрессивнее. В данном случае он «кипел» по поводу того, что я использовал для одного исследования его цементные образцы – якобы о б в о р о в а л его. Да, использовал, однако те образцы, которые он уже выбросил в мусорный бак, завершив свою работу с ними, но которые были полезны мне для получения некоторой дополнительной информации. Причем использовал образцы с его согласия, а завершив свое небольшое исследование, опубликовал совместную с этим коллегой статью в научном журнале.
Моя Таня, услышав гнусные излияния этого гостя, прервала танец и сказала ему, что её муж может с легкостью дарить, но воровать – никогда. Они вернулись за стол, нервные и недобрые, и это настроение, конечно, передалось оставшимся гостям. Честно говоря, я растерялся и не знал, как наладить прежнее, праздничное настроение. Казалось, праздник был непоправимо отравлен.
Но тут, на счастье, появился Эйюб Измайлович. Немедленно и мудро оценив ситуацию, он заказал бутылку коньяка и поднял очень теплый тост за меня, нового кандидата наук. Затем безостановочно веселил нас некоторое время забавными историями из своей интереснейшей жизни. Второй тост он поднял за Таню, которая вытерпела все сложности моего аспирантского времени и была мне верной опорой. У Тани явно просветлели глаза. А еще он весело добавил, что, если происходит настоящее дружеское застолье, собравшиеся должны покидать его только тогда, когда официанты, сворачивая скатерть с длинного стола, начнут их теснить.
Такое и случилось. Когда все поднялись, чтобы расходиться, за столом уже царило по-настоящему праздничное настроение. Но Эйюб Измайлович решил добавить к нему ещё один штрих – специально для Тани. Он взял её на вытянутые вперед руки, пронёс по длинному коридору в раздевалку, бережно опустил на пол и сказал с улыбкой:
- Знаешь, Танечка, почему я не старею? Потому что пью коньяк, курю «Казбек» и ношу на руках женщин!
Мы с Таней были счастливы. Я поймал на улице Горького такси, и мы подвезли Эйюба Измайловича к его дому. Его участие в том банкете всегда будет согревать моё сердце.
Через год Эйюб Измайлович Тагиев, этот неугомонный в своей доброте человек, неожиданно скончался от инфаркта…
* * *
Первые секунды я не хотел верить, что произошло нечто серьезное, что скважина – под угрозой гибели. А может быть, не секунды, а минуты. Потому что, когда я осознал случившееся, Юрий Иванович уже дал какое-то указание бурильщику и побежал к насосному блоку буровой.
Обсадную колонну труб, которая должна десятилетиями обеспечивать работоспособность скважины, прихватило в процессе спуска к забою. При этом промывка скважины затруднилась. Буровой раствор вытекает из скважины удручающе медленно. На колонне, в нижней ее части, установлена новинка нашего института – разобщитель пластов нового типа, который мы на американский манер назвали пакером. Он должен помочь буровикам сдавать в эксплуатацию качественные скважины. Сегодня буровики – производственники нас экзаменуют. Решились на промышленное испытание нашего пакера. Мы искренне их убеждали, обнадеживали… И в итоге, как говорится, “удружили”. Колонна, несомненно, прихвачена за пакер: он больше неё по диаметру. Скорее всего, где-то вывалились куски породы и заклинились между пакером и стенкой скважины.
Вокруг буровой – густая тьма. Февральская ночь Пермской области. Мороз – соответствующий… Юрий Иванович продолжает давать негромкие указания бурильщику и его помощникам. В нашей власти сейчас только три средства: расхаживание колонны без промывки скважины, промывка без расхаживания, а также то и другое вместе. Причем ни промывать, ни расхаживать почти не удается. Вот и все. А дальше, как мы любим говорить, – ремесло буровика. Ремесло… Но иногда из него вырастает искусство. Оно отличается от ремесла только неуловимым чуть-чуть, как считал великий К.С. Станиславский.
Юрий Иванович Терентьев – молодой начальник производственно-технического отдела бурового предприятия, второй после главного инженера технический руководитель.
Расхаживает колонну сам. Собран и спокоен. Временами дает распоряжения рабочим. Расхаживание… Промывка… Оттенки… Полутона… Три средства для покорения стихии земных недр.
Улыбаясь, обращается ко мне:
- Погрейтесь в культбудке. Не волнуйтесь так. Вы уже посинели от холода.
Замечаю, что дрожу. Сколько же длится его борьба? Смотрю – около пяти часов!..
Еще через полчаса он пришел в культбудку и спокойно сказал бурильщику:
- Пошла колонна. Заканчивай поскорей.
…А когда мы ехали с буровой, он, прервав молчание, обратился ко мне:
- Ну, вот и получилось. Я думаю, что к спуску следующего пакера ствол нужно готовить лучше. И спускать будем аккуратнее – нельзя скупиться на промывки скважины. А вы что думаете?
Это значит, что мы просто-напросто продолжим испытания – так он решил. Так решил он после того, что пережил в эту ночь!..
У меня перехватило дыхание – я не сразу смог ответить. И тихо произнес только одно:
- Спасибо, Юрий Иванович!
Шел 1970 год. Затем мы встречались еще не раз. Он стал кандидатом наук. Я видел его и совсем седым. А голос и улыбка – те же, молодые…
* * *
С 1973 года я постоянно заботился о развитии производства создаваемых в нашем ВНИИ буровой техники устройств для повышения производительности нефтяных скважин (прежде всего, разобщителей пластов, называемых пакерами). Решением союзного министерства для этого производства был построен при нашем участии завод «Карпатнефтемаш» в городе Калуше Ивано-Франковской области. И в течение двадцати лет я тесно сотрудничал с замечательными тружениками Западной Украины, и некоторые из них стали моими верными друзьями. Это было счастливое, вдохновенное и плодотворное взаимодействие, абсолютно не замутнённое какими-либо антироссийскими настроениями.
На заводе был создан участок испытаний новой продукции, где мы, разработчики, вместе с заводчанами готовили её к передаче в серийное производство, проводя проверку и необходимую доработку конструктивных решений. Руководил этим участком вдумчивый и очень доброжелательный инженер Евгений Бойко. В ходе совместных дел я с ним сдружился.
В тот радостный для нас день 1993-го года были успешно завершены испытания нового устройства, и оно было признано годным для серийного выпуска. На следующий день я должен был уезжать в Москву, и мы решили вечером отметить успех в уютном пивном баре Калуша. В баре стояли длинные деревянные столы, за каждым из них могли разместиться не менее десяти человек.
Мы с Женей сели напротив друг друга в конце одного из столов. Я был воодушевлён нашим успехом и вдохновенно рассказывал ему о результатах применения наших устройств нефтяниками Западной Сибири. Он внимательно слушал. Но вдруг я заметил, что он в каком-то недобром напряжении отвлёкся и стал внимательно смотреть на подсевших за наш стол мужчин. Я тоже взглянул на них. Они показались мне обычными интеллигентными людьми среднего возраста.
- Как вам не стыдно! - воскликнул он, обращаясь к нашим соседям по столу. – К нам приехал уважаемый учёный из Москвы, который уже много лет помогает нам выпускать качественную продукцию. Это большой друг нашего завода. Ему надо сказать спасибо, а вы…
- Успокойся ты, защитник москалей, - проворчал его один из соседней компании, говоря по-украински. – Мы и тебя можем прикончить вместе с ним…
Женя резко встал и сказал мне:
- Уходим – нас ждут.
Оказывается, соседи возмутились, что какой-то москаль позволяет себе в их любимом баре громкие монологи на русском языке. И кто-то из них заявил, что этого поганого оратора неплохо было бы убить. Женя решительно не дал разгореться их воинственному азарту.
В той командировке я навсегда осознал, насколько безответственно выпускать на свободу вредоносного джина национализма.
Первые секунды я не хотел верить, что произошло нечто серьезное, что скважина – под угрозой гибели. А может быть, не секунды, а минуты. Потому что, когда я осознал случившееся, Юрий Иванович уже дал какое-то указание бурильщику и побежал к насосному блоку буровой.
Обсадную колонну труб, которая должна десятилетиями обеспечивать работоспособность скважины, прихватило в процессе спуска к забою. При этом промывка скважины затруднилась. Буровой раствор вытекает из скважины удручающе медленно. На колонне, в нижней ее части, установлена новинка нашего института – разобщитель пластов нового типа, который мы на американский манер назвали пакером. Он должен помочь буровикам сдавать в эксплуатацию качественные скважины. Сегодня буровики – производственники нас экзаменуют. Решились на промышленное испытание нашего пакера. Мы искренне их убеждали, обнадеживали… И в итоге, как говорится, “удружили”. Колонна, несомненно, прихвачена за пакер: он больше неё по диаметру. Скорее всего, где-то вывалились куски породы и заклинились между пакером и стенкой скважины.
Вокруг буровой – густая тьма. Февральская ночь Пермской области. Мороз – соответствующий… Юрий Иванович продолжает давать негромкие указания бурильщику и его помощникам. В нашей власти сейчас только три средства: расхаживание колонны без промывки скважины, промывка без расхаживания, а также то и другое вместе. Причем ни промывать, ни расхаживать почти не удается. Вот и все. А дальше, как мы любим говорить, – ремесло буровика. Ремесло… Но иногда из него вырастает искусство. Оно отличается от ремесла только неуловимым чуть-чуть, как считал великий К.С. Станиславский.
Юрий Иванович Терентьев – молодой начальник производственно-технического отдела бурового предприятия, второй после главного инженера технический руководитель.
Расхаживает колонну сам. Собран и спокоен. Временами дает распоряжения рабочим. Расхаживание… Промывка… Оттенки… Полутона… Три средства для покорения стихии земных недр.
Улыбаясь, обращается ко мне:
- Погрейтесь в культбудке. Не волнуйтесь так. Вы уже посинели от холода.
Замечаю, что дрожу. Сколько же длится его борьба? Смотрю – около пяти часов!..
Еще через полчаса он пришел в культбудку и спокойно сказал бурильщику:
- Пошла колонна. Заканчивай поскорей.
…А когда мы ехали с буровой, он, прервав молчание, обратился ко мне:
- Ну, вот и получилось. Я думаю, что к спуску следующего пакера ствол нужно готовить лучше. И спускать будем аккуратнее – нельзя скупиться на промывки скважины. А вы что думаете?
Это значит, что мы просто-напросто продолжим испытания – так он решил. Так решил он после того, что пережил в эту ночь!..
У меня перехватило дыхание – я не сразу смог ответить. И тихо произнес только одно:
- Спасибо, Юрий Иванович!
Шел 1970 год. Затем мы встречались еще не раз. Он стал кандидатом наук. Я видел его и совсем седым. А голос и улыбка – те же, молодые…
* * *
С 1973 года я постоянно заботился о развитии производства создаваемых в нашем ВНИИ буровой техники устройств для повышения производительности нефтяных скважин (прежде всего, разобщителей пластов, называемых пакерами). Решением союзного министерства для этого производства был построен при нашем участии завод «Карпатнефтемаш» в городе Калуше Ивано-Франковской области. И в течение двадцати лет я тесно сотрудничал с замечательными тружениками Западной Украины, и некоторые из них стали моими верными друзьями. Это было счастливое, вдохновенное и плодотворное взаимодействие, абсолютно не замутнённое какими-либо антироссийскими настроениями.
На заводе был создан участок испытаний новой продукции, где мы, разработчики, вместе с заводчанами готовили её к передаче в серийное производство, проводя проверку и необходимую доработку конструктивных решений. Руководил этим участком вдумчивый и очень доброжелательный инженер Евгений Бойко. В ходе совместных дел я с ним сдружился.
В тот радостный для нас день 1993-го года были успешно завершены испытания нового устройства, и оно было признано годным для серийного выпуска. На следующий день я должен был уезжать в Москву, и мы решили вечером отметить успех в уютном пивном баре Калуша. В баре стояли длинные деревянные столы, за каждым из них могли разместиться не менее десяти человек.
Мы с Женей сели напротив друг друга в конце одного из столов. Я был воодушевлён нашим успехом и вдохновенно рассказывал ему о результатах применения наших устройств нефтяниками Западной Сибири. Он внимательно слушал. Но вдруг я заметил, что он в каком-то недобром напряжении отвлёкся и стал внимательно смотреть на подсевших за наш стол мужчин. Я тоже взглянул на них. Они показались мне обычными интеллигентными людьми среднего возраста.
- Как вам не стыдно! - воскликнул он, обращаясь к нашим соседям по столу. – К нам приехал уважаемый учёный из Москвы, который уже много лет помогает нам выпускать качественную продукцию. Это большой друг нашего завода. Ему надо сказать спасибо, а вы…
- Успокойся ты, защитник москалей, - проворчал его один из соседней компании, говоря по-украински. – Мы и тебя можем прикончить вместе с ним…
Женя резко встал и сказал мне:
- Уходим – нас ждут.
Оказывается, соседи возмутились, что какой-то москаль позволяет себе в их любимом баре громкие монологи на русском языке. И кто-то из них заявил, что этого поганого оратора неплохо было бы убить. Женя решительно не дал разгореться их воинственному азарту.
В той командировке я навсегда осознал, насколько безответственно выпускать на свободу вредоносного джина национализма.
* * *
Родина моя – Баку. После того как меня, шестилетнего, родители увезли в Москву, я лишь изредка, в командировках, попадал в мой Баку. Всегда с волнением ступал на бакинскую землю, всегда как-то по-особому радовался дружеским отношениям с бакинцами…
В 70-е годы я оказался в одном номере маленькой тюменской гостиницы “Геофизик” с начальником бакинского конструкторского бюро по нефтяному оборудованию Шамилем Талыбовичем Джафаровым. Я был тогда старшим научным сотрудником нашего института буровой техники, кандидатом технических наук, накапливал опыт беспокойной, азартной, подчас требовавшей фанатизма борьбы за коренное повышение качества нефтяных скважин в Западной Сибири.
Нам обоим пришлось долго жить в этом номере, мы имели множество доверительных бесед, поняли, что являемся глубокими единомышленниками в борьбе за технический прогресс и в подходе к делам. Прощались мы уже совсем по-дружески. В моем сердце навсегда оставался этот умный, искренний, честный, волевой человек. Но уже тогда не очень здоровый – все лечился тюменской минеральной водой.
Жизнь свела нас еще раз лет через десять.
Шли годы повсеместной борьбы за Знак качества изделий. Борьба эта, несомненно, как-то способствовала эффективности производства, но меня она больше вдохновляла, пожалуй, тем добрым обстоятельством, что Знак качества – это благосостояние, а точнее, заметные дополнительные премии работников как завода-изготовителя, так и нашего института-разработчика.
Чтобы получить или через определенное время подтвердить Знак качества, необходимо было пройти нелегкий этап государственных испытаний изделия. Именно КБ, которое возглавлял Ш.Т. Джафаров, было назначено так называемой головной организацией по госиспытаниям в отрасли.
Я прилетел в Баку с документами по выполненным испытаниям разработанного нами скважинного устройства. Моя святая задача – получить официальное одобрение этой работы от КБ. Будет одобрение – значит, специальная комиссия будет рассматривать вопрос о Знаке качества. А не будет одобрения – значит, увы...
С волнением и радостью, а еще с легкой тревогой заходил я в кабинет Шамиля Талыбовича. Сразу стало ясно, что для него мое неожиданное появление тоже приятно.
После нашей теплой и обстоятельной беседы под хорошо заваренный кофе он вызвал главного инженера КБ, представил меня и сообщил ему о моей проблеме.
Главный инженер, войдя в дежурную роль холодного арбитра, без малейших эмоций предположил, что ко мне, конечно, будет много принципиальных вопросов.
- Вот, вот! - отреагировал Джафаров с чуть озорной, но твердой интонацией. – Ты очень принципиально рассмотри представленные материалы… А затем, естественно, прими абсолютно принципиальное – п о л о ж и т е л ь н о е – решение. Главный инженер вынужден был лишь вежливо улыбнуться. Выходил, пропуская меня вперед…
Родной мой Баку! Как просто и красиво там была провозглашена благородная, высокая принципиальность в отношении человека, который заслужил доверие!
Шамиль Талыбович скончался в перестроечную эпоху.
Родина моя – Баку. После того как меня, шестилетнего, родители увезли в Москву, я лишь изредка, в командировках, попадал в мой Баку. Всегда с волнением ступал на бакинскую землю, всегда как-то по-особому радовался дружеским отношениям с бакинцами…
В 70-е годы я оказался в одном номере маленькой тюменской гостиницы “Геофизик” с начальником бакинского конструкторского бюро по нефтяному оборудованию Шамилем Талыбовичем Джафаровым. Я был тогда старшим научным сотрудником нашего института буровой техники, кандидатом технических наук, накапливал опыт беспокойной, азартной, подчас требовавшей фанатизма борьбы за коренное повышение качества нефтяных скважин в Западной Сибири.
Нам обоим пришлось долго жить в этом номере, мы имели множество доверительных бесед, поняли, что являемся глубокими единомышленниками в борьбе за технический прогресс и в подходе к делам. Прощались мы уже совсем по-дружески. В моем сердце навсегда оставался этот умный, искренний, честный, волевой человек. Но уже тогда не очень здоровый – все лечился тюменской минеральной водой.
Жизнь свела нас еще раз лет через десять.
Шли годы повсеместной борьбы за Знак качества изделий. Борьба эта, несомненно, как-то способствовала эффективности производства, но меня она больше вдохновляла, пожалуй, тем добрым обстоятельством, что Знак качества – это благосостояние, а точнее, заметные дополнительные премии работников как завода-изготовителя, так и нашего института-разработчика.
Чтобы получить или через определенное время подтвердить Знак качества, необходимо было пройти нелегкий этап государственных испытаний изделия. Именно КБ, которое возглавлял Ш.Т. Джафаров, было назначено так называемой головной организацией по госиспытаниям в отрасли.
Я прилетел в Баку с документами по выполненным испытаниям разработанного нами скважинного устройства. Моя святая задача – получить официальное одобрение этой работы от КБ. Будет одобрение – значит, специальная комиссия будет рассматривать вопрос о Знаке качества. А не будет одобрения – значит, увы...
С волнением и радостью, а еще с легкой тревогой заходил я в кабинет Шамиля Талыбовича. Сразу стало ясно, что для него мое неожиданное появление тоже приятно.
После нашей теплой и обстоятельной беседы под хорошо заваренный кофе он вызвал главного инженера КБ, представил меня и сообщил ему о моей проблеме.
Главный инженер, войдя в дежурную роль холодного арбитра, без малейших эмоций предположил, что ко мне, конечно, будет много принципиальных вопросов.
- Вот, вот! - отреагировал Джафаров с чуть озорной, но твердой интонацией. – Ты очень принципиально рассмотри представленные материалы… А затем, естественно, прими абсолютно принципиальное – п о л о ж и т е л ь н о е – решение. Главный инженер вынужден был лишь вежливо улыбнуться. Выходил, пропуская меня вперед…
Родной мой Баку! Как просто и красиво там была провозглашена благородная, высокая принципиальность в отношении человека, который заслужил доверие!
Шамиль Талыбович скончался в перестроечную эпоху.
* * *
В ту ночь я лежал на гостиничной кровати и ощущал тихое отчаяние.
Не будем вдаваться в подробности постигшей меня беды. Достаточно сообщить, что заколонные пакеры, которые должны радикально повышать качество скважин и уже начали внедряться после успешных промышленных испытаний, вдруг, вместо ожидаемых благ, привели к авариям при заканчивании четырех скважин подряд на богатейшем Самотлорском нефтяном месторождении.
Меня срочно вызвали из Москвы в Западную Сибирь как руководителя работ. Я на месте все проверил, все просчитал и понял: буровики, несомненно, все делали правильно. На заводе-изготовителе была проведена специальная учеба инженеров и сборщиков, оставлена детальная методика сборки и испытаний изделий. Почему же произошли аварии? Я не мог этого понять…
Во втором часу ночи раздался стук в дверь. Это был Владимир Богданов, симпатичный молодой инженер бурового предприятия, который поверил в заколонный пакер и со всей душой помогал мне его внедрять. Он, естественно, знал о случившейся беде, но почему-то стоял с сияющим видом.
Через минуту вывалил из карманов на стол десятки срезных винтов от полученных предприятием изделий. (Здесь необходимо подчеркнуть, что именно подбором срезных винтов каждое изделие настраивалось на конкретные условия в скважине, и этим обеспечивалась его безаварийная работа.) Последним на стол лег штангенциркуль.
- Мне подумалось так: если все было правильно, надо проверить эти винты, - сказал Владимир. - Поехал на базу и там вытащил их из всех изделий.
Я сразу возразил:
- Точнейшему изготовлению этих винтов мы с заводом уделили особое внимание – ошибок быть не может.
Он улыбнулся:
- А чем ты гарантируешь правильность чеканки на головке каждого винта?
На ней чеканился диаметр винта в месте среза – для быстроты и безошибочности отбора на буровой нужных винтов, которые затем устанавливались в наше изделие.
- Отчеканено неверно, проверь сам, - Владимир протянул мне штангенциркуль.
И тут я, потрясенный, понял, что дело нашего коллектива спасено этим добрым волшебником. Было предусмотрено все, кроме одного: девочка-чеканщица могла когда-то оказаться в плохом, а, быть может, наоборот, в слишком хорошем настроении, и тогда наши винты просто мешали ей думать о другом, о чем-то высоком. Их так много, почти неразличимых на глаз, таких маленьких и надоевших. Неужели может случиться что-то плохое, если вместо одной цифры на винте будет отчеканена другая? Придумали чепуху какую-то, чтобы людей мучить…
После всех наших забот и стараний мысль о ложной чеканке на срезных винтах просто не приходила мне в голову. А Владимиру пришла… Все было дальше нормально, только на заводе сняли с работы начальника отдела технического контроля...
Ныне Владимир Леонидович Богданов – генеральный директор акционерного общества “Сургутнефтегаз”. Его огромное хозяйство всегда стабильно и эффективно, не пошатнулось и в самые смутные времена 90-х годов ушедшего века.
В ту ночь я лежал на гостиничной кровати и ощущал тихое отчаяние.
Не будем вдаваться в подробности постигшей меня беды. Достаточно сообщить, что заколонные пакеры, которые должны радикально повышать качество скважин и уже начали внедряться после успешных промышленных испытаний, вдруг, вместо ожидаемых благ, привели к авариям при заканчивании четырех скважин подряд на богатейшем Самотлорском нефтяном месторождении.
Меня срочно вызвали из Москвы в Западную Сибирь как руководителя работ. Я на месте все проверил, все просчитал и понял: буровики, несомненно, все делали правильно. На заводе-изготовителе была проведена специальная учеба инженеров и сборщиков, оставлена детальная методика сборки и испытаний изделий. Почему же произошли аварии? Я не мог этого понять…
Во втором часу ночи раздался стук в дверь. Это был Владимир Богданов, симпатичный молодой инженер бурового предприятия, который поверил в заколонный пакер и со всей душой помогал мне его внедрять. Он, естественно, знал о случившейся беде, но почему-то стоял с сияющим видом.
Через минуту вывалил из карманов на стол десятки срезных винтов от полученных предприятием изделий. (Здесь необходимо подчеркнуть, что именно подбором срезных винтов каждое изделие настраивалось на конкретные условия в скважине, и этим обеспечивалась его безаварийная работа.) Последним на стол лег штангенциркуль.
- Мне подумалось так: если все было правильно, надо проверить эти винты, - сказал Владимир. - Поехал на базу и там вытащил их из всех изделий.
Я сразу возразил:
- Точнейшему изготовлению этих винтов мы с заводом уделили особое внимание – ошибок быть не может.
Он улыбнулся:
- А чем ты гарантируешь правильность чеканки на головке каждого винта?
На ней чеканился диаметр винта в месте среза – для быстроты и безошибочности отбора на буровой нужных винтов, которые затем устанавливались в наше изделие.
- Отчеканено неверно, проверь сам, - Владимир протянул мне штангенциркуль.
И тут я, потрясенный, понял, что дело нашего коллектива спасено этим добрым волшебником. Было предусмотрено все, кроме одного: девочка-чеканщица могла когда-то оказаться в плохом, а, быть может, наоборот, в слишком хорошем настроении, и тогда наши винты просто мешали ей думать о другом, о чем-то высоком. Их так много, почти неразличимых на глаз, таких маленьких и надоевших. Неужели может случиться что-то плохое, если вместо одной цифры на винте будет отчеканена другая? Придумали чепуху какую-то, чтобы людей мучить…
После всех наших забот и стараний мысль о ложной чеканке на срезных винтах просто не приходила мне в голову. А Владимиру пришла… Все было дальше нормально, только на заводе сняли с работы начальника отдела технического контроля...
Ныне Владимир Леонидович Богданов – генеральный директор акционерного общества “Сургутнефтегаз”. Его огромное хозяйство всегда стабильно и эффективно, не пошатнулось и в самые смутные времена 90-х годов ушедшего века.
Юрий Цырин делает расчёты
по применению заколонных пакеров.
Сургут, 1974 г.
по применению заколонных пакеров.
Сургут, 1974 г.
* * *
Мое воспоминание об Иннокентии Афанасьевиче Карманове относится к шестидесятым годам. По моим понятиям, 28-летнего аспиранта, он был уже немолод. Фронтовик, известный в нефтяной отрасли заведующий лабораторией в одном из научных институтов Краснодара, кандидат наук. Тихий, доброжелательный, очень чуткий человек. Несуетный, педантичный организатор работы.
Кто-то сказал мне о нем так: Иннокентий Афанасьевич относится к тем «чудакам» щедрой души, которые, если попросишь у них добра на копейку, дадут его тебе не меньше чем на рубль.
Однажды мне нужна была его помощь. Им с сотрудниками было создано и смонтировано такое оборудование для научных исследований, без которого я не смог бы решить одну из важных задач диссертационной работы. Надеялся, что смогу потрудиться в его лаборатории недели две – три вечерами и ночами, никому не мешая. Но он приостановил некоторые собственные исследования, выделил мне в помощники двух лаборантов и разрешил пользоваться необходимым для меня оборудованием аж полтора месяца.
- В науке все должно делаться всерьез, - так пояснил он мне свое решение.
Когда я закончил свои эксперименты, то посчитал необходимым произнести благодарственную речь в присутствии всего коллектива его лаборатории. Такой случай представился, и я взволнованно начал заранее обдуманный обстоятельный монолог. Но Иннокентий Афанасьевич занервничал, а может быть, и рассердился. И, перебив меня, сказал:
- Я прошу вас не продолжать речь. Она мне не по душе. К чему этот пафос? Ведь была просто честная помощь, без которой в науке не обойтись. И чувствуйте себя обязанным не нам. Пусть вас тревожит другое: не забыть о своем долге перед теми, кто пойдут в науку вслед за вами и будут нуждаться в вашей поддержке.
Вот такую эстафету я получил…
В те же годы в его лаборатории быстро возмужал и защитил докторскую диссертацию очень молодой, талантливый, а ныне известный всем нефтяникам России ученый. Немного позже Иннокентий Афанасьевич передал ему свою власть как более перспективному исследователю. Он решил это сам, спокойно и доброжелательно. Потому что “в науке все должно делаться всерьез”.
Шли шестидесятые. Творческая молодежь страны стремилась самоутверждаться в науке, живущей в лучах высоких, благородных традиций. Что было, то было… А тому, что самоутверждаться в ней не более чем странно, если доступнее процветание в сфере коммерции, научила новых молодых специалистов России стихия безудержных реформаторских новаций девяностых.
Милые «чудаки» – хранители лучших нравственных традиций! Спасибо Вам! Начался новый век. Холодным практическим расчетом нередко вытесняется иное, менее жизнеспособное, в сердцах и умах людей, особенно тех, кому в новом веке еще предстоит долгая жизнь. Бессмысленно задаваться вопросом: плохо это или хорошо? Жизнь, видимо, знает, что делает.
Но верится мне, что в новом веке не исчезнут из нашей жизни любимые мною “чудаки”, что сердца людей не станут заполнены лишь холодным, душным, серым туманом бескрылой практичности. А иначе зачем во все времена создавались добрые сказки, писались стихи, входили в классы мудрые и беспокойные учителя?..
Мое воспоминание об Иннокентии Афанасьевиче Карманове относится к шестидесятым годам. По моим понятиям, 28-летнего аспиранта, он был уже немолод. Фронтовик, известный в нефтяной отрасли заведующий лабораторией в одном из научных институтов Краснодара, кандидат наук. Тихий, доброжелательный, очень чуткий человек. Несуетный, педантичный организатор работы.
Кто-то сказал мне о нем так: Иннокентий Афанасьевич относится к тем «чудакам» щедрой души, которые, если попросишь у них добра на копейку, дадут его тебе не меньше чем на рубль.
Однажды мне нужна была его помощь. Им с сотрудниками было создано и смонтировано такое оборудование для научных исследований, без которого я не смог бы решить одну из важных задач диссертационной работы. Надеялся, что смогу потрудиться в его лаборатории недели две – три вечерами и ночами, никому не мешая. Но он приостановил некоторые собственные исследования, выделил мне в помощники двух лаборантов и разрешил пользоваться необходимым для меня оборудованием аж полтора месяца.
- В науке все должно делаться всерьез, - так пояснил он мне свое решение.
Когда я закончил свои эксперименты, то посчитал необходимым произнести благодарственную речь в присутствии всего коллектива его лаборатории. Такой случай представился, и я взволнованно начал заранее обдуманный обстоятельный монолог. Но Иннокентий Афанасьевич занервничал, а может быть, и рассердился. И, перебив меня, сказал:
- Я прошу вас не продолжать речь. Она мне не по душе. К чему этот пафос? Ведь была просто честная помощь, без которой в науке не обойтись. И чувствуйте себя обязанным не нам. Пусть вас тревожит другое: не забыть о своем долге перед теми, кто пойдут в науку вслед за вами и будут нуждаться в вашей поддержке.
Вот такую эстафету я получил…
В те же годы в его лаборатории быстро возмужал и защитил докторскую диссертацию очень молодой, талантливый, а ныне известный всем нефтяникам России ученый. Немного позже Иннокентий Афанасьевич передал ему свою власть как более перспективному исследователю. Он решил это сам, спокойно и доброжелательно. Потому что “в науке все должно делаться всерьез”.
Шли шестидесятые. Творческая молодежь страны стремилась самоутверждаться в науке, живущей в лучах высоких, благородных традиций. Что было, то было… А тому, что самоутверждаться в ней не более чем странно, если доступнее процветание в сфере коммерции, научила новых молодых специалистов России стихия безудержных реформаторских новаций девяностых.
Милые «чудаки» – хранители лучших нравственных традиций! Спасибо Вам! Начался новый век. Холодным практическим расчетом нередко вытесняется иное, менее жизнеспособное, в сердцах и умах людей, особенно тех, кому в новом веке еще предстоит долгая жизнь. Бессмысленно задаваться вопросом: плохо это или хорошо? Жизнь, видимо, знает, что делает.
Но верится мне, что в новом веке не исчезнут из нашей жизни любимые мною “чудаки”, что сердца людей не станут заполнены лишь холодным, душным, серым туманом бескрылой практичности. А иначе зачем во все времена создавались добрые сказки, писались стихи, входили в классы мудрые и беспокойные учителя?..
Данная подборка лирических этюдов опубликована в нью-йоркской газете The Bukharian Times в апреле 2016 года.