1993 - 1995 годы: ПОСТУПКИ
Но отраслевая наука в России все в большей мере теряла управление на волнах коммерции. А я, как рыцарь добрых традиций, продолжал и продолжал бороться за консолидацию нашей большой лаборатории. Я понимал, что мы будем несравненно интереснее производству в решении сложных, комплексных технологических проблем, а не как разрозненные торговцы “мелочевкой” на базаре.
...Лишь более десяти лет спустя, уже живя в Америке и общаясь с огромной преуспевающей инновационной компанией Halliburton на фоне монотонного развала родного московского института, я убедился, что был принципиально прав в целях своей борьбы. Просто успех дела возникает тогда, когда оно совершается, как говорят американцы, в правильное время и в правильном месте...
А мы в недавние 90-е годы подверглись массированной воспитательной обработке сверху, отечественными “теоретиками” общественного прогресса. Дескать, только к о м м е р ч е с к а я предприимчивость человека является велением времени. А творческая предприимчивость, смелость врача, педагога, ученого, инженера – это уже нечто старомодное, маловажное, удел неудачников, не приспособившихся к жизни. Такое “воспитание” и стало закваской для разложения отраслевой науки. В ней более или менее комфортно начали чувствовать себя не истинные ученые-искатели, живущие творческими устремлениями, а те, кто одной, а лучше двумя ногами ступил в коммерцию с криминальным душком. При этом молодежь просто потеряла интерес к отраслевой науке, ощущая запах ее тлена...
Я же, неподатливый, вел свою упорную борьбу за прочность и монолитность нашего научно-технического направления. Но в моих коллегах уже разгоралось иное стремление: к сепаратизму, обособлению и совершенно независимому добыванию денег. И, естественно, такое стремление сопровождалось желанием откровенной эксплуатации встречающихся на пути проявлений честности и благородства. Лох на то и лох, чтобы быть в дураках!
Но меня это не очень волновало. Да, они психологически становятся продуктами нового времени. Но ведь у нас была и долгая история дружной совместной работы. Мы вместе создали признанное в стране научно-техническое направление. Нежели все это теперь - лишь исторический хлам?
Я решил так: буду бороться до конца, но с трезвым учетом складывающихся ситуаций. Возможно, мне все же хватит тактической зрелости, чтобы как-то спасти от развала созданное нами комплексное направление в науке, по существу, наш общий надежный корабль.
У меня сохранились дневниковые записи, а также отдельные документы, отразившие, как я созревал для некоторых поступков и как совершал их...
ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ
26 марта 1993 года
“Мне остается еще более двух месяцев творческого отпуска для подготовки докторской диссертации. На время этого отпуска я попросил руководить лабораторией моего друга, человека, которому когда-то беззаветно помогал в подготовке кандидатской диссертации, – Валентина Петровича Ваничева. После сегодняшнего тяжелого разговора с ним вижу, что отпуск придется прекратить в ближайшие дни.
Ситуация такова. Он без согласования со мной резко обострил отношения с одним из ведущих сотрудников своей группы Сергеем Сергееевичем Яновским и подготовил докладную записку, где передо мной ставится вопрос о выводе Яновского из группы. Одновременно, также без согласования со мной, он резко обострил отношения с руководителем Западно-Сибирского отдела нашего института и заявил, что дальнейшие работы лаборатории в регионе больше не будут вестись совместно с этим отделом (а мы успешно сотрудничали уже не менее пяти лет). Мне надо срочно находить выходы из этих тупиков.
К тому же, ему, дескать, необходимо лечь в больницу для лечения нервного расстройства, связанного с конфликтом между ним и Яновским, а следовательно, он больше не может меня замещать.
При всем этом он не проявил ни малейшего интереса к моим трудностям и нуждам в связи с работой по диссертации.
Все это наводит на мысль о том, что ему просто хочется сорвать мою работу. Но почему? Неужели – элементарная зависть? Не хочется в это верить... Да, и вообще надо не гадать, а действовать... Конечно, станет намного тяжелее, когда прекращу творческий отпуск, но, думаю, справлюсь...”
Я действительно через несколько дней вышел на работу, ограничив свой трехмесячный творческий отпуск одним месяцем. Валентин Петрович почему-то забыл о необходимости лечения в больнице. Жизнь продолжалась...
2 ноября 1993 года
“Докторская диссертация была успешно защищена летом. Вновь – командировка за командировкой. Много у нас интересных дел в Западной Сибири. Многие лаборатории страдают от невостребованности, а интерес к нашей возрастает. Но, к сожалению, недоброжелательность и тяга к сепаратизму у нас в лаборатории возрастают тоже. Неужели мы стали помехой друг для друга?
Зачем, к примеру, Валентин Петрович, командуя лабораторией в сентябре, во время одной из моих командировок, резко дискриминировал Яновского при повышении зарплаты сотрудников, прибавив ему сумму, в четыре раза меньшую, чем другому ведущему специалисту. При этом он практически выровнял зарплату Яновского с зарплатой сотрудниц, выполняющих вспомогательную работу. Кому такое выгодно? Думаю, это нужно именно ему самому для демонстрации своей готовности к лидерству и жажды собственной, не контролируемой мною политики.
...А нет ли в этом приемлемого резона? Меня все больше и больше тревожат наплывающие в последнее время раздумья. Валентин Петрович моложе меня, но давно вырос “из коротких штанишек”. Я уже не в состоянии сдерживать стремление руководителей групп к сепаратизму. Это касается не только Ваничева, но и Рашида Галимзяновича Файзуллина и Георгия Николаевича Гринцова, пусть и проявляющих такое стремление намного сдержанней. Они для себя видят наиболее надежным способом выживания только свое, независимое, пусть и мелкое частное предпринимательство, не хотят верить в перспективность крупных, комплексных разработок... Кстати, ведь и другие большие подразделения института постепенно распадаются. Времена такие – зовут нас мышковать по сусекам...
Пожалуй, следует разделить нашу лабораторию на три небольших. Стану главным научным сотрудником в лаборатории Ваничева и сосредоточусь исключительно на научных проблемах. Меня знает и уважает нефтяная Западная Сибирь. Буду открывать комплексные договора и в качестве их научного руководителя объединять силы всех трех лабораторий. Ну, а за пределами этих договоров пусть процветает вожделенный коллегами сепаратизм – тут уж я бессилен”.
И я поставил перед директором института вопрос о разделении нашей лаборатории на три самостоятельных научных подразделения. В служебной записке по этому вопросу дал обстоятельное обоснование своему предложению...
ИЗ СЛУЖЕБНОЙ ЗАПИСКИ
“В настоящее время самостоятельность творческих групп нашей лаборатории уже практически соответствует самостоятельности научных подразделений института, а квалификация и деловые качества руководителей групп вполне соответствуют требованиям, предъявляемым к руководителям лабораторий.
Полагаю, что объединение групп в рамках лаборатории, другими словами, наличие над ними специальной дополнительной ступени управления, уже изжило себя как фактор рациональной организации их работы. Теперь это, как любые административные излишества, может лишь препятствовать предприимчивости и ответственности коллективов групп, что, по-моему, недопустимо в современных экономических условиях.
Ощущение искусственности моего положения начинает морально угнетать меня, тем более что я мог бы полезно сосредоточить свои силы на действительно актуальном деле – радикальном совершенствовании технологических процессов разобщения пластов. Этим делом я по мере сил занимался в лаборатории и все последние годы, чем в значительной мере обеспечена готовность конкретных регионов, прежде всего в Западной Сибири, к использованию разработок нашей лаборатории. Однако это еще начало. Наши разработки достойны более масштабного рынка, на котором коллективы нынешних групп нашей лаборатории, несомненно, будут эффективно взаимодействовать (на строго экономической основе)”.
В резолюции директора сказано о назначении Ю.З. Цырина главным научным сотрудником лаборатории, руководство которой возложено на В.П. Ваничева. По моему предложению, мы с Валентином Петровичем (при его равнодушном молчании) подписали “Соглашение об основных принципах работы Ю.З. Цырина в качестве главного научного сотрудника лаборатории”. Мне казалось, что этот необычный и довольно содержательный документ, жестко регламентирующий мои обязанности и права, устранит всякую возможность недоразумений между мною и Валентином Петровичем, который в последнее время демонстрировал удручающую меня строптивость.
В этом соглашении самым важным для меня была возможность самостоятельно организовывать комплексные договорные работы и осуществлять научное руководство ими.
Но жизнь заставила меня корректировать планы...
ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ
17 марта 1995 года
“Да, прав был директор института, предупредив меня, что непросто мне будет находиться в подчинении Ваничева. Отношение Валентина Петровича ко мне довольно быстро стало каким-то нервозно-отстраненным. Очевидно, что я неудобен ему не только как начальник, но и как подчиненный. Работаем мы с ним в одной довольно большой комнате на двоих, но, видимо, я в его восприятии – второй медведь в берлоге. С одной стороны, его верный учитель, доктор наук, носитель знаний и опыта – вроде бы полезный работник, но с другой – этакий источник “вольнодумства” и независимого стиля работы, неуправляемый искатель новых творческих идей, да к тому же постоянный свидетель, некая “лакмусовая бумажка”, в отношении его текущих дел и мыслей (хотя никакой бестактности органически не могу себе позволить).
Вот и нервничает Ваничев. Быть может, зря он не подлечился в больнице, когда сорвал мне творческий отпуск? Ну, а раз нервничает, то выплескивает на меня упрек за упреком, один нелепее другого (он и ранее был не очень силен в самоконтроле: главное – извергнуть обременяющее его настроение, чтобы полегче стало).
Например, в последние дни мне пришлось выслушать его нервное заявление, что я, дескать, “становлюсь в позу”, мешая ему организовывать работу. А дело-то было вот в чем. Я намного больше других пишу (это наши общие статьи и заявки на изобретения, это методические указания, доклады...). Замечу с улыбкой, что тут являюсь прямо-таки достойным последователем одного из своих замечательных учителей, профессора Исаака Абрамовича Чарного, который говаривал, что главное требование к ученому – не жалеть писчей бумаги. Так вот, у меня прежде не возникало проблем с машинописным оформлением моих текстов. А Валентин Петрович стал позволять оформление этих работ только, как говорится, по остаточному принципу.
Накапливались и накапливались мои рукописи, и я предложил Ваничеву как-нибудь разрешить данный вопрос, чтобы дело не страдало. При этом честно сказал, что если его решение пока невозможно, я готов организовать машинописное оформление и на стороне, за свой счет. Кстати, не только такие мелочи мне подчас приходилось осуществлять за свой счет на благо нашей работы, особенно в командировках. Например, нанимал цементировочный агрегат для стендовых испытаний нашего устройства. Система-то организации науки была лишена всякой гибкости!.. Но мой всегдашний принцип приоритета дела Ваничев трактует как принцип приоритета позы...
Отмечу также, что буквально сегодня в отношении меня был применен стандартный “метод быстроты и натиска”, чтобы я, обескураженный, безвольно “погас” под давлением начальника. На уровне базарного выпада Ваничев заявил, что, якобы, мною в недалеком прошлом была предвзято “зарублена” предложенная им конструкция клапана – альтернатива клапану Яновского, а потому он остерегается моих агрессивных действий в отношении него и впредь. Пришлось, прервав базарный стиль общения, ввести разговор в позитивное, созидательное русло. Вроде бы он смирился с моей позицией, принял мою логику...
Но взаимоотношения наши в целом становятся все более напряженными. Набирают силу его старания по расчистке плацдарма для монопольного хозяйничанья в лаборатории в качестве истинного “пахана”...”
27 мая 1995 года
“Видимо, весьма активно действует Валентин Петрович по созданию вокруг меня ореола этакой “исторической развалины”, человека уже малополезного, но еще весьма амбициозного, а потому заслуживающего как некоторой изоляции, так и ощутимых пинков по своему чрезмерному самолюбию. Отголоски этой его работы я уже начинаю ощущать в городах Западной Сибири, кроме Сургута, где усилия Ваничева разбиваются о стену неизменного уважения и доверия ко мне.
Работа ведется им многоплановая: она охватывает не только дальние, но и ближние рубежи. Повлияла она и на моего старого друга Рашида Галимзяновича Файзуллина, который был у нас руководителем группы, а теперь заведует параллельной лабораторией. Он всегда отличался корректностью, чуткостью. Я видел в нем настоящего интеллигента.
Вчера Рашид Галимзянович сообщил мне, что за участие в подготовке и поставке в “Сургутнефтегаз” первой партии разработанных под его руководством пакеров типа ПДМ мне предусмотрена небольшая премия. Надо бы поблагодарить и порадоваться. Но я ничего, кроме огорчения, не испытал. И не потому, что моя премия была не больше, чем у его второстепенных сотрудников. Махнул бы на это рукой – не мой вопрос. Дело в другом. В том, что он вдруг добавил: “Это тебе за то, что ты иногда снимал телефонную трубку и что-то говорил по данному поводу”.
Получается, Рашид Галимзянович даже не заметил, что поставка пакеров ПДМ в Сургут стала возможна только благодаря моим неоднократным поездкам туда и настойчивой пропаганде этого пакера, моей борьбе за то, чтобы его применяли взамен уже приобретаемого изделия американской компании “Бейкер”. Было много личных бесед, было страстное выступление на совещании (есть протокол), было мое эмоциональное письмо генеральному директору “Сургутнефтегаза”. В итоге (и это само по себе потребовало моих больших усилий) был заключен договор – кстати, беспрецедентный тогда по цене – между нашим институтом и “Сургутнефтегазом”...
Ну, спасибо, Рашид Галимзянович! Чего же теперь ждать от твоих сотрудников?!”
Мне очень хочется, чтобы уважаемый читатель не подумал, что я теперь буквально утопал в море текущих неприятностей. Вовсе нет. Если я и утопал, то в творческой работе. Мне удавалось организовывать одну за другой большие, комплексные договорные работы, позволяющие объединить усилия всех новых лабораторий. С уверенностью могу сказать, что 90-е годы стали вершиной моих, совместных с коллегами, творческих решений. Эти решения и сегодня продолжают реализовываться нефтяниками России, хотя я вышел на пенсию еще в конце 1999 года. Кстати, генеральный директор акционерного общества “Сургутнефтегаз” В.Л. Богданов в том же году наградил меня Почетной грамотой “за... неоценимый вклад в развитие технологии крепления скважин в целом для нефтяной отрасли и для ОАО “Сургутнефтегаз” в связи с уходом на пенсию”...
Однако не об этом мои воспоминания. Они – о реальных процессах взаимоотношений в мире отраслевой науки тех времен, о потенциально гибельном для ее развития разобщении человеческих пластов, против чего восставала моя и вдохновенная, и консервативная душа...
5 июня 1995 года
“Ситуация в нашей когорте (если ее еще можно так называть) круто изменилась. Георгий Николаевич Гринцов лежит в больнице с инсультом. Последствия удручающие: воля подавлена, рот перекошен, речь нечеткая... Он, конечно, понимает, что весьма динамичная жизнь заведующего лабораторией, полная беспокойства, командировок, переживаний, решительных поступков стала ему противопоказана. Если он и сможет к ней вернуться, то лишь через несколько лет. А как выживать его маленькой лаборатории? Ведь других самодостаточных личностей в ней нет – по существу, только его технические помощники.
Кстати, уже распространяются слухи, что руководство института намерено расформировать эту лабораторию и “распылить” ее сотрудников, в том числе и Гринцова, по другим подразделениям. А ведь дела этого коллектива, занятого изоляционными материалами для разобщения пластов, необходимы для решения наших комплексных технологических задач. Нет, нет, мы не можем лишиться этой лаборатории. Если превратить ее в творческую группу под руководством Гринцова, а значит, снять с него все проблемы, кроме сугубо научных, то этот человек, с его светлой головой, сделает еще много добрых дел и обретет настоящую радость жизни. В такое вполне можно верить. Разрушение же лаборатории станет для него гибельным, каким бы душевным камуфляжем этот акт ни прикрыли.
А кто захочет взять под свое крыло коллектив Гринцова? Не вижу таких, кроме меня, дураков. А если одновременно освободить Ваничева от нелюбимых себя и Яновского, то буквально всем станет лучше.
Да, надо создать новую лабораторию и взять на себя руководство ею.
И я позволил себе еще один поступок. Подготовил проект совместной с Гринцовым служебной записки, пришел к Георгию Николаевичу, поделился с ним по-дружески своими соображениями – и он все правильно понял. Я поклялся ему, что когда он почувствует целесообразность восстановить свою лабораторию, я безоговорочно поддержу его мнение. Он подписал служебную записку с чуть печальной, но доброй улыбкой, отражающей душевное облегчение. И я с признательностью порадовался, что 25 лет работы под крышей родного института не прошли даром для наших взаимоотношений...
А 3 июля 1995 года был подписан приказ по институту, где, в частности, указано:
“1. Назначить Цырина Юрия Завельевича... на должность заведующего лабораторией технологии и материалов для разобщения пластов и охраны недр...
2. Перевести Гринцова Георгия Николаевича на должность старшего научного сотрудника в указанную лабораторию...”
В новую лабораторию был переведен и С.С. Яновский, по его заявлению. А позже в наш коллектив перешли еще три прекрасных сотрудника из бедствующих лабораторий.
...Жизнь продолжалась. И, к сожалению, постепенно разрушала мою надежду остановить разобщение человеческих пластов в той сфере творческих поисков, которой мы, друзья и соратники, десятки лет отдавали свои силы...
...Лишь более десяти лет спустя, уже живя в Америке и общаясь с огромной преуспевающей инновационной компанией Halliburton на фоне монотонного развала родного московского института, я убедился, что был принципиально прав в целях своей борьбы. Просто успех дела возникает тогда, когда оно совершается, как говорят американцы, в правильное время и в правильном месте...
А мы в недавние 90-е годы подверглись массированной воспитательной обработке сверху, отечественными “теоретиками” общественного прогресса. Дескать, только к о м м е р ч е с к а я предприимчивость человека является велением времени. А творческая предприимчивость, смелость врача, педагога, ученого, инженера – это уже нечто старомодное, маловажное, удел неудачников, не приспособившихся к жизни. Такое “воспитание” и стало закваской для разложения отраслевой науки. В ней более или менее комфортно начали чувствовать себя не истинные ученые-искатели, живущие творческими устремлениями, а те, кто одной, а лучше двумя ногами ступил в коммерцию с криминальным душком. При этом молодежь просто потеряла интерес к отраслевой науке, ощущая запах ее тлена...
Я же, неподатливый, вел свою упорную борьбу за прочность и монолитность нашего научно-технического направления. Но в моих коллегах уже разгоралось иное стремление: к сепаратизму, обособлению и совершенно независимому добыванию денег. И, естественно, такое стремление сопровождалось желанием откровенной эксплуатации встречающихся на пути проявлений честности и благородства. Лох на то и лох, чтобы быть в дураках!
Но меня это не очень волновало. Да, они психологически становятся продуктами нового времени. Но ведь у нас была и долгая история дружной совместной работы. Мы вместе создали признанное в стране научно-техническое направление. Нежели все это теперь - лишь исторический хлам?
Я решил так: буду бороться до конца, но с трезвым учетом складывающихся ситуаций. Возможно, мне все же хватит тактической зрелости, чтобы как-то спасти от развала созданное нами комплексное направление в науке, по существу, наш общий надежный корабль.
У меня сохранились дневниковые записи, а также отдельные документы, отразившие, как я созревал для некоторых поступков и как совершал их...
ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ
26 марта 1993 года
“Мне остается еще более двух месяцев творческого отпуска для подготовки докторской диссертации. На время этого отпуска я попросил руководить лабораторией моего друга, человека, которому когда-то беззаветно помогал в подготовке кандидатской диссертации, – Валентина Петровича Ваничева. После сегодняшнего тяжелого разговора с ним вижу, что отпуск придется прекратить в ближайшие дни.
Ситуация такова. Он без согласования со мной резко обострил отношения с одним из ведущих сотрудников своей группы Сергеем Сергееевичем Яновским и подготовил докладную записку, где передо мной ставится вопрос о выводе Яновского из группы. Одновременно, также без согласования со мной, он резко обострил отношения с руководителем Западно-Сибирского отдела нашего института и заявил, что дальнейшие работы лаборатории в регионе больше не будут вестись совместно с этим отделом (а мы успешно сотрудничали уже не менее пяти лет). Мне надо срочно находить выходы из этих тупиков.
К тому же, ему, дескать, необходимо лечь в больницу для лечения нервного расстройства, связанного с конфликтом между ним и Яновским, а следовательно, он больше не может меня замещать.
При всем этом он не проявил ни малейшего интереса к моим трудностям и нуждам в связи с работой по диссертации.
Все это наводит на мысль о том, что ему просто хочется сорвать мою работу. Но почему? Неужели – элементарная зависть? Не хочется в это верить... Да, и вообще надо не гадать, а действовать... Конечно, станет намного тяжелее, когда прекращу творческий отпуск, но, думаю, справлюсь...”
Я действительно через несколько дней вышел на работу, ограничив свой трехмесячный творческий отпуск одним месяцем. Валентин Петрович почему-то забыл о необходимости лечения в больнице. Жизнь продолжалась...
2 ноября 1993 года
“Докторская диссертация была успешно защищена летом. Вновь – командировка за командировкой. Много у нас интересных дел в Западной Сибири. Многие лаборатории страдают от невостребованности, а интерес к нашей возрастает. Но, к сожалению, недоброжелательность и тяга к сепаратизму у нас в лаборатории возрастают тоже. Неужели мы стали помехой друг для друга?
Зачем, к примеру, Валентин Петрович, командуя лабораторией в сентябре, во время одной из моих командировок, резко дискриминировал Яновского при повышении зарплаты сотрудников, прибавив ему сумму, в четыре раза меньшую, чем другому ведущему специалисту. При этом он практически выровнял зарплату Яновского с зарплатой сотрудниц, выполняющих вспомогательную работу. Кому такое выгодно? Думаю, это нужно именно ему самому для демонстрации своей готовности к лидерству и жажды собственной, не контролируемой мною политики.
...А нет ли в этом приемлемого резона? Меня все больше и больше тревожат наплывающие в последнее время раздумья. Валентин Петрович моложе меня, но давно вырос “из коротких штанишек”. Я уже не в состоянии сдерживать стремление руководителей групп к сепаратизму. Это касается не только Ваничева, но и Рашида Галимзяновича Файзуллина и Георгия Николаевича Гринцова, пусть и проявляющих такое стремление намного сдержанней. Они для себя видят наиболее надежным способом выживания только свое, независимое, пусть и мелкое частное предпринимательство, не хотят верить в перспективность крупных, комплексных разработок... Кстати, ведь и другие большие подразделения института постепенно распадаются. Времена такие – зовут нас мышковать по сусекам...
Пожалуй, следует разделить нашу лабораторию на три небольших. Стану главным научным сотрудником в лаборатории Ваничева и сосредоточусь исключительно на научных проблемах. Меня знает и уважает нефтяная Западная Сибирь. Буду открывать комплексные договора и в качестве их научного руководителя объединять силы всех трех лабораторий. Ну, а за пределами этих договоров пусть процветает вожделенный коллегами сепаратизм – тут уж я бессилен”.
И я поставил перед директором института вопрос о разделении нашей лаборатории на три самостоятельных научных подразделения. В служебной записке по этому вопросу дал обстоятельное обоснование своему предложению...
ИЗ СЛУЖЕБНОЙ ЗАПИСКИ
“В настоящее время самостоятельность творческих групп нашей лаборатории уже практически соответствует самостоятельности научных подразделений института, а квалификация и деловые качества руководителей групп вполне соответствуют требованиям, предъявляемым к руководителям лабораторий.
Полагаю, что объединение групп в рамках лаборатории, другими словами, наличие над ними специальной дополнительной ступени управления, уже изжило себя как фактор рациональной организации их работы. Теперь это, как любые административные излишества, может лишь препятствовать предприимчивости и ответственности коллективов групп, что, по-моему, недопустимо в современных экономических условиях.
Ощущение искусственности моего положения начинает морально угнетать меня, тем более что я мог бы полезно сосредоточить свои силы на действительно актуальном деле – радикальном совершенствовании технологических процессов разобщения пластов. Этим делом я по мере сил занимался в лаборатории и все последние годы, чем в значительной мере обеспечена готовность конкретных регионов, прежде всего в Западной Сибири, к использованию разработок нашей лаборатории. Однако это еще начало. Наши разработки достойны более масштабного рынка, на котором коллективы нынешних групп нашей лаборатории, несомненно, будут эффективно взаимодействовать (на строго экономической основе)”.
В резолюции директора сказано о назначении Ю.З. Цырина главным научным сотрудником лаборатории, руководство которой возложено на В.П. Ваничева. По моему предложению, мы с Валентином Петровичем (при его равнодушном молчании) подписали “Соглашение об основных принципах работы Ю.З. Цырина в качестве главного научного сотрудника лаборатории”. Мне казалось, что этот необычный и довольно содержательный документ, жестко регламентирующий мои обязанности и права, устранит всякую возможность недоразумений между мною и Валентином Петровичем, который в последнее время демонстрировал удручающую меня строптивость.
В этом соглашении самым важным для меня была возможность самостоятельно организовывать комплексные договорные работы и осуществлять научное руководство ими.
Но жизнь заставила меня корректировать планы...
ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ
17 марта 1995 года
“Да, прав был директор института, предупредив меня, что непросто мне будет находиться в подчинении Ваничева. Отношение Валентина Петровича ко мне довольно быстро стало каким-то нервозно-отстраненным. Очевидно, что я неудобен ему не только как начальник, но и как подчиненный. Работаем мы с ним в одной довольно большой комнате на двоих, но, видимо, я в его восприятии – второй медведь в берлоге. С одной стороны, его верный учитель, доктор наук, носитель знаний и опыта – вроде бы полезный работник, но с другой – этакий источник “вольнодумства” и независимого стиля работы, неуправляемый искатель новых творческих идей, да к тому же постоянный свидетель, некая “лакмусовая бумажка”, в отношении его текущих дел и мыслей (хотя никакой бестактности органически не могу себе позволить).
Вот и нервничает Ваничев. Быть может, зря он не подлечился в больнице, когда сорвал мне творческий отпуск? Ну, а раз нервничает, то выплескивает на меня упрек за упреком, один нелепее другого (он и ранее был не очень силен в самоконтроле: главное – извергнуть обременяющее его настроение, чтобы полегче стало).
Например, в последние дни мне пришлось выслушать его нервное заявление, что я, дескать, “становлюсь в позу”, мешая ему организовывать работу. А дело-то было вот в чем. Я намного больше других пишу (это наши общие статьи и заявки на изобретения, это методические указания, доклады...). Замечу с улыбкой, что тут являюсь прямо-таки достойным последователем одного из своих замечательных учителей, профессора Исаака Абрамовича Чарного, который говаривал, что главное требование к ученому – не жалеть писчей бумаги. Так вот, у меня прежде не возникало проблем с машинописным оформлением моих текстов. А Валентин Петрович стал позволять оформление этих работ только, как говорится, по остаточному принципу.
Накапливались и накапливались мои рукописи, и я предложил Ваничеву как-нибудь разрешить данный вопрос, чтобы дело не страдало. При этом честно сказал, что если его решение пока невозможно, я готов организовать машинописное оформление и на стороне, за свой счет. Кстати, не только такие мелочи мне подчас приходилось осуществлять за свой счет на благо нашей работы, особенно в командировках. Например, нанимал цементировочный агрегат для стендовых испытаний нашего устройства. Система-то организации науки была лишена всякой гибкости!.. Но мой всегдашний принцип приоритета дела Ваничев трактует как принцип приоритета позы...
Отмечу также, что буквально сегодня в отношении меня был применен стандартный “метод быстроты и натиска”, чтобы я, обескураженный, безвольно “погас” под давлением начальника. На уровне базарного выпада Ваничев заявил, что, якобы, мною в недалеком прошлом была предвзято “зарублена” предложенная им конструкция клапана – альтернатива клапану Яновского, а потому он остерегается моих агрессивных действий в отношении него и впредь. Пришлось, прервав базарный стиль общения, ввести разговор в позитивное, созидательное русло. Вроде бы он смирился с моей позицией, принял мою логику...
Но взаимоотношения наши в целом становятся все более напряженными. Набирают силу его старания по расчистке плацдарма для монопольного хозяйничанья в лаборатории в качестве истинного “пахана”...”
27 мая 1995 года
“Видимо, весьма активно действует Валентин Петрович по созданию вокруг меня ореола этакой “исторической развалины”, человека уже малополезного, но еще весьма амбициозного, а потому заслуживающего как некоторой изоляции, так и ощутимых пинков по своему чрезмерному самолюбию. Отголоски этой его работы я уже начинаю ощущать в городах Западной Сибири, кроме Сургута, где усилия Ваничева разбиваются о стену неизменного уважения и доверия ко мне.
Работа ведется им многоплановая: она охватывает не только дальние, но и ближние рубежи. Повлияла она и на моего старого друга Рашида Галимзяновича Файзуллина, который был у нас руководителем группы, а теперь заведует параллельной лабораторией. Он всегда отличался корректностью, чуткостью. Я видел в нем настоящего интеллигента.
Вчера Рашид Галимзянович сообщил мне, что за участие в подготовке и поставке в “Сургутнефтегаз” первой партии разработанных под его руководством пакеров типа ПДМ мне предусмотрена небольшая премия. Надо бы поблагодарить и порадоваться. Но я ничего, кроме огорчения, не испытал. И не потому, что моя премия была не больше, чем у его второстепенных сотрудников. Махнул бы на это рукой – не мой вопрос. Дело в другом. В том, что он вдруг добавил: “Это тебе за то, что ты иногда снимал телефонную трубку и что-то говорил по данному поводу”.
Получается, Рашид Галимзянович даже не заметил, что поставка пакеров ПДМ в Сургут стала возможна только благодаря моим неоднократным поездкам туда и настойчивой пропаганде этого пакера, моей борьбе за то, чтобы его применяли взамен уже приобретаемого изделия американской компании “Бейкер”. Было много личных бесед, было страстное выступление на совещании (есть протокол), было мое эмоциональное письмо генеральному директору “Сургутнефтегаза”. В итоге (и это само по себе потребовало моих больших усилий) был заключен договор – кстати, беспрецедентный тогда по цене – между нашим институтом и “Сургутнефтегазом”...
Ну, спасибо, Рашид Галимзянович! Чего же теперь ждать от твоих сотрудников?!”
Мне очень хочется, чтобы уважаемый читатель не подумал, что я теперь буквально утопал в море текущих неприятностей. Вовсе нет. Если я и утопал, то в творческой работе. Мне удавалось организовывать одну за другой большие, комплексные договорные работы, позволяющие объединить усилия всех новых лабораторий. С уверенностью могу сказать, что 90-е годы стали вершиной моих, совместных с коллегами, творческих решений. Эти решения и сегодня продолжают реализовываться нефтяниками России, хотя я вышел на пенсию еще в конце 1999 года. Кстати, генеральный директор акционерного общества “Сургутнефтегаз” В.Л. Богданов в том же году наградил меня Почетной грамотой “за... неоценимый вклад в развитие технологии крепления скважин в целом для нефтяной отрасли и для ОАО “Сургутнефтегаз” в связи с уходом на пенсию”...
Однако не об этом мои воспоминания. Они – о реальных процессах взаимоотношений в мире отраслевой науки тех времен, о потенциально гибельном для ее развития разобщении человеческих пластов, против чего восставала моя и вдохновенная, и консервативная душа...
5 июня 1995 года
“Ситуация в нашей когорте (если ее еще можно так называть) круто изменилась. Георгий Николаевич Гринцов лежит в больнице с инсультом. Последствия удручающие: воля подавлена, рот перекошен, речь нечеткая... Он, конечно, понимает, что весьма динамичная жизнь заведующего лабораторией, полная беспокойства, командировок, переживаний, решительных поступков стала ему противопоказана. Если он и сможет к ней вернуться, то лишь через несколько лет. А как выживать его маленькой лаборатории? Ведь других самодостаточных личностей в ней нет – по существу, только его технические помощники.
Кстати, уже распространяются слухи, что руководство института намерено расформировать эту лабораторию и “распылить” ее сотрудников, в том числе и Гринцова, по другим подразделениям. А ведь дела этого коллектива, занятого изоляционными материалами для разобщения пластов, необходимы для решения наших комплексных технологических задач. Нет, нет, мы не можем лишиться этой лаборатории. Если превратить ее в творческую группу под руководством Гринцова, а значит, снять с него все проблемы, кроме сугубо научных, то этот человек, с его светлой головой, сделает еще много добрых дел и обретет настоящую радость жизни. В такое вполне можно верить. Разрушение же лаборатории станет для него гибельным, каким бы душевным камуфляжем этот акт ни прикрыли.
А кто захочет взять под свое крыло коллектив Гринцова? Не вижу таких, кроме меня, дураков. А если одновременно освободить Ваничева от нелюбимых себя и Яновского, то буквально всем станет лучше.
Да, надо создать новую лабораторию и взять на себя руководство ею.
И я позволил себе еще один поступок. Подготовил проект совместной с Гринцовым служебной записки, пришел к Георгию Николаевичу, поделился с ним по-дружески своими соображениями – и он все правильно понял. Я поклялся ему, что когда он почувствует целесообразность восстановить свою лабораторию, я безоговорочно поддержу его мнение. Он подписал служебную записку с чуть печальной, но доброй улыбкой, отражающей душевное облегчение. И я с признательностью порадовался, что 25 лет работы под крышей родного института не прошли даром для наших взаимоотношений...
А 3 июля 1995 года был подписан приказ по институту, где, в частности, указано:
“1. Назначить Цырина Юрия Завельевича... на должность заведующего лабораторией технологии и материалов для разобщения пластов и охраны недр...
2. Перевести Гринцова Георгия Николаевича на должность старшего научного сотрудника в указанную лабораторию...”
В новую лабораторию был переведен и С.С. Яновский, по его заявлению. А позже в наш коллектив перешли еще три прекрасных сотрудника из бедствующих лабораторий.
...Жизнь продолжалась. И, к сожалению, постепенно разрушала мою надежду остановить разобщение человеческих пластов в той сфере творческих поисков, которой мы, друзья и соратники, десятки лет отдавали свои силы...