Эти трудные люди...
Он встречал представителей науки в северном городе Сургуте с нескрываемой настороженностью, особенно, когда они намеревались осчастливить буровиков-производственников своими новейшими технологическими регламентами для проведения работ в нефтяных скважинах... на старой технической базе. “Всегда найдется хоть один эфиоп, который напишет инструкцию для эскимосов, как им переносить мороз”, – так он однажды высказался, беседуя с группой представителей буровой науки в начале 70-х годов. В этой группе был и я. Нам, его гостям, естественно, стало несколько неуютно. “Трудный человек”, – подумал я и, как узнал позже, не я один…
Но вскоре под влиянием этой безжалостной фразы я решил для себя никогда не появляться в нефтяных районах без новых технических средств. Новая технологическая концепция, новая техническая разработка, новая технологическая инструкция – буду работать только в такой последовательности! От этого принципа я не отклонялся 30 лет, до завершения своих поисков в российской науке. И, думаю, никто среди производственников не проявил ко мне в целом больше внимания и чуткости, чем именно тот “трудный человек” Николай Леонтьевич Щавелев.
Николай Леонтьевич в молодости сам поработал в науке и уже тогда узнал, что среди ее плодов есть не только принципиальные достижения, но и мелочи жизни, и настырное шарлатанство. А затем в течение десятков лет он управлял прогрессом в технологии бурения скважин на крупнейших предприятиях севера Тюменской области. И в этой деятельности был точен и смел, требователен и великодушен на уровне и стратегического, и тактического мастерства. Он – живая легенда в среде тюменских нефтяников и буровой науки России, его имя известно многим зарубежным фирмам. Н.Л.Щавелев долго занимал свой высокий пост в компании “Сургутнефтегаз” и вышел на пенсию в 73 года – это редкий подарок судьбы для людей тюменского Севера…
Хочется вспомнить случай 30-летней давности. Испытывалось наше принципиально новое устройство, которое должно было резко уменьшить поступление ненужной добавки – пластовых вод – в продукцию нефтяных скважин. Сразу отмечу, что это устройство затем многие годы успешно применялось на разных нефтяных месторождениях. Но пока еще проходили его испытания, по результатам которых приемочной комиссией будет решаться вопрос, ставить эту разработку нашего института на серийное производство или нет. Председателем комиссии был назначен Николай Леонтьевич.
Испытания следовало провести в шести скважинах. Но уже в первой я допустил технологическую ошибку – и скважина попала в фонд бракованных. На ее исправление потребуется много денег и времени. Это было для нас бедой. Мы еще не накопили никакого положительного опыта для укрепления своих позиций, и наш большой труд уже, практически, с порога, мог быть отвергнут.
Щавелев говорил со мной недолго: “Через три дня я собираю техсовет. Ты доложишь ситуацию. Я предложу прекратить испытания, пока институт не докажет, что к ним можно вернуться. Готовь сообщение. Все!”
Не знаю, как шахматные гроссмейстеры готовятся к решающим партиям, но, думаю, что мое напряжение в последующие три дня было не меньшим. Предстоял мой поединок со Щавелевым, а быть может, и со всем техсоветом. Мой выигрыш почти невероятен. Нужно в сложившейся ситуации доказать, что продолжение испытаний возможно уже сейчас. Мне следует при любом настроении техсовета вести себя с ювелирной точностью и убедить большинство в том, что на меня еще можно надеяться во имя пользы производства.
Три дня я провел почти без сна и думал-думал – и в гостинице, и обходя по многу раз дальние уголки Сургута, где мне не могли встретиться и помешать какие-нибудь знакомые. Диалектика ситуации, все мои аргументы, мои ответы на десятки предполагаемых вопросов – все было тщательно продумано. Таблетки от головной боли помогали мне вперемежку с кофе. С грустью возвращался к одной и той же мысли: “Какой же трудный человек Николай Леонтьевич!”
На техсовете Щавелев во вступительном слове почему-то воздержался от того страшного предложения, которое запланировал три дня назад. Мне, пожалуй, стало чуть-чуть спокойнее на душе. Я докладывал чеканно, чувствовал, что все слушают внимательно. Исчерпав аргументы, подытожил: “Не сомневаюсь, что следует продолжить испытания. Уверен, что больше не допущу ошибок. Но если вдруг возникнет еще какая-нибудь неприятность, значит, не место нашему изделию на нефтяных промыслах, и гоните меня отсюда насовсем”.
Испытания были продолжены с полным успехом. Николай Леонтьевич сказал мне: “Молодец, Юра, – выстоял ”. И подписал акт комиссии. Затем я почти сутки отсыпался в гостинице...
Сегодня мы с Николаем Леонтьевичем – друзья. Сколько переговорено о делах, о жизни! И сейчас звоним иногда друг другу, чтобы через океан поделиться теплом души.
Но вскоре под влиянием этой безжалостной фразы я решил для себя никогда не появляться в нефтяных районах без новых технических средств. Новая технологическая концепция, новая техническая разработка, новая технологическая инструкция – буду работать только в такой последовательности! От этого принципа я не отклонялся 30 лет, до завершения своих поисков в российской науке. И, думаю, никто среди производственников не проявил ко мне в целом больше внимания и чуткости, чем именно тот “трудный человек” Николай Леонтьевич Щавелев.
Николай Леонтьевич в молодости сам поработал в науке и уже тогда узнал, что среди ее плодов есть не только принципиальные достижения, но и мелочи жизни, и настырное шарлатанство. А затем в течение десятков лет он управлял прогрессом в технологии бурения скважин на крупнейших предприятиях севера Тюменской области. И в этой деятельности был точен и смел, требователен и великодушен на уровне и стратегического, и тактического мастерства. Он – живая легенда в среде тюменских нефтяников и буровой науки России, его имя известно многим зарубежным фирмам. Н.Л.Щавелев долго занимал свой высокий пост в компании “Сургутнефтегаз” и вышел на пенсию в 73 года – это редкий подарок судьбы для людей тюменского Севера…
Хочется вспомнить случай 30-летней давности. Испытывалось наше принципиально новое устройство, которое должно было резко уменьшить поступление ненужной добавки – пластовых вод – в продукцию нефтяных скважин. Сразу отмечу, что это устройство затем многие годы успешно применялось на разных нефтяных месторождениях. Но пока еще проходили его испытания, по результатам которых приемочной комиссией будет решаться вопрос, ставить эту разработку нашего института на серийное производство или нет. Председателем комиссии был назначен Николай Леонтьевич.
Испытания следовало провести в шести скважинах. Но уже в первой я допустил технологическую ошибку – и скважина попала в фонд бракованных. На ее исправление потребуется много денег и времени. Это было для нас бедой. Мы еще не накопили никакого положительного опыта для укрепления своих позиций, и наш большой труд уже, практически, с порога, мог быть отвергнут.
Щавелев говорил со мной недолго: “Через три дня я собираю техсовет. Ты доложишь ситуацию. Я предложу прекратить испытания, пока институт не докажет, что к ним можно вернуться. Готовь сообщение. Все!”
Не знаю, как шахматные гроссмейстеры готовятся к решающим партиям, но, думаю, что мое напряжение в последующие три дня было не меньшим. Предстоял мой поединок со Щавелевым, а быть может, и со всем техсоветом. Мой выигрыш почти невероятен. Нужно в сложившейся ситуации доказать, что продолжение испытаний возможно уже сейчас. Мне следует при любом настроении техсовета вести себя с ювелирной точностью и убедить большинство в том, что на меня еще можно надеяться во имя пользы производства.
Три дня я провел почти без сна и думал-думал – и в гостинице, и обходя по многу раз дальние уголки Сургута, где мне не могли встретиться и помешать какие-нибудь знакомые. Диалектика ситуации, все мои аргументы, мои ответы на десятки предполагаемых вопросов – все было тщательно продумано. Таблетки от головной боли помогали мне вперемежку с кофе. С грустью возвращался к одной и той же мысли: “Какой же трудный человек Николай Леонтьевич!”
На техсовете Щавелев во вступительном слове почему-то воздержался от того страшного предложения, которое запланировал три дня назад. Мне, пожалуй, стало чуть-чуть спокойнее на душе. Я докладывал чеканно, чувствовал, что все слушают внимательно. Исчерпав аргументы, подытожил: “Не сомневаюсь, что следует продолжить испытания. Уверен, что больше не допущу ошибок. Но если вдруг возникнет еще какая-нибудь неприятность, значит, не место нашему изделию на нефтяных промыслах, и гоните меня отсюда насовсем”.
Испытания были продолжены с полным успехом. Николай Леонтьевич сказал мне: “Молодец, Юра, – выстоял ”. И подписал акт комиссии. Затем я почти сутки отсыпался в гостинице...
Сегодня мы с Николаем Леонтьевичем – друзья. Сколько переговорено о делах, о жизни! И сейчас звоним иногда друг другу, чтобы через океан поделиться теплом души.
Автор (слева) с Николаем Леонтьевичем Щавелевым.
Москва, 2006 г.
Москва, 2006 г.
Можете посчитать меня странным – люблю общаться с трудными людьми (я, конечно, – не о хамах и самодурах). В трудных людях концентрированно проявляется целеустремленность. Трудные люди ставят нас перед необходимостью четких реакций, действий и этим помогают нам быстрее, точнее, успешнее добраться до каких-то важных истин или решений. Нередко они избавляют нас в нужный момент от благодушия, наивности, необъективности в океане жизни. Проникая в систему их ценностей, становишься мудрее...
В калейдоскопе памяти возникают и возникают моменты общения с трудными людьми. Воспоминания эти сегодня согревают…
Во времена моей молодости директором нашего института буровой техники был жесткий, умный человек, для которого благо института стало смыслом его жизни. Это был один из выдающихся нефтяников России Асан Абдуллаевич Асан-Нури. Казалось, его поведение в каждой мелочи было незаурядным. Любой будничный вызов в его кабинет становился для нас важным экзаменом, поскольку мы оказывались один на один с его острым, пронзительным, беспокойным умом, высвечивающим любую глупость собеседника.
Однажды он поручил мне подготовить важное письмо в министерство по той проблеме, которую решала наша лаборатория. Полагая, что вполне справился с поручением, я показал ему проект письма… и был посрамлен, как мальчишка.
“Письмо должно стрелять, иначе оно никому не нужно”, - сказал он и отдал мне мой проект. “В понедельник обсудим новый проект”, – добавил директор.
Была пятница, наступал вечер. Естественно, суббота и воскресенье стали для меня незабываемыми. Вряд ли Лев Николаевич Толстой мучился над какой-либо страницей своих рукописей больше, чем я над этим письмом.
В понедельник, в самом начале рабочего дня, директор пригласил меня к себе. Письмо было спокойно одобрено. Помнится, с одной маленькой поправкой... Через несколько лет Асан Абдуллаевич умер.
Однажды мне было получено подготовить письмо для нового директора. Он оценил письмо так: ”Читается, как поэма”. Я подумал тогда, что, наверное, и Асана Абдуллаевича оно бы порадовало…
Давно уже нет и Альберта Анатольевича Гайворонского, руководителя лаборатории, где я работал во времена моей молодости. Я никогда не видел его ни очень радостным, ни очень взволнованным, ни очень рассерженным. Он умел быть внешне неизменно спокойным, самим воплощением душевного равновесия. Но мягким я его не знал. Скажет немного, но мнение его нередко обнажается острием хирургического ножа.
Меня всегда удивляло, часто нервировало, но в конечном счете обязательно покоряло его умение сомневаться. Давно известно, что сомнения – один из важнейших факторов научного прогресса. Альберт Анатольевич умел сомневаться виртуозно. Но вначале он, оценивая идею, обычно, говорил совсем простые слова, например: ”А зачем это нужно?” или “А нужно ли это?” Работая с ним, молодежь довольно быстро приучалась точными аргументами драться за свои мысли, и это умение прибавляло шансы на успех в перипетиях дальнейшей долгой и сложной деловой жизни.
Успех, действительно, познали все его ученики…
На перекрестках жизни нередко есть ее дозорный – живущий среди нас трудный человек. Думаю, не следует спешно сторониться его – быть может, он надежно поможет, а то и станет другом. А кому-то и любимым (пусть и заметил мудрый поэт Пастернак: “Любить иных – тяжелый крест”).
Впрочем, каждый должен решить данный вопрос для себя, - решить работой сердца и разума...
В калейдоскопе памяти возникают и возникают моменты общения с трудными людьми. Воспоминания эти сегодня согревают…
Во времена моей молодости директором нашего института буровой техники был жесткий, умный человек, для которого благо института стало смыслом его жизни. Это был один из выдающихся нефтяников России Асан Абдуллаевич Асан-Нури. Казалось, его поведение в каждой мелочи было незаурядным. Любой будничный вызов в его кабинет становился для нас важным экзаменом, поскольку мы оказывались один на один с его острым, пронзительным, беспокойным умом, высвечивающим любую глупость собеседника.
Однажды он поручил мне подготовить важное письмо в министерство по той проблеме, которую решала наша лаборатория. Полагая, что вполне справился с поручением, я показал ему проект письма… и был посрамлен, как мальчишка.
“Письмо должно стрелять, иначе оно никому не нужно”, - сказал он и отдал мне мой проект. “В понедельник обсудим новый проект”, – добавил директор.
Была пятница, наступал вечер. Естественно, суббота и воскресенье стали для меня незабываемыми. Вряд ли Лев Николаевич Толстой мучился над какой-либо страницей своих рукописей больше, чем я над этим письмом.
В понедельник, в самом начале рабочего дня, директор пригласил меня к себе. Письмо было спокойно одобрено. Помнится, с одной маленькой поправкой... Через несколько лет Асан Абдуллаевич умер.
Однажды мне было получено подготовить письмо для нового директора. Он оценил письмо так: ”Читается, как поэма”. Я подумал тогда, что, наверное, и Асана Абдуллаевича оно бы порадовало…
Давно уже нет и Альберта Анатольевича Гайворонского, руководителя лаборатории, где я работал во времена моей молодости. Я никогда не видел его ни очень радостным, ни очень взволнованным, ни очень рассерженным. Он умел быть внешне неизменно спокойным, самим воплощением душевного равновесия. Но мягким я его не знал. Скажет немного, но мнение его нередко обнажается острием хирургического ножа.
Меня всегда удивляло, часто нервировало, но в конечном счете обязательно покоряло его умение сомневаться. Давно известно, что сомнения – один из важнейших факторов научного прогресса. Альберт Анатольевич умел сомневаться виртуозно. Но вначале он, оценивая идею, обычно, говорил совсем простые слова, например: ”А зачем это нужно?” или “А нужно ли это?” Работая с ним, молодежь довольно быстро приучалась точными аргументами драться за свои мысли, и это умение прибавляло шансы на успех в перипетиях дальнейшей долгой и сложной деловой жизни.
Успех, действительно, познали все его ученики…
На перекрестках жизни нередко есть ее дозорный – живущий среди нас трудный человек. Думаю, не следует спешно сторониться его – быть может, он надежно поможет, а то и станет другом. А кому-то и любимым (пусть и заметил мудрый поэт Пастернак: “Любить иных – тяжелый крест”).
Впрочем, каждый должен решить данный вопрос для себя, - решить работой сердца и разума...